***
Синий автобус, где в основном сидели малыши (вот с кем мороки ещё больше), двинулся в путь. Водитель красного автобуса, в котором находился первый отряд, завёл транспорт, и тот, «пыхнув» и качнувшись, поехал в Затоку. Галина не отлипала от окна, пока за ним тянулась вереница новых для неё, а на вид — родом из прошлого столетия, уютных домов. Её взора коснулись магазины, названия которых было бы сложно вспомнить спустя годы, когда на их месте, как грибы, выросли «АТБ-маркеты» и «Comfy». Она увидела пустоши и мелкие застройки типа пары гаражей или киосков, не подозревавших о том, как через десять лет их снесут ради новостроек с самой видной в обозрении, с самыми большими буквами, рекламой: «Квартиры — офисы — паркинг — магазины» красным шрифтом; а ниже синим: «в строящихся и не сданных домах». Нет, нет! Нет ничего плохого в том, что взамен одним супермаркетам возникают другие, да и товар в общем и в целом остаётся высокого качества, как бы ни хотелось порой позвать ревизора. Нет ничего плохого в том, что появляются новые дома. Но это также значит, что всё меняется, что вместе с новыми постройками появляются новые люди. А что со старыми? Старые умирают... Ну а дети, бывшие одиннадцатилетками, вырастают, навсегда расстаются с детством, порой забывая хранить драгоценные ранние воспоминания, обзаводятся своими семьями, детьми, и вот уже их новым детям год... два... три... не заметишь, как и им будет одиннадцать, как и они запечалятся, что вместо «АТБ» и «Comfy» повсюду стоят другие супермаркеты — те, чьи логотипы ещё не нарисованы и даже не придуманы. Взрослому человеку легче справиться со многими проблемами, из-за которых он бы просто встал и начал реветь в детстве, но одной проблеме его силы уступают — страху потери. Тот нет-нет да и напомнит: у тебя уже всё было; было, прошло и больше никогда не вернётся; ты больше не ребёнок. Эти чувства незнакомы как раз-таки ребёнку, в чьём мире пока что все деревья большие, нет ни подгнивших, ни зарубленных; трава вся зелёная, и не встречается ни пересохшей, ни скошенной, ни грязной; а дороги бесконечно широкие, бесконечно длинные, бесконечно ведущие вдаль... Только прямо. Жаль, Алина говорила с Марианной и почти не обращала внимания на Галину. То есть слово «почти» было додумано девочкой. Не обращала. Так оно и было. Красавица, похожая на Юлию Такшину, которая замелькает на экранах меньше, чем через три месяца. Или на Кэтрин Зета-Джонс. (Актрисы сами похожи друг на друга). С той же фигурой. С теми же тёмными, волнистыми волосами. Со стервозным, но не столько мудрым, сколько клубным лицом. Было понятно, что девушка любит и потусоваться, и попить, и покурить, и... Последнего детскими мыслями не озвучивалось, но сполна понималось. Нет... Галине никогда не стать такой же, как Алина, и никогда по-настоящему не заинтересовать её. К сожалению, никогда... И если бы хоть кто-то из взрослых мог понять, что желание быть как Алинавовсе не означало желание пить и курить. Если бы!.. — Ну что, как тебе в автобусе? Вите Селютиной не было всё равно на чувства Галины, на её радость от поездки и внутреннюю, не ясную постороннему наблюдателю грусть. Настолько не всё равно, что она, вежливо попросив, поменялась с кем-то местами и села рядом с новой подругой. — Мне очень нравится, — ответила Галина и смутилась увиденному за окном. — М-м... Мы же не там будем купаться? — В этой лужице? — С Понтонного моста открывался отнюдь не курортный вид. Какие-то подъёмные краны. Кусочек неприглядного судна, торчащий из-за нагромождения чего-то, напоминающего стройку. И не море, а так, залив скучно серого цвета. — Не думаю. Мы же едем дальше. — Верно... Только сейчас Галина не просто увидела, а обратила внимание, как одета Вита. Её привлекли простые, свободные, как для похода, а не для щеголяния, джинсы