Большие девочки

Кокона - большая девочка. Она знает, когда нужно плакать, а когда замолчать и сжать губы. Где надавить, а где ласково погладить. Как посмотреть, как опустить глаза, как повести плечом и как сложить руки на груди, обнимая себя и прикрывая себя от всех пугающих вещей мира... Только не понимает, куда пойти и к кому обратиться за помощью, чтобы получить её бесплатно и от чистого сердца, когда это так необходимо. Уж точно не к подругам. Саки прикрывает губы ладонью, всплёскивает руками - будто рыба, выброшенная на берег, истерически колотит хвостом. Харука, в общем-то, могла догадаться о такой реакции задолго до её внешнего проявления. В их играх с раннего детства случалось одно и то же - Мию разбивала коленки и хныкала, а её подружка бежала за пластырями и сладкими пирожками. Она же всегда знала, что делать. Когда твоя мать прикована к кровати и не может ничем помочь даже в самой тяжёлой ситуации, сложно не научиться. Привычка всегда со всем справляться самостоятельно так же губительна, пожалуй, как страсть к алкоголю отца. Просто немного в другом ключе. Это никого не спасает, Кокона натужно смеётся - похоже на кашель - и бледно, неотчётливо улыбается. Ладно, слушай, забудь. Я передумала, не хочу об этом говорить. Все твои заверения о том, что ты беспокоишься, стоят у меня поперёк горла, потому что поверить в слова без действий - это что-то, чему меня жизнь не учила. Глаза Саки слезятся, как у маленькой собачки, скорее из-за врождённых особенностей, чем осознанно, но у Харуки в сумке всегда запасной носовой платок и конфетка в полосатой обёртке. Последняя. Деньги кончились. Не стоит так об этом беспокоиться. Надо относиться ко всему проще. Просто заработает ещё... Ночью, в неблагополучном квартале, на очередной сомнительной встрече. Страх тоже со временем кончается, как и всё в этой жизни, как деньги, дружба и доверие к взрослым, якобы всегда знающим, что делать, и способным защитить. Остаётся только сухая необходимость, усталая неосторожность, схватывающая больно, но не до крови. Быстрый способ достать денег, медленная от рассеянности мыслей надежда, что отец не будет их пропивать и правда заплатит долг, внесёт часть растущей каждые десять дней суммы, такой большой уже, что её даже представить не получается. Ну хотя бы купит конфет. Кокона не боится идти по ночным улочкам, даже когда подгибаются ноги. Она плакала только в первый раз. А падает - конечно, не впервые, да и более того, ещё не раз споткнётся после таких похождений. Может быть, даже сегодня. И что с того? Когда не можешь ничего изменить, стоит ли переживать? Ей пластыри никто не протянет. Да и некоторым мужчинам нравятся разбитые коленки. Это так по-детски, даже мило, озорно и трогательно, ходовой товар. Только чулки жалко - испачкались. Хорошо, что не порвались... В голове Харуки ворочаются такие тяжёлые, усталые мысли. Она даже не сразу понимает, что её подхватывают под мышки и поднимают, как тряпичную куклу. Они с Аяно не подружки. Наверное, поэтому Аяно и ведёт себя совсем по-другому. Она не плачет и не задаёт вопросов. У неё с собой ничего сладкого нет. И сомнений, колебаний, тревоги на лице - тоже. Эта девчонка похожа на бездушного робота. К тому же, ей тоже нравится Таро. Может, она спутала его с картами таро, ну или... Кокона уже ни в чём не уверена. У неё нет сил об этом думать. Сил и времени. Вечно нет. В самом деле, и так понятно, что Аяно никогда не признается в своих чувствах. Она не выглядит человеком, способным поддерживать отношения. Скорее, безумным фанатиком. Ей бы пошло быть членом какой-нибудь странной, убийственно опасной секты, наверное. Кем угодно, только не школьницей в короткой юбочке. Руки у неё сильные, неласковые, они ставят ровно и жёстко, строго отряхивают юбку Харуки. Коленки. Чувствуя кровь, Аяно вытирает руки о тёмную ткань школьной формы (своей или чужой?) - всё