Железная дорога

Поезд проносился мимо полей, рек, городов, не оставляющих после себя в памяти ничего. Было безумием сесть на этот поезд, пересекающий всю страну, только для того, чтобы наблюдать за мало меняющимся пейзажем, чтобы прогнать соседку, чтобы пить кипяток, в который бросили уже почти не заваривающийся чайный пакетик, чтобы долго-долго молчать, слушая музыку. Эд фыркает, расплескивая по столешнице кипяток, когда Антон роняет одно из своих колец в лапшу, за что получается пинок под коленку. Остатки чая разливаются на ноги, он сразу подскакивает, с чувством матерясь. Быстро снимает штаны и вытирает ноги, Шастун смеётся, на всякий случай отодвинув лапшу подальше. Но тут же получает мокрыми штанами по спине, теперь смеётся Эд. Они прыгают по полкам, лупя друг друга чем придётся. В дверь стучатся, Выграновский, ища в пришедшем спасение, отталкивает Антона и спешит открыть дверь. Проводница спрашивает, всё ли в порядке, растерянно оглядывая полураздетого парня, и пытается найти ответы в лице другого. Но Антон пожимает плечами, улыбаясь во все тридцать два. — Не шумите, пожалуйста, — смущенно просит девушка и поспешно закрывает дверь. Шастун продолжает смеяться, но отдаёт свои штаны, потому что: «не будешь ты в поезде в джинсах своих сидеть». Кружки снова наполняются кипятком, лапша вся съедена, шесть часов игры в слова заставили усомниться в своём словарном запасе и адекватности, за окном появился туман. Всё, что им оставалось — лежать, а выспались они на неделю вперёд. Они еле укладываются на одну полку, положив на пол одеяла и подушки, если кто-нибудь вдруг упадёт. У Шастуна оказаться на полу шансов намного больше, если честно, учитывая привычку Эда брыкаться чуть что. Антон обводит пальцем татуировки Эда, сначала на лице и шее, потом спускается всё ниже, не оставляя без внимания ни одну закорючку. Иногда он останавливается, чтобы обвести языком или поцеловать те, которые Выграновский сделал после начала их отношений, тот всегда смеётся над тем, что Шастун помнит все. — А что если твоё кольцо немного переделаю и в ухо вставлю? — Эд стягивает витиеватое кольцо со среднего пальца и надевает на свой. — Купить серьги нельзя? — Хочу твоё, — он почему-то серьёзен. Антон решает пересчитать все татуировки на лице и каждый раз недовольно хмурится, когда не может чётко различить: одна или две соединились. Эд забирается одной рукой под кофту, и Антон даже дергается от холода. Кольцо ведь так и осталось на чужой руке. — А что со среднего-то снял? — А шоб факи мне нарядные не показывал, — смеётся. И ближе к себе тянет — целует, жмурится, как довольный кот. — А теперь слазь с меня, я под твоим весом в лепёшку превращусь. Толкает ногами и тянется к боку, угрожающе (как ему кажется) скалясь, чтобы укусить. Антон взмахивает своими длинными руками, задевая Эда по носу, невинно моргает, и быстро забирается на верхнюю полку. Выграновский потирает переносицу и кидает в ответ карамельку, залежавшуюся в кармане. Попадает в щёку, но Антону хоть бы что. — Спасибо! — фантик прилетает назад. Они лежат в тишине. Через несколько минут рука Антона свешивается с полки. Эд нарочно громко вздыхает и медленно садится, притянув свисающую конечность ближе к себе. Украденное кольцо вновь оказывается на пальце. Эд ложится обратно, бездумно пялясь на сетку на стене. Рука так и остаётся. Поезд начинает замедляться и спустя несколько минут останавливается. Антон убирает руку. — Ты куда? — Затекла. Они молча продолжают лежать. Через пятнадцать минут, Эд смотрел расписание, движение продолжается. Звонит чей-то телефон, Выграновский, не