неброского тона, с завязанными внизу штанин симметричными бантиками. Да, такие тесёмки шили в две тысячи пятом и как-то прекратили нашивать потом. На красной, не яркой футболке был вышит весёлый светло-жёлтый слонёнок. Он словно задерживал не по годам умную, рассудительную девочку у приятного порога детства, в то время как Галину-ребёнка мог превратить в воспитанницу детского сада, слабую и неспособную, если б только появился на её одежде. А причёска!.. — У тебя от природы такие красивые волосы? — улыбнувшись, Галина вспомнила, что у неё некрасивые зубы, и застыла, как ей показалось, с нелепым выражением лица. Но если Вита и обратила внимание на нелепость, вряд ли осудила за неё. — Да, от природы волнистые. У меня все об этом спрашивают. — Хи-хи. А меня переспрашивают, как меня зовут. Галина, Карина или Алина, — поделилась главная героиня уже известной читателю бедой. Вита ответила скромной улыбкой.***
Сначала одесских домов; затем полей, не красных от утренней зари и холодных после ночи, а только-только прогретых, золотистых, очень живых; затем — мостов; товарного транспорта и то морского, то лиманского побережья было уже так много, что стало ясно: ЛАГЕРЬ СКОРО ПРИЕДЕТ! Ребята засуетились, прибавив вожатым с воспитательницей хлопот. Проехав мощный Подъёмный мост, с железнодорожными путями, с расположенными крест накрест толстыми белыми креплениями, автобус вильнул вправо и, сделав круг посреди уютной зелени, остановился у синих ворот. Именно у этих ворот начались истории чьей-то дружбы, чьей-то симпатии, чьей-то любви. Именно эти ворота, самые обыкновенные и, по правде говоря, кое-где облупленные, воняющие в жару железом не слабее и не сильнее прочих врат, навсегда поселились в памяти ребят вместе с корпусом. «Уф-ф-ф...» — прошептал лёгкий ветерок. На его зов отозвалась юная листва. А потом диалог природы нарушила помощница начальницы лагеря. Она сказала что-то вроде: «Все за мной» (совсем не эту фразу, но точную уже не припомнить), раздала какие-то команды, кого-то направила, и ребята зашагали вглубь базы. Особенный воздух (конечно же, морской — разве могло быть иначе?!) витал среди скромной зелени, а залитый солнцем асфальт вёл к маленьким синим и зелёным летним домикам, похожим на избушки, к двум корпусам, в одном из которых никто за всю смену не жил, и к длинному, с высоким потолком зданию столовой. Туда-то и направили детей. — О, мы сейчас есть будем! — воскликнули ребята до того, как им сказали о завтраке. В первый день не было ни длительных ожиданий, ни кричалок. Отряды с воспитателями и вожатыми, оставив сумки под присмотром за дверями столовой, сразу зашли в приятно прохладный зал и, быстро соориентировавшись, заняли свои места. Здесь, в столовой, на каждом из деревянных жёлтых столов, в вазах находились полевые цветы и розы на коротких стебельках. В хлебницах, как и положено, лежал душистый белый хлеб, к нему поднесли сливочное масло, а рядом положили несколько салфеток. На первое были овсяная каша с молоком и чай — один из тех чаёв, который не встретится в «Чайном домике» и не попадётся в «Классе»: его секрет во времени, неизбежно ускользающем сквозь годы твоего взросления, в доброте повара или родной бабушки, в ломтике лимона, заботливо отрезанного маленьким ножиком. Это чай, который любишь и ждёшь и очень расстраиваешься, когда раз в три дня его заменяет компот из сухофруктов. Когда подали второе, ребята напали на толстые, дышащие паром сардельки и на кусочки солёного огурца, лежащие на макаронах с томатным соусом. Тогда же принесли плавленные сырки, в полной мере соответствующие своему названию: они плавились, а не прилипали, не высыхали, не воняли напичканными в них ароматизаторами. Эпоха ароматизаторов уже пришла, но не пришла эпоха «неведомой фигни», которую в избытке добавляют в каждый продукт, медленно, но верно меняя вкусовые предпочтения простого потребителя, стирая из памяти вкус сырка/ мороженого/ шоколада/ сока родом из двухтысячных, а то и родом из советских времён. О еде, которую ела Галина, не стыдно написать в романе. Книги для того и существуют, чтобы писать о настоящем.***