равно ничего не заметно, по крайней мере, в темноте. - Тебе домой надо. Кокона ничему не удивляется - устала. - Тебе тоже. Между ними напряжение залито стремительно густеющим бетоном. Может быть, это фундамент для чего-то большего, а может, кого-то просто закатали за неуплату и оставили умирать. Конечно, Аяно видела, как её собеседница украдкой любуется Таро. Значит, сходила с ума от ревности. И, разумеется, не понимала, что Харука ни на что и не претендует - ей просто хочется хоть немного побыть нормальной школьницей. Влюбляться в ровесников, мечтать на уроках и накручивать локоны по утрам для кого-то, кто младше сорока. Для кого-то, от взгляда на которого не хочется бежать в душ и тереться мочалкой до красноты, до мяса, пока от привлекательной школьницы не останется жалкий обмылок, на который даже самые безнадёжные холостяки не позарятся. - Нам в одну сторону? Кокона смотрит на девчонку уже с явным подозрением. Вот бы видеть сквозь одежду и заранее знать, нет ли у неё с собой ножа... Пара случаев уже на такую развязку намекала. Равно как и сигареты, подкинутые в сумку. Ну что ж, на всё надо смотреть с позитивом - и долей иронии. По крайней мере, так пишут в дешёвых и грустных романах в мягкой обложке, авторы которых и сами уже ни во что не верят и нуждаются в помощи. Харука отчаянно попричитала в ответ на укоры учителя, а по дороге домой завернула в парк и, притаившись на дальней лавочке, чиркнула найденной в кармане спичкой. Что там, одной зависимостью больше, одной меньше... Впрочем, запах табака был отвратителен. Он напоминал о пожелтевших шершавых пальцах. Кокону стошнило в урну, она утёрла слюни запасным платком и пошла домой. Глаза слезились, хоть бы от дыма. Дома ждал отец, и усталость давила на плечи так сильно, что, может, было бы не так плохо, если бы он, ворвавшись в комнату, сделал что-то ужасное и бессмысленное, после которого самоубийство мгновенно стало бы правильным выбором… Однако старший Харука всегда был слабаком. Он снова сел и заплакал. Хотелось его пожалеть, но жалости не осталось; батарейка села. - А как ты хочешь? - То есть? Никакого удивления, даже интонация едва намекает на вопрос. Коконе хотелось бы беззаботно запрокинуть голову и захихикать, но, понятное дело, в предательском свете фонарей сразу станет видно, как размазалась по почти неприлично пухлым губам помада. Будто и так ничего не понятно. Нет уж, Харука не даст себя стыдить хотя бы ночным огням. Она собирает себя в горсть руками, вылепливает за пять минут, как из воска, и терпеливо проясняет, вполне осознанно провоцирует: - Я могу проводить тебя до дома? Там, наверное, есть тёмные подворотни. Который час? Время уже настало? Аяно молчит. Шестерёнки в голове крутятся. Хвостики на голове покачиваются в такт шагам. Перекрёсток уже близко, пора бы что-то решить. Расслабиться уже наконец. Тусклый голос отмеривает слова, словно горькие пилюли, кладёт в ладонь, этакий усталый доктор, путающий яд с антидотом почти специально: - Ты знаешь, что я хочу тебя убить. - Трудно не догадаться. Кокона не иронизирует. Она так устала, так... До дома далеко, ползи по этим тусклым улицам под тревожный шёпот листьев, еле стянуть туфли-маломерки с опухших за день ног, тщательно умыться, стирая следы позора и разочарования... А чем, собственно, смерть не достойная альтернатива рутине? Она и так похожа на круги ада, правда какие-то по-европейски скучные и неродные. - Почему ты не боишься? Девочка-автоматон не может понять. Ей-то казалось, что люди живые. У них в груди тепло, иногда даже жарко, они умеют кричать и двигаться не по-кукольному, убегать испуганно и отчаянно. Когда жертва боится, действовать проще. Власть расслабляет. Не надо думать - стоит лишь поддаться инстинктам, догнать и впиться, всё как тысячи лет назад. Однако если тебе пристально заглядывают в глаза, держат тебя за руку на безымянном