глядя, отключает его. Туман рассеялся, или они его проехали. Солнечный луч падает прямо в глаза Антона. Через пятнадцать минут вовсю решались кроссворды. — Греческий бог вина и театра, шесть букв — читает Антон, — «Э-д-у-а-р-д», подходит, смотри! — Придурок, подожди, сейчас вспомню. — Ну правда, говорю: давай пивка, ты тащишь вино, говорю: куда ты опять в плаще чёрном собрался, ты загадочно улыбаешься. Бог вина и театра. Ну или… сам придурок. Эд тянется за телефоном, чтобы погуглить, но передумывает и убирает его в сумку. — Недовольство, заканчивается на «пот». Ропот, сам знаю. Получается, у бога третья буква о. — Дионис, — хлопает Эд по лбу. Через час журнал был аккуратно положен под дверь соседнего купе, потому что Выграновский отказывался смотреть в ответы, а Шастун не мог выносить соседство с нерешенными кроссвордами. Время подходило к двум часам дня. — Тебе не кажется, что третий день уже намного скучнее? — Просто у нас еда кончилась, — Эд выкидывает огрызок последнего яблока в окно, — надо было выйти на той станции. — А давай выйдем на следующей? — Конечно. — Нет. Совсем. Глаза Выграновского загораются в предвкушении чего-то нового, увидев это, Антон ещё больше уверился в своём предчувствии. — У нас билет до конца, — Эд вернулся в купе, не закрывая дверь, — следующая станция через двадцать минут. — Мне зарплату перечислили. Вещи я собрал. — Паспорт из сетки вытащил? — Он с интересом оглядывал сумки, будто чужие. — Блять, — Шастун полез на верхнюю полку, — Лови! — паспорт летит Эду в лицо, — А меня поймаешь? На всякий случай он садится на противоположную нижнюю полку, мало ли, что этому ребёнку под два метра роста в голову взбредёт. Проводница заглядывает внутрь. — Вы выходите? — Теперь она спокойна, — Постель сложите, — дверь за собой закрывает, на что Антон довольно кивает. — Странно как-то не прятаться, — с полки, к счастью, не прыгает, аккуратно слезает. — А мы что-то плохое делаем, чтобы прятаться? — Эд целует его в щёку и морщится, — Побрился бы, мы в новом городе. — В новом городе что? — Надеюсь, потеряемся, — подхватывает сумки и идёт в начало вагона. Они ждут там, и чувство чего-то особенного, что обязательно должно будет найтись в этом городе, не покидает обоих. В гостиницу не пошли — рядом со станцией сдавали небольшую квартиру. Этот городок был пропитан спокойствием и скукой, но отличными от тех, кто ощущались в поезде, здесь — вынужденные, когда как там — выбранные. Перед домом был уютный двор со старыми обшарпанными скамейками, требующими покраски. — Чудо, что здесь вообще останавливаются поезда, — просвещала их старушка, сдававшая квартиру, — Наши дети на путях после школы играют, так тут тихо. — Когда же следующий пойдёт? — Вопрос Эда остался проигнорированным. — Знаете, когда пойдёт? — переспрашивает Шастун. — Через четыре дня теперь, — и тут спохватывается, — пойду дела делать. Вы уж до одиннадцати вернитесь. — Твоя внешность не симпатизирует людям, — по-доброму смеется Антон, пока Эд с обидой смотрел вслед уходящей старушки. Они медленно прогуливались по улицам, людей почти не было, в этом году лето холодное. Шумная компания подростков поровнялась с ними на перекрестке, Выграновский спросил, где найти хороший продуктовый магазин и потащил в указанном направлении Антона. Мальчик лет семи с большой палкой в руках, волочащейся за ним, понуро бредущий за подростками, с широко открытыми глазами рассматривал татуировки Эда. Тот смутился, высыпал в ладонь ребёнка все оставшиеся в карманах карамельки и надел кепку. Мальчика окликнули и он кинулся догонять