Теперь ты - ничтожество. Ангел смерти. Ласточка

Петя осторожно выглянул из-за угла дома. Самые худшие опасения оправдались. Шайка всем составом уже заняла беседку посреди двора, а значит, пройти незамеченным вряд ли удастся. Будь он проворным и с пустыми руками, может быть, и попробовал бы прошмыгнуть, но покалеченная нога не позволяла бегать, а гитара еще и осложняла задачу. Петя решил не рисковать и переждать в соседнем дворе. Там же он нашел двух знакомых ребят, которые не шли домой по той же самой причине. Вслух об этом не говорилось, но и так все всё понимали. — Интересно, надолго они там сегодня обосновались? — пробормотал Иван, живущий в соседнем с Петей подъезде. — Вчера до двенадцати песни горланили, — безрадостно сообщил Дима из третьего подъезда того же дома. — Я так долго тут проторчать не смогу, — замотал головой Петя. — Меня мать убьет. Сначала больницы обзвонит и морг, а потом сама прибьет. — Так иди, никто тебя не держит, — махнул в сторону их общего дома Иван, а потом сплюнул себе под ноги. — Только табло начистят. — Привет, пацаны, — отвлек трех бедолаг от невеселых дум проходящий мимо знакомый парень. — Чего тут? — Воздухом дышим, — отозвался Иван. — А почему не в своем дворе? — У вас воздух чище, — буркнул Дима. — Понятно. Тарасова шайка засела, — кивнул мимо проходящий. — Ну и чего носы повесили? — и тут он решил поднять им настроение. — Я вам вот что расскажу. У меня бабка недавно померла. — И что? — непонимающе протянули успокаиваемые. — К нам куча родни съехалась. Даже те, кого я раньше и в глаза не видел. И прикиньте, бабкина сеструха прикатила. Старшая. — Ну и? — продолжали не понимать слушатели. — Она тоже раньше в нашем городе жила. Ей хрен знает, сколько лет… короче, давно это было. На месте нашего парка тогда кладбище было. Прикиньте? Мы там гуляем, а там под ногами везде чьи-то кости. — Ну и что? — не желал оставлять грусть Дима. — А сейчас там под ногами собачьего дерьма полно. Это еще хуже. Вляпаться можно. Тоже мне специалист по страшилкам. — А до главного я еще не дошел, — хитро прищурился рассказчик, намереваясь произвести неизгладимое впечатление на слушателей. — Там в одном углу статуя ангела осталась. Знаете? Обшарпанная вся такая. Грязная. Это от чьей-то могилы. И вот если в полночь около этой статуи зарыть бумажку с именем человека, то он в течение двух недель того. — Чего того? — озвучил общий вопрос Петя. — Помрет. Гарантировано! — торжественно объявил рассказчик и с азартом посмотрел на слушателей. — Фигня! — ответил за всех троих Иван. — Нет, не фигня. Мне бабкина сеструха по секрету рассказала, что она так от первой телки своего мужа избавилась. Написала имя с фамилией на бумажке, закопала, а через десять дней та утонула, хотя плавала хорошо. — Детские страшилки, — отмахнулся Иван. — Точняк, — поддержал Дима. — И нет в парке никакой статуи ангела. — Есть. В дальнем углу. Слева. Там еще заросли шиповника. — Брехун ты, Леха! — дружно решили слушатели. Время шло. Кто-нибудь из ожидающей компании периодически заглядывал в свой двор, проверяя, не разошлись ли те, с кем совсем не хотелось встречаться, но, как назло, шумное собрание лишь пополнялось новыми участниками. Наконец Петя не выдержал. — Пошел я, а то мать точно убьет. И за то, что на звонки не отвечаю, тоже, — сообщил он товарищам по несчастью. — Иди, может, и не тронут, — отозвался Иван. Петя осмотрелся по сторонам. — Пацаны, а если я вам гитару оставлю до завтра? Мне без нее менее палевно. — А нам? Или мы тут, думаешь, до утра торчать будем? — возмутился Дима. — Сам давай. — Зачем вообще ее тащил? — бросил Иван. — С занятий же я. — Ну, иди, иди, музыкант, — усмехнулись товарищи по несчастью. Петя и отправился, прихрамывая и забавно извиваясь при этом торсом, прижимая к себе инструмент. Первые минуты прошли удачно. На него не обращали внимания. Во дворе было достаточно темных мест, чтобы оставаться в тени. Крадущийся преодолел большую часть пути и уже собирался себя поздравить с успешным завершением опасного вояжа, как его окликнули: — Ей, хромонога! Сюда иди! Петя тихо выругался и сильнее прижал к груди гитару. — Зачем? — спросил он, имея слабую надежду отделаться без потерь. — Иди, потолковать надо. Чего там топчешься? Ну? — заговорившим с Петей был не кто иной, как Тарас — предводитель местной ватаги хулиганов, так что ничего хорошего от такого приглашения юноша не ждал. Помрачнев и с явной неохотой Петя подошел к беседке. Компания была уже порядком навеселе, и теперь их тянуло развлечься. — Это у тебя что? — Тарас указал пальцем на зачехленный инструмент в руках подозванного. — Ничего особенного, — пробормотал юноша, стараясь спрятать объект интереса за спину. — Показывай, говорят! — потребовал Валерка, выполнявший при предводителе шайки роль правой руки, и, не дожидаясь, пока жертва выполнит указание, сам вырвал у Пети инструмент. Расстегнул молнию и издевательски выдал. — Бля! Да он у нас гитарист! — Скорее онанист, — буркнул Тарас. Компания громко рассмеялась. — Нахрена таскаешь? Типа, играть умеешь? — Учусь, — тихо ответил Петя, опуская голову. Он предчувствовал нечто нехорошее и пытался собраться с силами и решимостью, чтобы дать хоть какой-то отпор превосходящему во всем противнику. — Тарас, это ж он тебя переплюнуть хочет! — заявил Валерка, сверкая глазами, явно довольный своей идеей. — Думает, ему это крутости прибавит! — а потом обратился к Пете. — Лошара ты, хромоногий! — теперь общий смех поддерживал главного подпевалу. — Сначала ходить нормально научись! Лезет он в первые ряды! Твое дело тихонько отсасывать в сторонке! — Как ты? — мрачно уточнил Петя, сжимая кулаки и упрямо наклоняя голову. — Что?! — взвился Валерка. — Что, блядь?! Что?! Ты, блядь, хоть понял, что ты сказал, калека?! Я тебе сейчас вторую ногу изувечу! — и он, отбросив гитару, схватил юношу за грудки. — А ну, поднял! — неожиданно рявкнул Тарас, останавливая едва не завязавшуюся драку. — Поднял быстро! Оба участника конфликта непонимающе посмотрели на него. — Гитару поднял! Охренел, что ли? — злился предводитель шайки. — Да! Охренел, что ли?! — воскликнул Валерка, спохватившись, и потянул Петю за футболку вниз. — Подними свою гребаную гитару! — Я тебе говорю, подними! — возмутился Тарас и, дотянувшись, ткнул подпевалу носком шлепка в ногу. — А, я? — всполошился тот, сразу отпустил Петю и выполнил просьбу предводителя, потом он хотел вернуться к выяснению отношений с обидчиком, но Тарас продолжил беседу. — Так ты что, калечный, правда хочешь лучше меня играть? — Вот придурок! Дебил! У него ноги не оттуда растут, а руки наверняка еще хуже! Попонтоваться хочет! Придумал же, обсосок! А может, он еще и поет?! Как котяра под балконом мяучит! Ага, лошара! — зашумели сотоварищи Тараса. — Просто играть учусь, — сдержанно проговорил Петя. — Отдайте гитару. — Нахрена? — не унимался предводитель хулиганов. — Играть нравится. — Я спрашиваю, отдавать нахрена? — бросил Тарас, раздраженный его непонятливостью и сплюнул под ноги Валерке, тот едва успел отскочить. — Мне домой надо, — продолжал неприятную и бесполезную беседу Петя. — Ой! — взвизгнул Валерка. — Мамочка уже обыскалась! — Заткнись, — огрызнулся на него Тарас и снова обратился к задерживаемому. — А так сможешь? — и, полностью вытащив гитару из чехла, заиграл. Несмотря на то, что музыка полилась громко и экспрессивно, особого искусства Тарас не демонстрировал. Левой рукой он прижимал на грифе определенные струны, а правой ритмично бил по ним, создавая некую мелодию. Данного умения хватало, чтобы слыть во дворе музыкантом, вызывая зависть у мальчишек и восхищение у девчонок. Петя же учился серьезно, посещая кружок несколько раз в неделю, но еще недостаточно долго для того, чтобы демонстрировать свою игру. Он