перекрёстке в ночи и спрашивают взглядом: "А ты сможешь без боли?", всё становится немного сложнее. Даже для бесчувственных роботов. - Я устала, - говорит Харука. У неё в глазах закипает соль. Конечно, умирать не хочется. Слёзы пенятся и катятся, губы дрожат, сердце загнанно мечется. Пусть от усталости каменеешь, но всё ещё живёшь и дышишь. И хочешь надежды - чьего-то тепла из-за угла, рук и глаз, которые будут принадлежать тебе, а не ты - им и всего на полчаса. К чёрту этого Таро! В конце концов, он такой же, как все другие мальчишки. Совсем ничего не понимает в этой жизни; и вот здесь, ночью и на распутье, рядом, под боком, неторопливо и точно, как швейцарские часы, не он, а маньячно странная Аяно. Она не осуждает, ей и дела нет, поэтому перед ней не страшно. Кокона раскидывает руки. Обнимает. Отчаянно вжимается, в пальцах скручивает слишком большие пиджачные плечи, плачет в продольные золотистые полоски света, тонко лежащие на обитых плюшевой бронёй ключицах, будто ленты или ордена. - Покрепче, пожалуйста. Хотя бы пару минуточек. А потом можешь хоть нож в меня воткнуть. Формы вежливости сминаются - язык тоже охвачен дрожью. У Харуки пусто внутри, она согласна быть обруганной и оплёванной, ей даже кажется, что она заслужила. Взрослая грязная девчонка. Конечно, такая и может тайком фотографировать трусики одноклассниц. Преподаватели сами не знают, что своими подозрениями они заставляют примерную ученицу не по-доброму усомниться: может, это всё правда она? Просто ничего не помнит. Просто крепко закрывает глаза, как там, в кварталах с ресторанами и борделями, пока над головой качается пружинка липкой ленты, а татами оставляют ровные полосы на коленках. Ненависть Аяно хотя бы постоянна. Она так успокаивает. Кокона не уверена, что всё ещё держится на ногах. Она бы уснула прямо так, между чужими грубыми руками и мягким, как детские игрушки, на ощупь пиджаком. Давненько её не подстерегало такое чувство собственной уместности. Или это потеря крови? Может, оно уже началось? Аяно ослабляет хватку, отходит на пару шагов. Харука не падает, даже не меняет позу. Она ждёт, когда ей станет плохо - снова, но всё же так сильно, как никогда раньше. Минуты проходят, но ничего не меняются. - Тебе надо домой, - говорит Аяно. - Ты не воткнула в меня нож? - удивляется Кокона. Яндере-чан ковыряет асфальт носком туфли почти застенчиво. - Здесь слишком светло. - Правильно, - кивает Харука, будто эта мысль и ей на ум только что пришла. - Но если ты отведёшь меня в тёмную подворотню, я боюсь, что я нападу первой, Аяно-чан. Я боюсь, что я буду вынуждена обнять тебя снова. Ведь Таро никогда не делал для меня ничего такого, что сделала ты. Бедняга, видимо, растеряна. Слишком человеческим и настоящим выходит разговор, так в итоге окажется, что вместо её жертвы рядом стоит попросту жертва обстоятельств. И отчаянно старается не хлюпать носом. Она же большая. Она же взрослая. Ей же никто, никто и никогда не поможет… Аяно снова медлит с ответом. Потом нехотя признаётся. - И для меня тоже. - Мне кажется, за такие вещи принято благодарить по-особенному, - ёжится на холоде Кокона. Или просто по другой причине. Потому что устала и на грани нервного срыва? - Тогда не подходи к нему. - Но как я тогда снова с тобой поговорю? Аяно, видно, больше не хочет продолжать этот разговор. Она уходит в свою сторону без лишних слов. Растворяется в тени, бесшумно и безвозвратно. Харука же безропотно (сплошные «без», а что ей осталось?) сворачивает на родную улочку. Так поздно, может, и отец уже спит... Можно помыться быстро и улечься в мятую от кошмаров постель. Завтра вставать рано и делать уроки. Ни в коем случае нельзя сдавать позиции. Уж если Кокона перестанет быть отличницей, она точно себя потеряет. - Может, и поговоришь. Послышалось, наверное. Почудилось. Правда, большие девочки не слишком-то верят в чудеса.