компанию, выронив палку. Эд поднял её, тыча в Шастуна, как мечом. — Дурак, — Антон побежал по указанной им дороге. — Забавно они с младшим братом сидят, мне так не разрешали. — Иди поиграй с ним, — открывает дверь, пропуская Эда в магазин первого. — Ой, да хватит лыбиться. В корзине оказывается колбаса, хлеб, пиво и вино, Антон критично оглядывает набор и подкладывает шоколад. На кассе, пока Выграновский не видит, кидает ещё и наклейки с феечками. Зачем? По ночам ему на лоб клеить, конечно же. Забрать наклейки незаметно тоже удаётся, а вот из-за чека они почти дерутся, пока их не попросили валить на улицу. Закончилась битва порванным чеком и пытающимся разобрать, что же куплено за тридцать рублей, Эдом. Возвращаются к станции, кружат там, а потом отходят чуть дальше, чтобы не мешали фонари. Сидеть на рельсах в эту пору уже холодно, но всё равно приятно. Они слушают ночь. Эд лезет целоваться. Под ухом стрекочут сверчки. По щёке Антона что-то больно черкает, небольшой камень падает у его подошвы. — Что это? — он отстраняется, хватаясь за щёку, Эд недовольно оглядывается. — Хуй знает, птичка на хвосте принесла, — целоваться почему-то больше не хочет. Они возвращаются около десяти, чем сильно радуют старушку. Спать Антон отказывается, потому что: «ну бля, время детское», а не потому, что спит до часу дня. Выграновский вешает над кроватью какой-то свой оберег, невзирая на недовольное фырканье. Шастун идёт на кухню, которую им на радостях, что удалось сдать маленькую комнату с одной кроватью, предоставили в полное распоряжение. Алкоголь так и остался запечатанным и был убран в холодильник, а вот колбасы Антон наелся, чем остался очень доволен, в отличие от Эда. — Ты будешь в моей кровати вонять этой колбасой? — он прячет палку в холодильник, — Нет. — Ты её сам купил. — Так не чтобы на ночь жрать! Эд закрывается в ванной, и Антон решает ещё немного прогуляться, надеясь, что прохлада нагонит сон. Всё время кажется, будто сзади кто-то идёт, хотя шагов не слышно, точно такое же чувство было, когда они возвращались от железной дороги. Резко стало холоднее, но ветра не было. Чувство чего-то неестественного и особенного не оставляло. Пинать камушки на дороге стало вдруг интересным занятием, звуки развеивали тишину и не давали вслушиваться в собственное дыхание, в поисках чего-то неправильного. Окно четвёртого этажа распахивается. — Шастун! Брысь обратно, холодно! Орущий через весь двор Эд прогнал не только атмосферу, но саму мысль о существовании чего-то странного в этом городке. Здесь только так и можно: с криками через форточку, мальчиками с палками, суетливыми старушками и посиделками на рельсах. Антон возвращается и сразу идёт чистить зубы. И когда приходит на кухню и тянется за поцелуем, Выграновский больше не ворчит, отвечает и быстро отходит. Улыбается, какао ставит перед носом, а потом нагло закидывает ноги на бедра Шастуна. — А здорово было бы остаться здесь? Тихо, спокойно. — И скука смертная, и работать негде, — продолжает Эд. — Но что-то все равно есть, мистическое будто, не чувствуешь? — Эд встаёт и захлопывает форточку, отрицательно качая головой. Лампочка тихо жужжит, муха бьётся об неё, Эд возвращается на место, теперь облокачиваясь на Шастуна спиной, и наблюдает за насекомым. Муха, видимо, понимая бесполезность своих действий, если не жизни, садится на шкаф, там и замирая. Тогда он отводит взгляд от лампы, перед глазами скачут чёрные пятна, а если зажмуриться, то пятна цветные — как бензин. Антон выпивает почти всё его какао, вдобавок к своему.  