даже знал, что так эффектно используемый Тарасом прием называется разгеадо, но показать что-либо в противовес не мог. Вся шайка сейчас смотрела на третируемого с издевательскими усмешками, зная, что ситуация для него заведомо проигрышная. Оставалось только гадать, как далеко зайдет предводитель в своих развлечениях. А тот увлеченно играл и даже выглядел довольным, пока. Пока взвизгнув, не оборвалась одна из струн, больно ударив его по пальцам. — Блядь! — воскликнул Тарас. — Ебаный в рот! Ты что, специально струны перетянул?! Бля! Прямо по пальцу! Сука! — Конечно, специально! — подхватил Валерка. — Смотри, этот калечный еще и смеется! — Я не смеюсь, — запротестовал Петя. — Даже не улыбался. — Ах ты, сука! — взревел Тарас и, вскочив со скамьи, ударил об нее гитару. — Нет!!! — только и успел крикнуть юноша, протягивая руку. Корпус ни в чем не повинного инструмента треснул. Нижняя дека, обечайка, верхняя дека сместились так, что гитара превратилась в нечто бесформенное. От ужаса Петя на мгновение потерял дар речи. В голове пронеслось, что больше мать ни за что гитару ему не купит, а значит, его мечте конец! Он так никогда и не научится, никогда так и не сыграет, и она никогда не обратит на него должного внимания! — Так ее! В щепки! — радостно поддержал предводителя Валерка и попытался доломать несчастный инструмент ногой. Подвыпившая компания аккомпанировала веселым смехом. Петя стиснул кулаки, сжал зубы, сдерживая и слезы ярости, и безумное желание кинуться на обидчиков. — Ну что застыл, хромоногий? — усмехнулся Тарас, снова разваливаясь на скамье. — Не играть тебе теперь как я. И проваливай на хуй! И мусор забери! — он пнул остатки гитары ногой. — А то чье-то мамке убирать завтра придется. — А что, его мать дворничиха? — засмеялся Валерка. — Серьезно?! Бля! А я и не знал! Так ты помойкин сын?! Шутка понравилась все шайке, кроме предводителя. Тот зло сплюнул, теперь точно метя своему подпевале на ногу. Слюна шмякнулась прямо на торчащие из шлепка пальцы. — Ну ты чего? — расстроено протянул Валерка. — Чего ты? — и заискивающе посмотрел предводителю в глаза. Тарас не стал признаваться, что имел в виду свою мать, а предпочел сменить тему. — Пусть проваливает, — кивнул он в сторону застывшего юноши. — Проводи его до подъезда, а то он еще полночи ковылять туда будет. И гитару его гребаную заберите. — Пошли, — Валерка послушно поднял сломанный инструмент левой рукой, а правой схватил Петю за предплечье и потянул к подъезду. Юноша еще горел желанием расквитаться с Тарасом, но разумность победила, и обиду пришлось проглотить. В очередной раз. Дома мать устроила ему грандиозный скандал, словно в порче гитары он был сам виноват, и, разумеется, заявила, что новый инструмент покупать не будет и оплачивать дальнейшие курсы тоже. Имелась у юноши глупая надежда как-то починить несчастную. Он всю ночь потратил на изучение соответствующей информации в Интернете, а затем еще неделю кое-как пытался ее склеить. Вышло не слишком хорошо, но все же возможность играть оставалась. Так как занятия в кружке были оплачены до конца месяца, Петя решился явиться на урок. Когда подошла его очередь, юноша начал исполнять выученное дома задание, но преподаватель остановила его практически на первых аккордах. — Что-то совсем не так звучит, — нахмурилась она, подходя ближе. — Давай сначала. Пете пришлось играть заново, и тут руководитель кружка поняла, в чем дело. — Видимо, с твоим инструментом произошло что-то серьезное, — аккуратно проговорила она, пробегая взглядом по хорошо различимым вблизи трещинам. — Это печально, но… на такой гитаре больше играть нельзя. Учиться точно не получится. Придется тебе… ее поменять. Петя опустил глаза и покраснел. Остальные участники кружка сдержанно захихикали. Не выдержав насмешек, юноша вскочил со стула и малодушно сбежал из класса. Его душили слезы, обида, злость, ощущение собственной беспомощности и осознание того, что ему даже не с кем поделиться своим горем. Он спешно ковылял куда глаза глядят, почти не разбирая дороги. Несчастная гитара была выброшена в первый же попавшийся на пути мусорный контейнер. Жизнь казалась бессмысленной, жестокой и никчемной. В ней больше не было места мечте, не было места любви, ему самому не было в ней места. Снедаемый горькими чувствами, юноша метался по улицам даже когда наступила темнота, пока совсем не выбился из сил. Только рухнув на ближайшую скамью и немного отдышавшись, осмотрелся по сторонам и понял, что забрел в парк. Время было позднее, ничего уже не работало, и людей здесь практически не было. Идти домой и попасть на очередной скандал до боли не хотелось. Хотелось что-нибудь сделать! Что-нибудь, чтобы исправить! Или хотя бы отомстить! Только что он мог, убогий, хромоногий калека? Кинуться на Тараса и его банду в одиночку с тростью наперевес? Героически, но глупо. Его изобьют, а потом еще больше будут насмехаться. Мать опять же. Сначала перепугается, а потом скандал устроит. «Что делать? Что делать?» — билось в голове. Дальше терпеть издевательства сил уже не было. Внезапно Петя вспомнил о разговоре, произошедшем в день, когда сломали гитару. Им с мальчишками рассказывали о якобы стопроцентном способе избавиться от неугодного человека. Всего-то нужно было написать имя обидчика и зарыть у статуи ангела. В менее отчаянных обстоятельствах юноша уже посмеялся над этим суеверием, но сейчас оно показалось ему единственным действенным выходом. Обследовав свои карманы, он нашел обрывок листка, на котором записывал перечень покупок по заданию матери, так что вопрос с бумагой был решен, а вот с пишущим аксессуаром оказалось сложнее. В карманах ничего подходящего не обнаружилось. Магазины давно закрыты. Прохожие, у которых можно было бы попросить одолжить ручку, уже не прогуливались. Идти домой, а потом возвращаться, — далеко, да и могли не отпустить. Немного подумав, Петя решил, что если использует для записи свою же кровь, то только добавит действу силы. Сделав перочинным ножиком небольшой надрез на пальце, с помощью подобранной веточки юноша вывел на бумаге не только имя и фамилию обидчика, но и номер школы, где они вместе учились, и даже класс. Для верности. Найти в темноте парка забытую статую тоже оказалось делом нелегким, и Петя около часа бродил по кустам, подсвечивая себе фонариком телефона, пока не нашел нужное изваяние. Молитвенно сложивший руки небожитель выглядел таким невинным и смиренным, что впору было задуматься о правдивости рассказа, но униженный слишком хотел верить, что может кардинально расправиться с обидчиком ничем не рискуя. Как и предписывало поверье, юноша закопал роковую записку у подножия статуи. Перекрестился и поковылял прочь, теперь оставляя все на волю мистических сил. Однако нависшая над ним угроза относилась к разряду абсолютно реальных. Слишком занятый своими горькими мыслями, чтобы внимательно смотреть по сторонам, Петя и не заметил, что стал объектом пристального наблюдения. Выделили его еще во время бесцельных горестных скитаний по городу. Да и не заметить было сложно. Он был слишком юным, слишком несуразно передвигающимся на поврежденной ноге, к тому же одиноким. Ночной хищник последовал за ним. Довел до парка, порадовался, что жертва сама ищет уединения, дождался, когда последние прогуливающие отойдут подальше… А незаметно преследуемый сделал ему еще один подарок: сам углубился в заросли. Это вызвало интерес у охотника. Он последовал за своей юной добычей под сень деревьев и уже готовился нанести сокрушительный удар по голове, но жертва повела себя совсем странно: что-то закопала у пьедестала статуи и, настороженно озираясь по сторонам, удалилась. Хищник озадачился. Здесь чувствовалась некая тайна, и это всколыхнуло любопытство. Пропустив ничего не подозревающую