Панихида

             

***

             — Дорогие сородичи! Сегодня мы провожаем нашего незабвенного друга и брата, замечательного товарища и, не побоюсь этого слова, одного из лучших среди народа нолдор! Горько сознавать, что мы расстаемся с ним навсегда. Не мне говорить вам, какая огромная потеря это для всех. В самые тяжелые минуты он мог утешить и ободрить любого, он был нашей путеводной звездой, лучом света в темном царстве, — взволнованный собственным красноречием Куруфин оглядел собравшихся.       На всех лицах застыло одинаковое скорбное выражение. Красноватое пламя свечей отражалось во влажном блеске глаз. У Ородрета заметно дрожали губы. Карантир с задумчивым видом обводил пальцем золотистые тенгвы на ленте, обвивающей венок: «Дорогому другу от всего сердца от Тургона, короля Гондолина».       Венков было много. «Любимому королю», «милому брату», «мудрому наставнику»… По углам большого зала клубился сумрак. Пахло хвоей, горячим воском и ладаном и чуть-чуть теплой сдобой от накрытых для прощального ужина столов. На краешке одного из них приткнулся Келегорм и потихоньку кормил Хуана поминальной кашей с тарелки Ородрета.       Куруфин перевел дыхание и продолжил:       — Но вот наступил момент, когда мы вынуждены сказать: прощай, дорогой наш Финрод Фелагунд! Больше мы не увидим тебя, и мысль об этом жжет наши сердца. Нет слов, чтобы передать то чувство горькой утраты, которое владеет всеми нами. Нет среди нас ни одного, кто не вспомнил бы тебя добрым словом. Знай, что нам всем будет недоставать тебя. Мы никогда тебя не забудем! Вечная тебе память!       Среди собравшихся послышались всхлипы. Куруфин склонил голову и пошел на свое место.       — Можно, я тоже скажу? — Келегорм засунул в пасть Хуана предназначенный Ородрету пирожок и подхватил ораторское выступление.       Все это очень напоминало то роковое собрание, только в обратном порядке — нарготрондцы свои речи уже произнесли.       — Говорят, что по-настоящему ценишь то, что теряешь, — сказал он. — Должен признаться, что я не всегда был справедлив к нашему кузену, и только сейчас, когда настала пора прощаться, осознал, какой это был добрый, великодушный, честный и просто славный нолдо… — голос его неожиданно пресекся, и Келегорм вытер глаза рукавом. Хуан, видя это, тихонечко взвыл где-то позади всех. — Прощай, наш дорогой Финдарато! — прочувствованно продолжил Келегорм. — Мы не всегда с тобой ладили, поэтому прости, если когда-нибудь обидели тебя — это не со зла. В моей душе ты навсегда останешься светлым воспоминанием…       Он сглотнул комок — сам не ожидал, что так растрогается — и, низко склонив голову, опять вернулся к Хуану. На морде пса было написано горькое сожаление о зряшной трате отпущенных ему судьбой попыток — а то он тоже бы что-нибудь сказал. Но это было невозможно, поэтому пес снова тихонько подвыл.       Кто-то уже откровенно рыдал. Ородрет вдруг засопел и решительно протолкался вперед: он не мог допустить, что все прощальные слова будут сказаны Феанорингами, а Третий Дом останется не у дел.       — Народ нолдор! — объявил он фальцетом. — Должен сказать, что я очень многим обязан Финроду Фелагунду. Я много лет провел рядом с ним и всегда встречал с его стороны подлинную доброту, терпимость и понимание. Для меня он всегда был не просто королем, но настоящим другом и наставником, примером для подражания. И сейчас, прощаясь с ним, я чувствую себя осиротевшим…       — Я что-то не пойму, о ком он речь держит, — пробормотал Карантир вроде бы себе под нос. — О себе или о Финроде…       На его плечо легла крепкая рука:       — А ты сам ничего не хочешь сказать?       — Еще как хочу! — Карантир шагнул из толпы, отодвинул Ородрета с ораторского места, безапелляционно рубанул ладонью. — Я буду краток. Наш прекраснодушный кузен всегда был немножко не от мира сего, но такой участи он никак не заслужил. Во всяком случае, не больше нас всех.       Самый несдержанный на язык сын Феанора и тут остался верным себе. Послышались невольные смешки.       Времени оставалось немного.       — Даже не знаю, что сказать… Все это так неожиданно… Так… Я никогда не думал, что…       Раздался звон колокола.       — Пора прощаться!       Растроганный теплотой напутственных слов, Финрод перецеловал родных и двоюродных братьев, приблизился к стоящим особняком старшим родичам. Обнял Финголфина, крепко пожал руку сурово сжавшему губы Феанору, повернулся и направился к выходу из Мандоса.