Спустя полчаса подкрепившиеся ребята начали выходить из столовой. А воспитатели и вожатые напомнили им, чтобы помыли руки. — А я свинка, — гордилась Галина тем, что прильнула к умывальнику только после маминого замечания и хотела прошмыгнуть во двор без важной процедуры. — Давай, давай, — велела ей мама. Ну что? Пришлось задержаться на пути к дому, к которому пока что у всех ребят был лишь сильный интерес. Он пока не перерос в истории о любви и дружбе, о подростковых слезах и первых робких объятиях. Трёхэтажный серый дом ещё не стал символом чьего-то прекрасного отдыха... или лучшего лета детства. Пока что корпус просто привлекал своей простотой и невычурностью, светлой, жаркой стороной и теневым уютом. На первом этаже никто не жил, и Галина даже не сразу увидела, где там находятся двери. Не зная, что хранится на первом этаже, она предположила, что там лежат сменные постели (мама объяснила, что их меняют в середине смены), старая, разобранная мебель, может, какие-то инструменты. Что-то таки хранилось, потому что изредка персонал туда заходил. По длине второго этажа шли два балкона. Прямого перехода с одного на другой не было. А вот балконы вдоль третьего этажа шли и по длине, и по ширине, образовывая прямоугольник. По этому прямоугольнику можно было бесконечно хоть ходить, хоть бегать; только что за второе могли поругать. Железные перила балконов, лестницы с двух сторон корпуса и двери и окна во всех комнатах были выкрашены в жёлтый цвет. «Серый. Как земля после дождика. Жёлтый. Как утреннее солнце» — подумала романтично настроенная Галина. Вскоре ребята расселились. Первый отряд в основном занял комнаты с солнечной стороны дома на третьем этаже. Вита с несколькими девочками, чьи звучные имена и радостные лица спустя года легко всплывали в Галининой памяти, поселилась в девятой комнате, с теневой стороны второго этажа. Ещё троим девочкам из первого отряда приглянулась крайняя десятая комната. Одна из комнатушек — семнадцатая — не была заселена никем. Позже разные отряды использовали её для общих сборов, как и комнаты вожатых и воспитателей. Галина обрадовалась, что её и мамин тридцать девятый номер находился с «боковушки» на третьем этаже. Не только потому что на самом верху. Во-первых, в её номере были ванная и туалет. Во-вторых, с балкона можно было наблюдать, как по Подъёмному мосту грохочут «товарняки» и несутся электрички: а носились они по многу раз на дню. Ну а самое настоящее чудо — увидеть, как поезда останавливаются, а конструкция посреди моста приподнимается, пропуская величественный корабль. Его нос блестит на солнце. А может, утопает в дождливой дымке подобно носу корабля-призрака. И то, и другое захватывало дух! Отсюда же как на ладони виднелись танцплощадка с одиноким фонарём по центру, незаселённый корпус с тополями вдоль дороги к нему и площадка с качелями и турниками. Последние почему-то всегда пахли костром. Слева, за решётчатыми воротами — вот умора! — разместился... «скелет» троллейбуса, без штанг, без окон и без колёс. На два извечных вопроса — КАК и ЗАЧЕМ — никто за всё время не смог дать ответа. Галине захотелось исследовать местность. Разобрав свои вещи, она выбежала из номера и завернула в сторону лестницы. «Ой!» — про себя воскликнула девочка, остановившись и зачарованно глядя вдаль. Впрочем, нет, не вдаль! Море, ласково серое, спокойное, безграничное, непередаваемо живое, трогающее какие-то новые, незнакомые ноты впечатлительной детской души, плескалось совсем рядом. Сразу за лагерем и пляжем.