жертву вперед, преследователь продолжил свой надзор. Скрытно проводил до дома, узнал нужный подъезд, а потом вернулся в парк к месту таинственного схрона. Из земли извлек записку, только одна сторона которой оказалась заслуживающей внимания. Надпись гласила:«Тарас Шапко 10 «г» школа №4. Убей». — Интересно, — протянул мужчина. *** Проведя очередной вечер в компании своей шайки и вдоволь напившись пива за чужой счет, Тарас брел домой, размышляя о том, что для полного счастья ему не хватает только… Тихие, но весьма красноречивые женские стоны в тишине спящего двора не могли не привлечь внимания. Насторожившись, Тарас осмотрелся, пытаясь определить, откуда идет столь провокационный звук. Единственным возможным местом являлись кусты у полуразрушенного сарая. Юношу тут же обуяло желание подтвердить свою догадку и посмотреть, не парочка ли там уединилась. Ступая как можно тише, он подкрался к зарослям и попытался разглядеть, что происходит среди листвы. В густом переплетении ветвей ничего определенного увидеть не удалось, но звук точно стал громче. Тарас, горя желанием увидеть все, полез в заросли, еще придерживаясь осторожности. Протиснувшись к некой проплешине посреди кустарника, он крайне озадачился, никого там не обнаружив. — Какого хрена? — возмущенно пробормотал он, вертя головой. Ответом ему послужил неожиданный и сокрушительный удар. *** Мужчина внимательно рассматривал привязанную к железной кровати жертву. Та не шевелилась и не издавала никаких звуков, а, следовательно, еще пребывала без сознания. Довольно крупное для такого возраста тело, физически развитое, украшенное примитивными татуировками и… совершенно непривлекательное. В сотый раз маньяк спрашивал себя, зачем ему настолько безвкусный трофей, и находил только один ответ: посчитал это забавной игрой. В первый раз он выполнял чей-то заказ. «Видимо, крепко достал того хилого хромого, — подумал изверг. — А что мне с тобой делать? Если только… кое-что подправить». Отойдя к столу, садист пересчитал лежащие там разноцветные кисточки, потом примерно представил, сколько понадобится для украшения жертвы, и пришел к выводу, что не хватает еще трех штук. Руки тут же принялись за любимую работу. Быстро и ловко он изготовил недостающее, а так как жертва продолжала пребывать без сознания, сделал еще десять кисточек про запас. Юноша застонал, привлекая к себе внимание. Заскрипела железная сетка. Стоны усилились и сложились в слова: — Ну какого хуя, а? Кто, блядь, развлекается так по-дебильному? Вот мудачье. Поймаю, так хари начищу… — Это вряд ли, — отозвался мужчина, подходя. — Это кто там, блядь? — повысил голос пленник, еще не подозревающий об истинном положении вещей. — Твой Повелитель, ничтожество, — заявил мужчина. — Кто?! — возмущенно протянул связанный. — А ну повтори. На этот раз садист предпочел продолжить диалог при помощи действий, а не слов, поэтому на беззащитную в своей обнаженности жертву обрушился град ударов. Болезненно жгучих, но вполне милосердных, так как изверг применил лишь свой излюбленный стек. — Какого хуя?! — взревел Тарас. — Какого блядского хуя?! Еще толком не понимая, что происходит, но горя желанием дать обидчику отпор, юноша принялся дергаться всем телом, с негодованием обнаруживая, что привязан. Причем руки его были зафиксированы от локтей к кистям в вертикальном положении. Даже пальцы оказались примотаны к чему-то металлическому. Конечно, первым делом он хотел бы видеть окружающее, но почему-то не мог открыть глаз. — Что за сраное пиздоблядство?! — продолжал бушевать пленник. — Это кто устроил?! Сейчас как въебу этому еблану! Отпустили меня немедленно! Отвечал ему только стек мелодичной песней и хлестким ударом. Пленник извивался и уворачивался, как только мог, продолжая извергать ругательства. Мужчина все более довольно улыбался. Ему всегда нравилась отчаянная болевая пляска, на такое можно было смотреть бесконечно, если бы жертвы быстро не выдыхались. Юное тело покрылось хаотичным узором из красных продолговатых отметин. Это сделало его немного привлекательнее в глазах садиста, но еще не достаточно, чтобы взяться за основные развлечения. Сначала с пленника нужно было сбить спесь, дать понять, что необходимо подчиняться. И мужчина хлестал беззащитное тело с особой страстью и усердием, заставляя связанного бесполезно расходовать силы. Довольно быстро отборные ругательства сменились просто криками, которые в свою очередь постепенно становились тише, уступая место стонам. — Теперь хоть что-то понял, ничтожество? — бросил изверг, задержав занесенную для удара руку. — Ты кто, мать твою?! — прорычал Тарас, стараясь трением о сетку кровати сдвинуть с глаз повязку. — Сказал же, я твой Повелитель, — и стек снова обжог ударом истерзанную спину жертвы. — А вот ты — тупое, несообразительное ничтожество, если переспрашиваешь. Новый урок закрепили еще с десяток ударов. — Извращенец ты хренов, — прорычал упрямый пленник. — Какого хуя тебе надо? — Тупое ничтожество, — констатировал садист и обрушил на юношу новую порцию воспитательных мер. От жестокого истязания некоторые раны начали кровоточить. Вся спина горела, а плоть захлебнулась в волнах боли. Жертва присмирела. — Прекрати, сволочь, — глухо простонал истязаемый. — Прекрати… — Прекрати кто? — сурово поинтересовался садист и, чтобы подсказать пленнику правильный ответ, просунул стек ему под подбородок и потянул назад за оба конца, тем самым перекрывая доступ воздуха. — По… ве… тель… — с трудом прохрипел Тарас. — Долго учишься, ничтожество, — бросил мужчина, но удушение прекратил. — В твоих же интересах понимать все с первого раза. А если не можешь запомнить, кто я, то вырезать это тебе на груди или на животе не сложно. Юноша напрягся, видимо, пытаясь понять, насколько можно верить жестоким угрозам. Воспользовавшись затишьем, садист принялся щупать спину пленника, оттягивая кожу в местах предполагаемого крепления кисточек. — Ты что делаешь? — подозрительно спросил Тарас, прислушиваясь к странным ощущениям. — Что тебе, блядь, вообще нужно? — Трахнуть и убить тебя планирую, — как бы между делом обронил мучитель. — Но вот в первом что-то не уверен. Паршиво выглядишь. Неаппетитно. — Охренел?! Охренел?! — возмущение и страх предали связанному сил, и он снова принялся отчаянно проверять свои путы на крепость. — Только попробуй меня тронуть, педрила! Только попробуй! Я тебе морду разобью! Глотку перегрызу! В твою же жопу твой же хуй затолкаю! — Крайне тупое ничтожество попалось, — произнес садист и вынул из кармана любимую игрушку. Металлический инструмент тускло поблескивал в свете электрических ламп еще чистыми поверхностями. Мужчина несколько раз нажал заветную кнопку, заставляя шипы появляться из отверстий и снова прятаться. Их вид вызвал на губах изверга хищную улыбку. Мучитель представил, как будет кричать и извиваться жертва при знакомстве с милым атрибутом извращенного удовольствия. На душе потеплело, внизу живота тоже. Не обращая внимания на ругательства пленника, садист надавил ему на поясницу коленом, вжимая в сетку кровати, и резко внедрил в задний проход холодный цилиндр. Ощутив глубокое болезненное проникновение, юноша в первые секунды задохнулся от возмущения и негодования, а потом принялся извиваться и лягаться еще яростнее. — Пошел на хуй от меня, извращенец! Пошел на хуй! Иди себя в жопу еби! Блядский недоумок! Пошел от меня на хуй! Оскалившись, изверг сделал несколько поступательных движений инструментом, имитируя страстные фрикции. Ему нравилось видеть, как объятый страхом и отвращением пленник бьется и выворачивается, не подозревая, что это только ласковое начало. Чем отчаянней сопротивлялся юноша, тем больше вызывал желания продолжать игры. — А теперь заткнись, ничтожество, — приказал мучитель