Эд замечает слишком поздно, но всё равно отбирает оставшееся, щелкая его пальцем по носу. Когда свет во всех окнах в доме напротив потухает, идут в спальню. Сегодня у них молчаливый день. Так же молчаливо они засыпают. Антон утыкается лицом в подушку, а Эд закидывает на него руку. На улице поднимается ветер, ветки дерева стучат по оконному стеклу, оберег над кроватью покачивается им в такт. Следующий день они проводят в кровати, просто валяясь и целуясь, обнимаясь и говоря, но закончилось всё как всегда просмотром мультика. Зверополис оказалось намного интереснее смотреть с Эдом, особенно, когда увидев слониху, выделывающую непонятно что со своим телом, он раздвинул ноги, радостно воскликнув: «Да и я так могу!». Мультяшный марафон устроить не удалось, по причине очень голодных желудков обоих. Нашлось здесь и приятное кафе, такое же спокойное, как и весь город. Из-за сложного выбора еды чуть не произошло жёсткое столкновение интересов, но окончилось всё Выграновским, кормящим Антона картошкой и утаскивающим себе в тарелку его же салат. — Ты не хотел салат. — Может, я хотел твой салат. Пиццу забирают с собой. Вечер снова проводят сидя на рельсах, но в этот раз алкоголь тоже участвует. Эд говорит, что пицца с вином лучше, чем с пивом, но Антон категорически не согласен. Не происходит абсолютно ничего, только повстречавшийся вчера мальчик вновь пробегает мимо. Эд рассказывает о своих рабочих планах, поставив стаканчик с вином на землю. Антон пытается пошутить на каждый пункт, но ржёт Выграновский больше от тупости шуток. — Шастун, бля, — удивлённо разглядывает свой стакан Эд, — когда ты успел выдуть моё вино? — Может, пролилось? Ещё не слишком стемнело, так что можно было увидеть, что земля сухая. Эд ёжится и наливает вино заново. Антон чувствует холод, но уходить не хочется. Сколько они ещё здесь пробудут — неизвестно, а ничего особенного так и не случилось, но зачем-то они вышли здесь. Почему они решили провести часть своего отпуска здесь, в этой глуши, отказались от планов и убрали телефоны в сумки. Антон ждёт чего-то. А Эд закатывает глаза, говоря, что всё потому, что они могут себе позволить творить любую хуйню. И это тоже верно. Возвращаются после одиннадцати, как дети после комендантского часа. Эд шмыгает в спальню, а Антон крадется на кухню. Вино ещё осталось, нужно убрать в холодильник. Форточка снова открыта, ветер развевает занавески. Антон нарезает сыр, включает лампу, плюнув на верхний свет и садится на стул у стены. К жужжанию холодильника добавились звуки ворочающегося Эда, но и они скоро стихают. Часы, тиканье которых до этого не замечали, кажутся слишком громкими, но они замолкают. Шастун в этот момент почти засыпает на стуле, но чей-то голос заставляет разлепить глаза. — Тш, парень, а ты кто? — Антон, — он не удивляется, почему-то. — Пф, это я уже понял. А для Эда кто? — немного надменно смотрит темноволосый мужчина, оказавшийся на соседнем стуле. Антон чувствует, что это то самое, но голос разума просит вернуться в реальность (слушать его не очень-то хочется). — Парень, — гость морщится, — А ты кто? — Арсений. Стой, — прерывает он открывшего было рот Шастуна, — Ты потратил свой вопрос, теперь я. Чё, любишь его? — И люблю. Какое тебе дело, гомофоб? — Правда хочешь, чтобы я ответил? — Эй, нет. Ну ты кто вообще, в смысле, как здесь оказался? — Призрак, — и смеётся, — Не веришь, спишь ты или нет, м? Антон пытается дозваться до своей адекватности, но она, кажется, тоже взяла отпуск. — А он тебя любит? — Арсений вновь смеётся, звеняще, но будто сквозь воду. Ответить Антон не успевает — Выграновский входит на кухню, оглядывая