tell me how do you

Ты не мой, но я всё же спрошу: как тебе спится, когда обманываешь меня? Хёнджин набирает это сообщение, но не может отправить. Снова и снова, печатая мелкие буквы, снова и снова, разглядывая каждый знак. Удаляет, чтобы ничего не видеть, чтобы сжимать телефон так сильно, что уже не больно. К горлу подкатывают спазмы, река бесшумно выходит из берегов. Каждый раз Хёнджин обещает, что этот – последний, а потом пишет одно и то же. Не отправляет, боясь шевельнуться. Пытается сжаться, стать меньше, чтобы не было так тяжело. Нельзя так себя ненавидеть, но это всё, что остаётся. Ночь тёплая, но внутри холодно, огни за окном красные и синие, мерцают на горизонте. Вспыхивают тянущей тоской, гаснут, как и всякая надежда. Нельзя себя так ненавидеть, но Хёнджин слишком давно пытается удержаться. Не развалиться на части, не выпасть из собственных рук, потому что держать больше некому. Ничего нет, но всё осталось – говорят, с этим нужно жить дальше и идти вперёд, как делал всегда. Феликс на чужих фотографиях выглядит счастливым. Как он может так хорошо притворяться. Хёнджин никогда не думал, что станет таким. Что будет корчится в одиночестве, боясь позвонить – боясь услышать чей-то ещё голос, потому что Феликс ему всё равно не ответит. Что будет задыхаться, не спать до самого рассвета, когда вдруг покажется, что умер. Хёнджин не верил, что его нельзя будет простить – что любви не хватит ещё на чуть-чуть, когда он будет готов остановиться. Что всё это может быть по-настоящему. Феликс ушёл. Всё, чего Хёнджин хотел – убедиться, что такого не случится. Он отталкивал только для того, чтобы затем притянуть ещё ближе, разве не все так делают. Говорят совсем не то, что думают, выворачивают наизнанку там, где лучше оставить в покое. Спят не с теми, с кем хотят, требуют воли там, где сами запрещают. Боятся и ранят первыми. Слабые сдадутся, останутся верные. То, что добыто с трудом, дороже ценится. Хёнджин разрешал любить себя и не думал, что не справится - всегда получалось украсть немного любви, прежде чем снова становилось одиноко. Прежде чем нашёл бы кого-нибудь ещё, слишком наивного и доброго, чтобы понимать, с кем имеет дело. Хёнджин больше не возьмёт Феликса и не почувствует дрожь его честного тела. Боль, разламывающая кости, медный звон в груди, в ушах глухое эхо – вот что осталось. Ненависть, которой ни конца, ни края. Холод по венам и мыслям, который ничем не вылечить. Ты мой, как тебе спится, когда обманываешь меня? Эти люди рядом с ним ничего не знают. Они не слышали, что Феликс бормотал, засыпая в простыне, в какой верности клялся и как смотрел, даже когда Хёнджин поступал как можно больней. Они не понимают, каким ласковым он может быть, если просто сказать «доброе слово» - и не видели, как тревожно молчал, когда Хёнджин был злым. Быть жестоким с тем, кто тебя любит, - просто. Так легко, что поводок в руке натягиваешь до хрипа. Так естественно, что не боишься потерять. Хёнджин думал, что если Феликс вытерпит его таким, то уже никогда не уйдёт. Что именно у него получится. Хёнджин этого очень хотел. Но Феликс сказал, что устал. Что нужно остановиться. На фото этот парень обнимает его слишком крепко. Дышит в светлые волосы, почти касается лица. Обхватывает тело Феликса так, что оно кажется игрушечным. Улыбается. И Феликс улыбается тоже, но Хёнджин в его глазах не видит ничего, кроме лжи. Это неправда. Нескольких месяцев недостаточно, чтобы забыть. Жизни недостаточно. От своих обещаний и слов отказаться нельзя. Он не должен засыпать где-то ещё, кроме этой мёрзлой постели. Пальцы снова набирают всё тот же текст, всё так же удаляют. Хёнджин не знает, когда стал настолько жалким. Возможно, был с самого начала. Сколько ещё отчаянных ночей нужно, чтобы Феликс передумал. Скажи как ты спишь, когда я