и поддержал слова действием: особенно глубоко всадил жертве в ректум игрушку, а свободной рукой схватил его за волосы и отогнул голову на себя. Склонившись к самому уху юноши, мужчина холодно произнес: — Это в тебе еще не я, ничтожество. Меня ты еще воспримешь как облегчение. Если заслужишь. А вот если не прекратишь вопить и дергаться, я нажму кое-что, и несколько десятков шипов раздерут твою прямую кишку в клочья. Хочешь? Мне не трудно, а даже приятно. Пленник бессильно зарычал, сдерживая слова праведного негодования. Напрягся, снова дернул все путы, но сделать для своего спасения так ничего и не смог. — Хоть какое-то просветление в голове, — одобрил изверг вынужденное молчание и отпустил волосы жертвы. Юноша шумно задышал, подавляя волну злости, чтобы не провоцировать мучителя на более жесткие меры. — Что тебе, блядь, от меня нужно? — удалось пленнику произнести почти спокойно. – Какого это все хрена? — Сказал же, тупое ничтожество. Трахнуть и убить. Или ты не знаешь значения этих слов? — Я тебе, блядь, не баба, чтобы меня трахать! — снова не сдержался пленник. Страх мгновенно переродился в злость, а та не желала признавать никакой осторожности. — Дебильное у тебя объяснение! Получше придумать не мог?! Чмошник гребаный?! Что, бабы не дают, так ты в пидоры заделался?! Иди сам себе отсоси, мудила! А меня освободи! Придурок! Лицо мужчины скривилось в гримасе отвращения, и заветная кнопка все же была нажата. Шипы безжалостно впились в чувствительные стенки, проткнули, а под воздействием внедряющей руки принялись и разрывать. Юноша издал такой дикий крик, полный надрывного отчаяния, что единственного слушателя, наконец, приятно пробрало. Мощный, искренний, возвышенно музыкальный вопль словно распахнул небеса, уносясь в запредельную высь. И туда за ним хотелось рвануть всей душой, чтобы ощутить невиданный взлет. — А вот это уже кое-что, — пробормотал мучитель и сделал любимым инструментом еще несколько поступательных толчков послабее. Ответные крики тоже стали тише, но накал боли в них не уменьшился, ведь с каждым движением внутренние повреждения становились все фатальнее. Кровь полилась из терзаемого отверстия, делая его особо манящим. Однако каким бы сильным ни было искушение тут же опробовать истерзанные глубины, садист сдержался. Напряжению необходимо накопиться, иначе все усилия пропадут впустую. Привыкший к крикам и стонам уловил в голосе нового исполнителя особые звучные ноты. Мужчина вынул садистский инструмент из тела пленника. — Поешь, ничтожество? — Чтоб ты сдох, — прохрипел юноша, обессилено растягиваясь на сетке. — На вопросы отвечай, ничтожество, а то ведь продолжу, — раздраженно бросил мужчина и надавил на кровоточащий ректум концом цилиндра. Юноша дернул слишком хорошо закрепленными руками, пытаясь сжать кулаки, но новую волну ругательств пока сдержал. — Тебе-то что? Ну пою. А дальше? — не желал быть сговорчивым пленник. — А ну-ка спой, — потребовал садист. — Что? — переспросила жертва, удивляясь подобной просьбе, а не интересуясь вкусами мучителя. — Все равно что, — не понял тот вопроса. — Пой что-нибудь. — Пошел ты! — снова вспылил пленник, дернув руками и ногами. — Смертельно тяжелый случай тупости, — озвучил как диагноз садист и взялся за стек. — Пой, ничтожество! — приказал он и обрушил на исполосованную спину новый град хлестких ударов. Гибкий стек со свистом взмывал в воздух, а потом стремительно мчался вниз, обжигая оголенный торс то справа, то слева, заставляя терзаемого забывать обо всем, кроме пламенной боли. — Ой, цветет калина!.. — внезапно даже для себя заголосил юноша. От столь неожиданного выбора мужчина разразился громким хохотом, прерывая экзекуцию. — Что-что? — еще давясь смехом, уточнил он. — В поле у ручья, — растерянно пробормотал пленник. — А что петь? Сам же сказал: что угодно. — Ну и репертуар у тебя, ничтожество, — стал вновь серьезным мучитель. — «Пой, ласточка, пой...» давай. — Такой не знаю, — огрызнулся юноша. Садист сделал глубокий вдох, расправляя плечи. Забава нравилась ему все больше, и истерзанный юноша уже казался привлекательным даже без кисточек. Кровь начинала приятно кипеть и быстрее бежать по жилам, наполняя тело горячим возбуждением. — Сейчас я тебя научу. Мужчина уселся пленнику на ягодицы, надежнее фиксируя его ногами. Сетка под ними жалостливо заскрипела и сильно погнулась. Изверг взмахнул стеком как дирижерской палочкой. — Повторяй, — распорядился он и запел: — «Пой, ласточка, пой, пой, не умолкай!» — Слезь с меня, пидор, — вместо стихотворных строк задушено прошипел юноша. Мучитель скрипнул зубами. Дерзость пленника начала серьезно раздражать. Конечно, все разрешилось бы простым вырыванием языка, но слишком уж хотелось послушать песню в надрывном исполнении. — Пой, ласточка! — потребовал садист и пустил в ход стек, намеренно целясь по наиболее поврежденным местам. Юноша задергался под мучителем, стараясь и сбросить его, и увернуться от ударов. Достигаемый этими отчаянными попытками результат оказался совсем не в пользу жертвы. Порка наполняла воздух плескающимся жаром боли. Как самый мощный наркотик это опьяняло изверга, заставляя добывать очередные порции новыми издевательствами. Мучитель входил во вкус. Юное, обнаженное, израненное тело, бьющееся между его ног, неминуемое распаляло самые низменные желания. Плененной плотью уже хотелось овладеть в полной мере. В какой-то момент измученный юноша все же сдался и заголосил, не соблюдая никакого мотива: — Пой, ласточка! Пой! — Пой, не умолкай, — подсказывал мужчина, нанося новый удар, перечеркивающий прежние красные отметины. — Пой, не умолкай! — вторил юноша и уходил в стоны. — Песней блаженства меня успокой, — требовал продолжения изверг. Терзаемый выгибался от немилосердных ударов, вскидывал голову, дергал руками в бесполезных попытках освободиться и срывающимся голосом был вынужден выкрикивать: — Песней блаженства меня успокой! — Пой, ласточка, пой! — закончил припев садист. — Ну? — Пой, ласточка, пой, — выплевывал каждое слово пленник, желая изрыгать лишь ругательства и проклятья в адрес мучителя. Если бы он только мог освободить хотя бы руки, то не раздумывая кинулся бы душить своего пленителя. Однако слишком осторожный мучитель не дал ему и шанса. Садист прекрасно понимал, что творится с его жертвой, практически чувствовал кожей: ненависть, боль, страх, отчаяние и сильнейшую злость от собственного бессилия. Пленник горел сейчас истинной страстью, намного превосходящей все похотливые всполохи. Она была гораздо ярче, мощнее, прекраснее, беспощаднее и безогляднее. Этот пожар чувств полыхал так сильно, что заражал изверга, который именно подобного и жаждал. — А теперь сам, ничтожество! — потребовал мужчина и хлестнул измученную спину с особым усердием. Пленник надрывно выгнулся в очередной раз и, почти рухнув обратно на железную сетку, попытался повторить «выученное»: — Пой, ласточка, пой! — выкрикивал, а потом судорожно глотал воздух. — Пой, не умолкай! Меня успокой! Пой, ласточка, пой! Не умолкай! — Не умолкай, ничтожество, — тяжело дыша от накатившего возбуждения прохрипел садист. — Продолжай, пока не прикажу заткнуться. Юноша снова принялся выкрикивать песню, путая и переставляя слова. Поглощенный бурей собственных чувств, он не пытался понять, что делает его пленитель, а лишь повторял и повторял бессмысленные строки, вкладывая в них силу и жар ругательств. Изверг же, ощутив приятное напряжение, расстегнул брюки, вынул из-под белья привередливый орган и подстегнул его рвение быстрыми поглаживаниями. Кровь бурлила, что являлось верным знаком начинать. Мужчина сместился вперед на поясницу жертвы и внедрил пальцы в истерзанный ректум. Пленник тут же забыл о песне и отозвался отборными ругательствами, но это уже ничего не