её. — Ты с кем-то говорил? — Нет, пойдём спать? Не будет же Шастун говорить, что ему по ночам мерещатся красивые мужики. Он долго не может заснуть, как и прогнать образ стоящего у двери спальни Арсения, и уже не понимает, мерещится ему или это странно светящееся лицо — реальность. Оберег падает на пол, Антон засыпает. Утром Эд будит Антона, тряся плечо, тот закрывает лицо подушкой, недовольно бурча что-то себе под нос. — Вставай, пойдём в магазин на другом конце города. — Зачем мне идти? — Ты будешь спать до тех пор, пока тебя не разбудят, а я до обеда точно не вернусь. И целовать не буду, пока зубы не почистишь, — со смехом отталкивает от себя тянущегося к его губам Антона. Его взгляд остановился на пустой стене, — Ты оберег снял? — Что? А, побрякушка твоя ночью упала, — Антон вновь задумался о своём ночном видении. Они долго и лениво завтракают, дурачатся, одеваясь, пешком бредут в антикварный магазин, нашедшийся в этом городке. Он выглядел здесь до странности уместным. Шастуну даже понравилось, он рассматривал фарфоровых кукол, пока Эд искал какие-то часы и ещё что-то древнее, как говорит Антон. Навязчивые мысли об Арсении и фантомное ощущение шагов за спиной появились, стоило только выйти из магазина. Антон весь издергался, поминутно оглядываясь и останавливаясь, в то время как Эд был полностью спокоен. Они зашли за продуктами и полотенцами, ведь останавливаться в такой квартире не планировали и вещей почти не взяли. — Сегодня готовит Антошка! — Иди нахуй, Эдик, — в ответ ему только смеются и целуют в нос, хотя для этого Антону пришлось наклонить голову. Дома, как Антон уже с лёгкостью начал называть квартирку, Выграновский всё-таки достал свой ноутбук и принялся строчить какие-то письма, периодически бурча что-то про тупую работу и ебаных идиотов. Шастун ушёл на кухню, сооружать невиданное чудо из подручных материалов или по-простому — готовить. Напевая прицепившуюся с утра песню, он пытался бороться со слезами от лука, когда сзади кто-то тактично прокашлялся. Антон резко развернулся, всё ещё сжимая в руке нож. — Этим ты меня не проткнёшь, — смеётся Арсений. Сейчас он кажется более живым, но менее осязаемым, но списать его на глюк получается как-то не очень. Видимо, он прочитал это по глазам Антона. Улыбаясь, Арсений ухватился за нож в руке Шастуна и потянул на себя, от неожиданности тот упал прямо на мужчину, выронив нож. Тот прошёл сквозь и упал на пол, а вот Антон остался практически на коленях Арсения, вполне осязаемых коленях. Антон замер, вглядываясь в глаза Арсения. Голубые, даже водяные, наверное, раньше они были насыщенными, ярко-голубыми или нежными. — А водоём в городе какой-нибудь есть? Антон не знает, зачем спросил. Арсений тут же сбрасывает его с себя и вскакивает со стула, хлопает форточка, Антон жмёт плечами и крепко задумывается. На глюк не похоже. Но призрак? Эд, придя на кухню, поднимает с пола нож, удивлённо и настороженно оглядывая Антона, но не спрашивает ничего, достаёт тарелки и ложки. — Хозяйке что ли предложить? — спрашивает Эд, наблюдая за тем, как Шастун разливает суп. — В кастрюле оставлю, чтоб не остыл, скажешь ей тогда. — А почему я? — Чтобы привыкла к тому, что страшный татуированный парень может быть милашкой, — Эд шутливо бьёт его кулаком в плечо. Если бы Антон оглянулся, то увидел бы улыбающегося Арсения, сидящего на подоконнике. Вечером Антон долго сидел на улице, сегодня он опять начал курить. Он думал об Арсении, о том, возможен ли вообще этот Арсений, и о том, почему он опять сидит с сигаретой, стресс, что ли, и об Эде. В итоге мысли слились