меняло. Смочив пальцы кровью, садист обмазал ей свой половой орган, а потом приступил к тому, ради чего все и затевалось. Навалившись на юношу всем телом, он внедрился в его анальное отверстие безжалостно резко и тут же помчался к своему пику нетерпеливыми фрикциями. И при более щадящих обстоятельствах первое анальное проникновение не стало бы для жертвы приятным, а теперь оно было нестерпимо болезненным. Внутренние раны от толчков закровоточили еще обильнее, обеспечивая трению смазку, но улучшало это положение только садиста. Жертве было настолько больно, что забылись все слова, оставив только надрывные вопли. В глазах бы темнело от волн огненного мучения, если бы те не были и без того лишены возможности видеть. Разум бессильно бился в паническом стремлении найти путь к спасению. Спасения не было. Юношу насиловали, растаптывали, размазывали, уничтожали самым мерзким и отвратительным образом. Топили в позоре, как в испражнениях, от которых никогда не отмыться. Он сопротивлялся, сопротивлялся, как всю свою жизнь, бился изо всех сил, кричал и выл, извивался и грыз путы. Чем приносил мучителю ни с чем не сравнимое удовольствие и желание рваться к завершению еще неистовее сквозь любые преграды. Непокорное тело пришлось дополнительно удерживать за бока руками, а когда извергу надоело слушать крики, ставшие всхлипывающими, он вдавил голову жертвы рукой в кровать. Будь на ложе какое-нибудь покрытие, пленник рисковал задохнуться, но голая сетка позволяла свободно дышать, хоть и впивалась в лицо. Немилосердные, страстные толчки вынуждали всю покоряемую плоть двигаться то вперед, то назад, от чего ржавые выступы ложа царапали кожу, благо повязка спасала глаза. Раскачиваемая кровать оглушительно скрипела и скрежетала под неистовым натиском извращенной страсти. Садист сам рычал от переизбытка ощущений и предвкушения долгожданной разрядки. Он пытался двигаться все быстрее и быстрее, чтобы наращивать горячее трение, только бы не сбиться с настроя, только бы успеть на этой волне добраться до оргазма. Юноша еще не сдавался, трепыхался под ним, изворачивался, и это вселяло надежду. Тьма и чужая боль сгустились внутри, быстро закрутились, сметая все иные мысли, оглушая, ослепляя, подчиняя себе весь мир, концентрируя в себе и на себе, сжимая, напрягая до переизбытка. Смачное кровавое хлюпанье вкупе с воем пленника и железным скрежетом приятно ласкали слух изверга. Сопротивляясь, юноша непроизвольно сжимал сфинктер входа, чем обеспечивал мучителю приятнейший плотный обхват, а продолжая извиваться еще и добавлял новых ощущений, давая упираться и потереться головкой о разные части прохода. Садист спешил, немилосердно налегая на жертву, вбиваясь в нее на скорости, которая и ему причиняла некоторую боль. Только бы успеть, пока напряжение не ослабло! Он хрипло дышал над самым ухом терзаемого, обдавая его горячим дыханием и мелкими брызгами слюны. Все неслось к завершению, появилось даже легкое онемение. Изверг зажмурился, а голове стучало только одно:«Давай! Давай! Давай же!» Но в какой-то момент его вдруг кольнул страх, что и в этот раз не получится. Стало казаться, что ощущения больше не нарастают, а замерли на подступах к пику, плескаясь о недосягаемую вершину. Мужчина взбешенно зарычал. Необходимо было немедленно подстегнуть затормозившее восхождение. Только чем? В принятой позе хлестать стеком было неудобно. Подошел бы удар ножом в бок, но орудие осталось лежать на столе, дотянуться, не выходя из ректума жертвы, не получилось бы. Разум почти впал в панику. Внезапно перед мысленным взором садиста всплыл тот самый юноша, который крался в тишине уснувшего парка, чтобы закрыть у статуи ангела странную записку. Вокруг стало так же темно и беззвучно, а руки потянулись вперед… Удивительно четко, словно это происходит в реальности, мужчине представилось, как он нагнал неизвестного просителя, сорвал капюшон, ударил в спину и свалил на землю. А уже там, среди травы, листвы и мусора рванул на пойманном штаны и, навалившись сверху, ворвался между оголившихся ягодиц. Мощнейшими толчками и резкими проникновениями до упора он принялся с остервенением вдалбливать свою похотливую плоть в того, кого так и не получил. Эта яркая фантазия настолько сильно подстегнула возбуждение садиста, что он глухо заревел, впился пальцами совсем не в ту плоть, но кончил, выплеснув сперму глубоко в израненный проход. Долгожданная разрядка прогремела в организме взрывом, перехватила дыхание и сожгла тянущую душу неудовлетворенность. Еще с десяток раз вонзившись в беззащитную плоть, мужчина замер. Довольно неохотно сознание выбиралось обратно из омута посторгазменной расслабленности, но активность прижатой жертвы сейчас была слишком неприятна. А пленник продолжал барахтаться и даже пытался ударить мучителя единственно возможным — головой. Мужчина встал, поскрипывая сеткой, осмотрел испачканный кровью половой орган, пах, бедра и усмехнулся: — Хоть на что-то сгодился, ничтожество. — Я убью тебя, хренов пидор, — прошипел в ответ юноша, а потом перешел на крик. — Клянусь, блядь, что я тебя прикончу! Мразь! Я тебя прикончу! Я тебе кишки выпущу и в жопу затолкаю! В подобных воплях униженный изнасилованием пленник нашел хоть какой-то выход ненависти и боли. Он надрывался во всю силу легких, пока удар по голове не лишил его сознания. Мучителю захотелось побыть подальше от жертвы в умиротворенном покое и одиночестве. Он ушел в комнату, где стоял компьютер, и уселся напротив своей стены достижений. Обычный жесткий стул не позволял устроиться с особым комфортом, но расслабленному телу все равно было хорошо. В голове бродил приятный хмель, а глаза лениво скользили по развешанным фотографиям. «Могу, — довольно думал садист. — Могу же. Я и не сомневался. Просто слишком редкое ничтожество на что-то способно. Да и это не слишком… Если бы не тот хромоногий паренек в парке. Надо было его прямо там…» На губах изверга появилась плотоядная усмешка, а тело передернуло приятной волной нового предвкушения. — Черт возьми, как пробираем, — удивился своей же реакции мужчина. — Что-то в нем определенно было… А может, дело в некой интриге? В любом случае я могу. Это бесспорно. Он закрыл глаза и снова представил, как заваливает неизвестного просителя на землю, сдирает штаны и берет сразу глубоко и мощно. Организм не так часто радовал садиста разрядкой. Можно даже сказать, что крайне редко, да и то приходилось немало потрудиться. Но признавать наличие некой проблемы никто не собирался, а лишь продолжать в том же направлении. Побарахтавшись в теплых волнах наслаждения, мужчина нехотя вернулся в суровую реальность, в которой за наслаждение приходилось платить, а в его случае прилагать больше усилий по сокрытию следов. К огромному неудовольствию изверга, запасы обычно используемого для этого спирта практически закончились. Пришлось звонить, заказывать и договариваться о скорейшей доставке, после чего покидать тайное пристанище. Нужное, да еще и отменного качества, можно было достать у одного из односельчан. Тот без зазрения совести воровал ценную жидкость из парфюмерного завода, на котором работал. Данный товар в деревенской местности особым спросом не пользовался, так как по сравнению с самогоном был дорог, поэтому покупателей распространитель ценил и при всяком случае шел навстречу. Так и в этот раз заказанное предложили забрать без промедлений. *** Посетителей в сельской библиотеке не было. Матвей мог бы скучать, но предпочитал коротать время за чтением, хотя и это занятие сегодня не поглощало его полностью. Он пролистывал один из недавно поступивших детективов, не слишком увлекаясь и периодически поглядывая в окно. Там, на улице, жизнь тоже не кипела, хотя в стоящий на другой стороне дороги магазин время от времени кто-нибудь заходил. «Вон Степаныч пошел, — лениво думал библиотекарь. — Еще только полдень, а он уже выпить спешит. Машка с Ленкой за конфетами и чипсами, наверное, прибежали. А сами еще Пушкина не вернули. Ольга Федоровна ковыляет… достанется сейчас Степанычу. Токарева появилась. Опять с работы за колбасой сбежала. Видимо, свежую сегодня привезли. Васька, Колька и Федька школу прогуливают и тоже в магазин… Спустят сейчас все деньги в автомате. Можно подумать, нужны им эти мягкие игрушки. Лучше бы уж сладости какие-нибудь купили». Вот и шел обычный будний день своим чередом, не предвещая ничего интересного. Матвей уже собрался попытаться углубиться в не слишком увлекательное чтение, но появление нового персонажа перед магазином привлекло его внимание. Мужчина не зашел внутрь, а остановился у дверей, явно кого-то ожидая. Мотя оживился, ибо считал появившегося персоной загадочной. Он и раньше изредка встречал этого человека на улицах села, но до столкновения в Поганом овраге не слишком обращал внимание на хмурого типа в костюме защитной расцветки. Теперь же любопытство подталкивало собирать сведения. Многого узнать не удалось. Жил мужчина один на окраине поселения, дружбы ни с кем не водил, на общепоселковых мероприятиях не появлялся, на свадьбы, похороны и дни рождения его не приглашали. Где и кем работает никто не знал, но так как пропадал из села часто и надолго, а так же имел небольшой грузовичок, предполагали, что трудится в городе шофером. Даже всезнающая уборщица библиотеки – баба Дуся - почти ничего не смогла добавить к собранным Мотей сведениям. — Зовут его хоть как? — удивился любопытствующий такой безвестности односельчанина. — А пес его знает, — недовольно проворчала уборщица, но немного подумав добавила. — Володькой, кажется, кличут. Мне Сенцова говорила, кажется. Он с ее мужиком делишки какие-то имеет, а больше никого знать не хочет. А это не хорошо, Матвейка. На что вот он тебе сдался? — Интересно, — пожал плечами библиотекарь. — Живет же с нами в одном селе, а мы про него ничего не знаем. — Что про него знать? Это он с нами знаться не хочет. Как купил у старого Бондаря дом, так и сидит там, нос не высовывает. — А правда, что Бондырь ему с домом подвал продал? — спросил Матвей, вспомнив неожиданную встречу в овраге. — Какой еще подвал? – бабка усердно намывала пол. — Тот, что под домом? А как без него продашь? Он же под домом. Странный ты, Матвейка. Как без подвала дом продашь? Себе, что ли, отдельно от дома оставишь? — Нет, не тот, что под домом, а тот, что в Поганом овраге. — Бог с тобой! Какой еще подвал в овраге! Ты что?! Кто подвалы в оврагах делает?! — Он вроде бы говорил… — неуверенно пробормотал молодой человек, вспоминая массивную дверь с новым замком. — Кто говорил?! Врал тот говорильщик безбожно! — зло заявила уборщица, в сердцах плюнула на пол и тут же стала плевок растирать тряпкой. — Брехал! Кто в оврагах подвалы делать станет?! Это Бондарь как совсем с ума сбрендил, так рассказывал, что ход какой-то подземный от своего дома роет. Но с него что возьмешь? Стар был, вот умом и тронулся. — Подземный ход, — удивленно повторил Матвей. — Тоже начитался, как ты. Прям граф Бондарьхриста! Рассказывал ерунду всякую, какие подземелья у него славные. Сумасшедший, одним словом. — А он… в город после продажи дома переехал? — Не знаю, — недовольно буркнула уборщица. — Ничего мы потом про него не слышали. После этого странного разговора мужчина стал казаться Матвею еще более загадочным и… притягательным. Так что увидев его около магазина, библиотекарь забыл обо всех иных делах и принялся жадно наблюдать. Довольно долго ничего не происходило. Тип в обычном своем охотничьем облачении прохаживался перед входом и кого-то ожидал, а дождался Сенцова, про которого поведала баба Дуся. Сенцов выгрузил из своей потрепанной «Волги» три двадцатилитровые канистры и уехал. Мотя, как и все односельчане, прекрасно знал, чем сей товарищ приторговывает, поэтому содержимое емкостей вопросов у него не вызвало, но предоставило возможность поискать ответы на теребящие вопросы. Бросив книгу и рабочее место, Матвей выскочил на улицу. — Владимир, здравствуйте, — весело окликнул он загадочного типа. Тот не отреагировал, полностью поглощенный попытками унести сразу три приобретенные емкости. — Здравствуйте, Владимир, — повторил библиотекарь, приблизившись. Только тогда мужчина обратил на него внимание. — Здравствуй, — буркнул он без тени дружелюбия. — Помочь вам? — предложил Матвей, видя явные затруднения неразговорчивого односельчанина и радуясь возможности надежнее завязать знакомство. — Не помешает, — нехотя отозвался тот, а потом с сомнением покосился на библиотекаря. Не производил тот впечатление крепкого парня. — Вы их домой? — уточнил Матвей, поднимая стоящую к нему ближе всех канистру. — Домой, — кивнул Владимир и сделал знак следовать за ним. Весьма быстро библиотекарь пожалел о слишком самонадеянно предложенной помощи. Ноша оказалась внушительной, да и путь предстоял неблизкий. Отказываться было поздно, пришлось тащить, кряхтя, останавливаясь и перекладывая из одной руки в другую. А вот хозяин покупки шел впереди практически не замечая тяжести, во всяком случае, так казалось хрупкому библиотекарю. К тому же мужчина еще и тихо напевал: «Пой, ласточка, пой, пой не умолкай!» «Оно и понятно, — думал Матвей, сверля взглядом его спину. — Высокий, широкоплечий… да и постоянные погрузки, выгрузки… не привыкать к тяжестям, не то, что я». Кое-как, с перерывами на отдых, дорогу помощник все же одолел, хоть и заставил хозяина канистр дожидаться себя у калитки дома. Достигнув цели, Матвей с облегчением поставил неудобную ношу на землю и вытер со лба выступивший пот. — Нелегко, — пробормотал он, но уловив усмешку на губах того, кому так самоотверженного помогал, спохватился и попытался перевести разговор на другую тему. — Какой-то праздник у вас намечается? — кивнул на канистры. Мужчина нахмурился и холодно произнес: — Этиловый спирт — многофункциональное соединение. Его можно не только пить. А за помощь спасибо. Принесенную канистру забрали, а войти Матвея не пригласили. Некоторое время библиотекарь потоптался у забора. Неудовлетворенное любопытство не отпускало. К тому же странности добавились. Слово «соединение» по отношению к обычной жидкости для распития резануло слух. Неожиданно было в поселке встретить того, кто так смотрит на общераспространенный объект употребления. *** Тело напомнило о своих мучениях, едва вернулось сознание. Правда, на мгновение мелькнула спасительная мысль, что произошедшее всего лишь кошмар. Стоит открыть глаза и!.. Глаза не открывались. Руки не могли дотянуться до головы, и все болело так, словно он побывал в хорошей драке. Особенно паршиво ныл задний проход. — Херов извращенец, — процедил сквозь зубы Тарас и дернул руки изо всех сил. Путы остались непоколебимы. — Гадство! Гадство! Гадство! — задергался всем телом пленник, раскачивая скрипучую кровать. — Блядское гадство!!! Положение было ужасающим. Изверг явно не шутил, признаваясь в самых отвратительных намерениях. Одну часть обещания он уже выполнил. Юноша зарычал в приступе бессильной злобы, вспоминая, как мерзко его оприходовали. А ведь он даже ничего не смог сделать, чтобы защититься! «Действительно как ничтожество», — ухнуло в голове, от чего привязанный забился еще отчаянней. — Нет! Нет! Сам он ничтожество! Херов извращенец! Херов педрила! Однако сколько бы ни извергал пленник ругательств, делу спасения это не помогало. И он это прекрасно осознавал. Только борьба, только сопротивление могли переломить ситуацию в его пользу. Юноша напрягся и потянул привязанные руки на себя изо всех сил. Ему не привыкать бороться за место под солнцем, и побои были ему слишком