в одну арсене-эдовскую кашу, пропитанную дымом. Вернуться в комнату и смотреть Игру престолов показалось лучшей идеей. Арсений в это время ходил рядом, с наслаждением вдыхая дым сигарет, именно такие ему когда-то покупал Эд. Он и сериал стал смотреть вместе с ними, пока Выграновский не полез с поцелуями к Антону. Наблюдать это не хотелось, лучше бы растолкать их в разные стороны или присоединиться, но Арсений просто уходит. Арсений приходит уже неделю. Антон сидит с ним на кухне по вечерам и не замечает его днём рядом с Эдом. Хозяйка квартиры по утрам жалуется им на сквозняки. Выграновский на кухне теперь почти не сидит, снова покупает сигареты не только себе, но и Антону, мастерит новый оберег и не собирается оставаться здесь надолго. К железной дороге пошли лишь по прошествии недели. Вечер был холодный и ветреный. — Антон, давай поговорим. Что-то не так? Ты дёрганный с тех пор, как мы сюда приехали. — Всё в порядке, — Антон боится, что его сочтут сумасшедшим, но ведь они обещали друг другу доверять, — Но кое-что случилось. Ты веришь в призраков? Эд резко отодвинулся в сторону, недоверчиво оглядывая Шастуна и местность вокруг. Он прикрыл глаза, потирая висевшую на шее цепь с прикрепленным к ней прозрачно-голубым камнем. — Ты его видел, да? — Эд с усилием подавил тяжелый вздох. — Нет правда, слушай… темноволосый и совсем как живой и, — Антон спешил высказать всё и сразу, боясь недоверия, так что проглатывал окончания и целые слова. — Тихо, я верю, ладно? Я расскажу тебе кое-что, сказку, а потом ты подумаешь, что делать. Несколько лет назад, один молодой маг перешёл дорогу важной шишке и за ним начали охоту. Только вот, пусть он был молодой и глупый, но не прям тупой, поэтому смог спрятаться. А вот любовь свою спрятать не успел. О ней узнали, нашли и забрали. А отдавать не захотели, менять ни на что — тоже. И маг остался сидеть один у холодного озера. А у любви его глаза были небесные, а стали водяные, в напоминание о озере. И он не вернулся, чтобы не мешать, — Эд усмехается и роняет голову на колени, — А отпустить забыл. — Ты ведь шутишь, правда? — Антон аккуратно приобнимает его, разум отказывается принимать такое. — А знаешь, призраки, которые не смогли отпустить любовь, будут влюбляться в каждого, кто их полюбит? — Антон какое-то время ошарашено смотрел в глаза Эду, а потом бросился домой. * — Ну чего ты, глупый, подумаешь, мистика, — Арсений ждал его на кухне. Арсений, призрачный Арсений, успокаивал Антона, гладя по голове, — Скруджи придёт, а ты такой замученный. — Какой Скруджи? — Так это его магический псевдоним, — Арсений обрадовался, что удалось немного отвести тему, — Имя всем подряд говорить как-то ненадёжно. Теперь-то он это всё оставил, защищается только, а раньше опасно было. Вот оберегов навешал, на меня кое-что тоже действует, а потом жалуетесь на сквозняки, а ходить-то как? Его голос с каждым словом становился всё тише, Антон, засыпая, чувствовал, будто он сидит у горной реки, ласково шумящей под ухом. Вернувшись, Эд несколько минут смотрел на странную позу спящего, словно поддерживаемого кем-то сбоку. Он легко поднял Антона и отнёс в спальню. — Я мог бы и сам, но спасибо, — на кухне захлопнулась форточка. На следующий день они закрылись в спальне, на двери висел новый оберег, окна не открывали, несмотря на поднявшуюся в комнате температуру. Эд был сегодня до одури нежным, накрывающим с головой, как лёгкое одеяло, и целовал, целовал, в губы больше всего. И шептал иногда: «мой, твой, мой». Думать в тот момент Антон разучился. — Ты его ещё любишь, — вполне осознанно говорит