знакомы. В детстве его бил отец, потом отчим, затем за дело брались многочисленные кавалеры матери. Однако превратить Тараса в запуганного звереныша им не удалось. Он сопротивлялся. Всегда. Даже с разбитым носом и выбитыми зубами он остервенело кидался на превосходящих его противников, словно это последний бросок в его жизни. Так в постоянном противостоянии он и рос, пока совсем не окреп. Тогда уже он серьезно стал давать обидчикам сдачи, а затем и вовсе наводить в квартире свои порядки. Ухажеры матери не смели ему на глаза показываться. Почувствовав свою силу, Тарас продолжил самоутверждение в дворовой среде. Кулачное право дало результаты, появились сотоварищи, готовые заглядывать в рот и поддерживать различные дерзкие выходки. С тех пор юноша уже избивал сам, а не ходил в синяках. Его боялись, что тешило больное самолюбие хулигана. Мало кто смел ему перечить. И все шло хорошо, пока не появился это проклятый извращенец. Откуда он взялся? Почему прицепился именно к Тарасу? Как вырваться на волю и отомстить? Вопросы мучили, а ответов не находилось. Отчаяние накрыло с головой. И юноша заревел, дергаясь в крепких путах всем телом. Рывки были настолько сильными, что железная кровать завизжала и стала приплясывать на месте. Ничего не помогало высвободиться, слишком прочны оказались веревки, слишком расчетливо завязаны глаза. Попытался Тарас хоть немного сдвинуть повязку, но не удалось и это. — Чтоб ты сдох! — снова закричал тогда пленник. — Чтоб ты сдох, хренов пидарюга! Чтоб у тебя глаза и яйца полопались, сучара обосранный! Чтоб ты сам себе сосал и хуем своим подавился! Чтоб ты сам себя трахал и жопу себе порвал! Пидор! Мудила! Обсосок херов! Дохляк паршивый! Думаешь, не знаю, почему ты меня связал?! Потому что иначе нихуя тебе со мной не справиться! Я пацан, а и то тебя, пидора говеного, завалил бы! Такие, как ты, ссут от всего подряд! Я таких пачками укладывал! Мрази сыкучие! — Ты, я вижу, — вдруг прозвучало совсем рядом с пленником, — от страха уже обоссался, ничтожество. Лужа под кроватью действительно имелась, и отпираться становилось бесполезно. — Сам ты ничтожество! — огрызнулся пленник, хотя внезапное появление рядом мучителя его напугало. Почему-то до этого Тарас был уверен, что в помещении один. — Это я специально, чтобы тебе нагадить! Чтоб ты, блядь, вонью задохнулся! Бранные потоки истязаемого уже порядком надоели мучителю. Захотелось схватиться за стек и лупить строптивца, пока тот не умрет. Бойня принесла бы некоторую разрядку, но… у изверга имелись иные планы. Связанный продолжал ругаться, а садист, не обращая на него внимания, занялся своим делом. Раздавил на столе ложкой две таблетки, всыпал получившийся порошок в стакан, налил туда же из ведра мутной воды, размешал пальцем снадобье. — Пей, ничтожество, — потребовал маньяк, приставляя стакан к губам истязаемого. — Не буду я пить твоего говеного пойла! Отпусти меня! — замотал Тарас головой, уклоняясь от предлагаемого. Изверг усмехнулся. Он и не рассчитывал на добровольность. — Выпьешь. Куда ж тебе деваться, — пробормотал он, а когда пленник открыл рот, чтобы возразить, зажал ему нос. Тарас тут же сомкнул губы и замотал головой, стремясь освободиться, но мучитель навалился сверху, лишая его возможности активно извиваться и уворачиваться. Терзаемый боролся изо всех сил и не дышал столько, сколько мог выдержать, но тело все же сдалось и, стремясь спастись, попыталось сделать вдох. Тут же в открытый рот полился приготовленный раствор. Пленник закашлял, почти задохнувшись, а большая часть жидкости ринулась обратно. — Ничтожество, — презрительно прорычал изверг. Пришлось ему готовить вторую порцию. Почувствовав, что маньяк больше на него не наваливается и даже не держит, Тарас позволил себе обрадоваться, что счастливо отделался. Он отдышался, откашлялся и уже собрался бросить какую-нибудь колкость, но на него снова обрушились всем телом, вжали в сетчатое ложе и передавили нос. От внезапности произошедшего, пленник даже не успел посопротивляться. Сразу открыл рот, стремясь вдохнуть побольше. Тут и была влита вторая порция мутной субстанции. Посчитав, что принятой дозы теперь достаточно, мучитель удалился. Тяжело дыша и снова отплевываясь, Тарас неосознанно прислушивался к удаляющимся шагам, пока те совсем не затихли. «Надо что-то делать! — забарабанило в голове пленника. — Надо спасаться, пока он меня не прикончил! А как, сука, спасаться?! Как? Как?» Вариантов было множество и при этом ни одного, мозг паниковал и плутал в собственных страхах и фантазиях. Плутал, пока не отключился. Изверг вернулся только через двадцать минут, дав скормленному жертве препарату подействовать в полную силу. Для последующих операций больше подходило бесчувственное тело, чем орущий организм. Первым делом садист занялся промывкой заднего прохода пленника с целью устранения своих следов. Для наполнения кишечника использовал кружку Эсмарха с водой, а вот для слива жидкости пришлось отвязать юноше ноги и спустить с кровати на пол, обеспечивая хотя бы относительную вертикальность. Процедуру промывки изверг повторил несколько раз, но на этом не успокоился, провел еще один очистительный акт, залив в резиновую кружку спирт. Не будь сон жертвы лекарственно крепким, она, несомненно, проснулась бы от обжигающей боли. Медицинская жидкость опалила поврежденную садистской игрушкой прямую кишку, что в нормальном состоянии вызвало бы прекраснейшие крики. Изверг их себе представил. Громко, надрывно, бессмысленно. Чудесная музыка… но не в этот раз. Пришлось маньяку самому себе аккомпанировать во время всех манипуляций, а пел он все то же: — Пой, ласточка! Пой! Пой, не умолкай! Песней блаженства меня успокой! Пой, ласточка! Пой! Эта песня и подсказала ему, какой именно он хочет запечатлеть свою новую жертву. Не обошлось без серьезных подготовительных мероприятий. К спинке железной кровати изверг прикрепил две высокие стойки. Руки пленника он избавил от пут, но только затем, чтобы перевести назад и привязать на такой высоте, чтобы конечности оказывались вывернуты. На шею терзаемого надел петлю, конец которой крепился к спинке кровати, располагающейся в ногах жертвы. Длина веревки была намеренно укорочена, так что тело получилось приподнятым от груди к голове и загнутым назад. Пока пойманный пребывал без сознания, заданная поза выглядела неуклюже, но садист надеялся, что придя в себя пленник все исправит. Кроме того, появилась необходимость закрепить и туловище, хотя бы в части от груди до основания бедер. Изверг применил несколько тонких ремней. Кожаные ленты обвили стан жертвы и крепко пристегнули его к железной сетке и деревянной жерди, закрепленной под ней. Придирчиво осмотрев получившееся, мучитель пришел к выводу, что шедевру не хватает ярких красок. Так как первоначальные планы несколько изменились, новая поза пленника потребовала и создания дополнительных украшений. Руки с радостью взялись за любимые кисточки. Скручивая из разноцветных ниток маленькие подвески, садист улыбался и тихо напевал все ту же песню о ласточке. Не перестал и привязывая к кисточкам рыболовные крючки. Даже когда принялся цеплять созданные украшения на жертву, время от времени отдельные слова срывались с его кривящихся в усмешке губ. Маленькие стальные жала впивались в беззащитную плоть, лишь примерно выдерживая одну линию. Кожа пружинила, принимая внедряемое, старалась противостоять, сопротивляться, извергнуть, но проигрывала напору острых кончиков. Из ранок выступала кровь и задумчивыми каплями устремлялась вниз, оставляя за собой багряные дорожки. С каждой минутой пленник в глазах мучителя становился все прекраснее, все достойнее запечатления на память. Юноша сопротивлялся вяло и неосознанно, что говорило о пребывании в спасительных грезах. Соблюдая относительно равное расстояние между крючками, садист украсил тело пленника вдоль внутренней поверхности рук, создавая некое подобие оперения, по бокам торса и вдоль внешней поверхности бедер и голеней. Только после этих усовершенствований юноша был признан годным к фотографированию. Снова аппарат на штатив и серийная съемка через каждые три секунды. Предоставив технике работать, мучитель ходил вокруг кровати и любовался своим новым творением. — Ласточка, — шептал он, — маленькая безмозглая птичка. Сломленная. Жалкая. Хрупкая. Скоро тебе предстоит спеть в последний раз. Несколько раз штатив переставлялся для изменения ракурса. Фотоаппарат исправно щелкал, хотя практически ничего в кадре не происходило. Получающиеся картинки были почти идентичны друг другу. Это можно было бы считать бессмысленной тратой времени и объема памяти, если бы изверг не видел в происходящем особый смысл. Ему хотелось заснять безмятежность покоя. Такую зыбкую, фальшивую, мимолетную. Затишье перед агонией страсти. Через некоторое время пленник начал шевелиться осознанно, чем разрушил извращенную идиллию. — Пора наказывать, — процедил сквозь зубы маньяк. Взявшись за стек, он хлестнул юношу по ягодицам. — Последний акт, ничтожество, — объявил он. — Не оплошай. — Чтоб ты сдох! — уже привычно огрызнулся Тарас и в очередной раз стал пробовать путы на прочность. — Какого хрена ты затеял?! — он замотал головой, а потом принялся раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь избавиться от врезающейся в шею и тянущей назад веревки. — Последнее выступление, ничтожество. Соло. Зло рыча, пленник дергался уже всем телом, от чего веселая бахрома подскакивала и раскачивалась, разбавляя серьезность обстановки. — Какое еще выступление, педрила?! Какое выступление! Хуй ты паршивый! Отпусти меня! Ублюдок! Мразь отстойная! Чмошник вонючий! — Лучше тысячи слов, — произнес изверг, даже не пытаясь перекричать терзаемого, а тот в горячке ужаса и порожденного им гнева не слишком прислушивался к своим ощущениям для оценки происходящего. Тело от множества проколов ныло. Странная, отогнутая назад поза создавала дискомфорт. Беспомощность заставляла разум паниковать. Новые прикосновения к уже пострадавшему аналу несколько запоздало вызвали новую бурю ругательств, однако все слова мгновенно утонули в оглушительном надрывном вопле боли. Это изверг ударил деревянным молотком по другому концу шеста, острием приставленного к ректуму терзаемого. Первым порывом терзаемого стало стремление избавиться от вторгающегося. Он изо всех сил дернулся вперед. Металлическое ложе заскрипело, потянулось за ним, но ремни, пристегивающие к жерди, не дали продвинуться даже на то небольшое расстояние, которое позволила бы относительно растяжимая сетка. Пленник сдвинулся лишь на пару сантиметров. Тогда он принялся изгибаться всем телом вправо и влево, но здесь свободы оказалось еще меньше. — Какой танец, — усмехнулся изверг, глядя на отчаянные потуги жертвы избавиться от боли. — Бьешься как рыба на крючке, ничтожество. Маньяк даже на несколько секунд приостановился, чтобы полюбоваться надрывной пляской. — Но ты же птичка, — уже с нарастающим раздражением бросил он, — тебе положено петь! Молоток снова ударил по концу кола, и тот еще глубже внедрился в терзаемую плоть. — Херов пидор! — не своим голосом завопил пленник. — Не надо!!! Не надо!!! Хватит!!! Хватит!!! — Поздно поумнело, ничтожество, — злорадно отозвался мужчина. — Ты, верно, думал, что самое сладкое изведал, а оказалось самый смак только сейчас. Это тебе не ласковая плоть в полной эрекции. Еще удар по тупому концу, и острие пыточного инструмента вгрызлось в новые глубины. Юноша кричал во всю силу легких, то выгибаясь назад, то принимаясь метаться из стороны в сторону, но внедренное лишь еще безжалостнее прорывало внутренние органы. Прямая кишка была пройдена относительно быстро и практически без новых повреждений, а вот дальше стенка прорвалась под напором внедряемого конца, и кол устремился к кишечнику. Пленник взвыл особенно дико. Слова уже забылись, остались только безумные вопли в пожаре беспощадной боли. Из заднего прохода полилась кровь, говоря о том, что внедряемое орудие повредило крупные сосуды. Юноша захрипел. Мучимое тело стало быстро терять напряжение и силы, мышцы начали расслабляться. — Рано, ничтожество! — вознегодовал садист. — Рано! Отбросив молоток, он взялся за кол руками и мощным толчком вогнал его еще глубже в тело жертвы. Тарас дернулся, попытался закричать, но сил хватило только на громкий мучительный стон. Садист налег на свое пыточное орудие и всадил его еще глубже, пробивая кишечник. Затем дернув назад, вытащил окровавленный кол на несколько сантиметров, однако только затем, чтобы опять внедрить в терзаемую плоть. — Так тебе, ничтожество, — зло приговаривал мучитель, несколько раз повторяя поступательные движения деревянным пособником вперед и назад. — Так тебе. Ещё. Ещё. Кровь обильно струилась из разорванного ректума, смачивая орудие мучителя, делая его скользким и липким. Изверг же, ощутив приятное возбуждение от жесточайшей имитации полового акта, продолжил забавляться, тыкая в беззащитное тело деревянным шестом. Ему нравилось орудовать чем-то столь большим и твердым, таким безжалостным и смертоносным. Рьяно, грубо, мощно. Врываясь изо всех сил и разрывая все, что попадало под разящий конец. Хлюпающие звуки добавляли страшному действу красок. Мучимый уже не отвечал ни стонами, ни попытками уклоняться. Голова безвольно болталась от толчков. Тело провисло, удерживаемое только веревками. В последней агонии боли Тарас не успел подумать ни о вечном, ни о близких, ни о том, сколько в жизни не успел. В какую-то секунду слишком сильно поврежденный организм просто отключился. Садист недовольно выдохнул, поняв, что пора прекращать. Забава не принесла ощущения полной удовлетворенности. Слишком быстро жизнь покинула терзаемого. Сняв фотоаппарат со штатива, мужчина зафиксировал крупным планом приятные подробности содеянного: внедренный в анал жертвы кол, алые разводы, потеки на древке орудия и лужицы на грязном полу, веревку, удерживающую шею, вывернутые руки, задорную бахрому из кисточек. Убрав повязку с глаз жертвы, изверг сделал еще несколько фотографий, стараясь запечатлеть смерть на лице пленника. К его огромному неудовольствию, пока юноша выглядел лишь спящим. Садист попытался исправить ситуацию, схватив умершего за волосы и отогнув голову назад. От рывка и натяжения рот трупа приоткрылся. В позе засквозил некий надрыв. Кадр получился немного лучше. Закончив свою страшную фотосессию, мужчина удалился в соседнее помещение, чтобы уже на большом экране компьютера пересмотреть отснятый материал и выбрать лучшее. Разумеется, самыми эффектными оказались снимки, запечатлевшие пик надрыва, когда юноша ощутил первые толчки острием кола, когда кричал и рвался изо всех сил. Юное тело прекрасно выгибалось, руки-крылья трепетали бахромой кисточек, лицо искажал вопль невыносимой боли. — Был Тарасик, а стал пидорасик, — с усмешкой пробормотал изверг. Самый живописный кадр из этой подборки он снабдил надписью «Ласточка», распечатал и вывесил на свою стену почета. Перенес маньяк на бумагу и еще две фотографии: крупный план лица погибшего и общий вид трупа с колом в заднем проходе. Для отчета. Из полицейской сводки: «В 7-25 поступило сообщение от жителя х. Яблоневый о проплывающем по реке трупе. В 8-40 рыбак Игнатов М.А. сообщил о трупе в реке недалеко от с. Покровское. В 11-12 житель станицы Большовской Курносов С.И. сообщил о виденном в реке теле. В 16-15 при выезде на место в затоне у с. Малый Луг был выловлен труп, предположительно юноши. Без одежды. На теле имеются несколько татуировок. Личность погибшего устанавливается».