Шастун. — Я так много о нём знал, так долго любил, — Антон кивает, думает долго. — Он тебя, значит, точно любит. Эд молчит, только за руки берёт и кладёт ладони себе на грудь. Антону лежать так не очень неудобно, но слушать биение сердца — очень. Он Выграновского не слишком долго знает, но без - уже не может, уже родной. А Арсений всё равно из головы не выходит, зацепил чем-то и все лезет в мысли, когда можно и нельзя. Эд эти мысли по лицу его читает, он в растерянности: они же вместе, и призраки разрушить жизнь не могут. Но почему же Антон убежал, узнав о влюбчивости призраков? — Почему ты его не видишь? — прерывает молчание Антон. — Как ты догадался? — Я слышу все время, ну, — он витиевато взмахнул рукой в воздухе, — всякие звуки, и он был рядом с нами иногда, а ты молчишь. Ты бы не молчал. — Мы решили, что забыть — лучше, — Эд стучит ногтем по камню на цепи, — Это скрывает его от меня. Антон снова молчит, уставившись в потолок. Они засыпают рано. Эд идёт в магазин один, намекая Антону на разговор с Арсением. Только вот, о чём им говорить, решать, делить или забивать? Но он всё равно убирает обереги и садится на кухне. Чай заваривает в две кружки, если призрак может быть осязаемым, логично, что и пить может. Присутствие призрака чувствуется, но проявляться он не спешит, обиделся что ли за вчерашний день? Чай из кружки медленно исчезает, как и печенье прямо из руки Антона. — Эй, тебе пять? — Как призраку, почти, — Арсений, наконец-то, становится видимым и звонко смеётся. Они пьют чай в тишине, Арсений смотрит с хитринкой, будто знает что-то запретное про Антона. Тот догадывается, что Арсений про все чувства знает, и смущается. — Смотри. Ты Эда любишь, и меня любишь, и Эд меня любит. И я вас обоих, что уже всем понятно. А Эд тебя любит? В голосе Арсения не было привычной уже для Шастуна нотки яда, он был обеспокоенным. Он волновался, любит ли Антона Эд. Тот самый Эд, которого Арсений любит несмотря на свое превращение в призрака. Любит после смерти. Антон отвечать боится. — Ты у него спроси. Но по-особенному, ладно? Арсений медленно тянется к губам Антона, не целует сразу, дышит ему в лицо свежестью (Шастун удивляется, что призрак вообще дышит), носом в щёку утыкается и ждёт. Оттолкнёт или нет? Прикрывает глаза и целует, а Антон смотрит, изучает каждую чёрточку и отвечает. Антон думает, что Эд разрешит, потому что любит. Обоих. И доверяет, главное ведь — доверять, верно? — Как ты здесь оказался? Арсений сел на колени Антона, лицом к лицу. И увлечённо начал перебирать его отросшие волосы, с лицом, на котором легко было прочесть: «жду тупых вопросов, отвечаю только сегодня». — Я могу перемещаться за Эдом туда, где поблизости есть водоём. — Почему ты такой материальный? — Потому что меня любят, — после этих слов, Антон уверился в том, что собирается сделать. Эд вернулся нескоро, но с вином. На Антона посмотрел подозрительно, но быстро расслабился и предложил идти к железной дороге. — Ты, ебанько голубоглазое, с нами пойдёшь, — все удивлены, но никто не возражает. Выграновский уходит за чем-то в спальню, а Антон видит, как часть чая оказывается на столе, в виде фразы «иди нахуй». Они быстро собираются и идут к излюбленному месту, иногда Эд спрашивает, идёт ли Арсений, ощущение присутствия потустороннего сразу становится меньше, но Антон усмехается и убеждает, что идёт. Но показываться призрак почему-то не спешит. — У него ресницы такие длинные, — пытается разбавить тишину Антон, но Эд только кидает на него удивлённый взгляд, не желая завязывать разговор. Солнце ещё не зашло, когда они уселись на рельсы, Арсений так и не появился. Эд разливает вино по трём стаканчикам и требовательно смотрит на Антона мол, жги, что решил. — Вы не должны избегать друг друга, — Антон начинает издалека, — Любовь ведь не прошла. — Но ты, — Эд гладит его по скуле, останавливая пальцы на подбородке, — без тебя я уже не смогу. — Я останусь. Мы все останемся, — сглатывает, осторожно продолжая, — Не обязательно любить одного, мы же все делаем это по разному. Любить и верить, ты же сам говорил, Эд. Выграновский молча достаёт сигарету, закуривает. Тут же чувствует холодное прикосновение, сигарета падает на землю. Он закрывает голову руками и молчит. Антон видит Арсения, внимательно вглядывающегося в согнувшуюся фигуру, болезненно хмуря брови. Эд срывает камень с цепи и, сильно размахнувшись, разбивает о рельс. Арсений срывается с места, через мгновение повиснув на нём. Он покрывает лицо поцелуями, цепляется пальцами за ветровку и шепчет что-то неразборчиво. Выграновский просто прижимает его к себе, кладя подбородок на плечо. Антон рядом мнётся с ноги на ногу, не зная, что лучше сделать, пока Эд притягивает к себе одной рукой. Шастун неловко обнимает обоих. — Мы ведь можем попробовать? — Арсений просительно моргает своими действительно длинными ресницами, Эд кивает. Призрак вдруг срывается и исчезает, вновь появляется и тут же куда-то убегает. — Переизбыток эмоций, — усмехается Эд. Арсений возвращается, когда Антон распечатывает купленные ещё в первый день шоколадки. Оказывается, он любит сладкое и вино, и те самые сигареты (Эд хочет отдать ему всю пачку, но он отказывается — промокнут). Шастун смеётся над ним, неправильный какой-то призрак, а Эд признаётся, что это он постарался. — Он почти человек, только мертвый и исчезающий. Не просто же так я от коллег ушёл. Пить вино на рельсах вместе с Арсением и Эдом Антону очень даже понравилось.

***

Эд был домом, уютным, заботливым и иногда немного диким. Когда ему это сказали, он стал шутить, про отца и сына — он и Антон, и духа — Арсений. Но последний после таких шуток всегда бил его струей воды по голове. Впрочем, струи, кроме исчезновения и материальности, были единственной способностью Призрака. Они уехали из этого городка через неделю, но не в свой родной город, а в Петербург, воды там намного больше. Арсений делал почти все дела по дому и отгонял от любимых нежелательных знакомых. Эд и Антон привыкли устраивать быт так, чтобы ему было комфортнее. Антон привык самый первый, а Выграновский долго не мог примириться с новыми отношениями, пока не понял, что действительно любит обоих. Арсений любил целоваться. Он лез с поцелуями, как только они приходили, когда просто сидели без дела и ложились спать. Больше всего он любил пробираться в ванну: от любви и воды он ощущал себя практически человеком. Больше всего Арсений любил целовать одного, пока его целует другой. Он практически растворялся в них, не выдерживая нежности. Эд всегда просыпался раньше всех и наблюдал за восходящим солнцем. Он выцеловывал родинки Арсения, как делал раньше и оставлял поцелуй на кончике носа Антона. А после накрывал обоих одеялом и уходил на работу. В душе теплилась надежда, что когда-нибудь странного, слишком непризрачного призрака можно будет превратить в человека. Пачка сигарет теперь всегда лежит на полочке в прихожей, чтобы Арсению не приходилось ждать никого. Антон и Арсений вместе ходят искать хорошие вина, пока Эд заезжает в хороший бар за самым вкусным в городе, по мнению Шастуна, пивом. Призраки разрушить жизнь не могут, они могут стать её частью. В их случае — прекрасной.