[3:15am] держи со мной связь, слышишь? не смей её обрывать.
странно странно странно. Ви подходит к нему и рассматривает жестяные, разноцветные банки и указывает пальцем на ту, что с яблоком. мальчик нажимает на три кнопочки и им выпадает две баночки: зеленая и фиолетовая, которые они сразу делят между собой. розоволосый запрыгивает на стол и начинает болтать ногами, громко открывая банку с виноградной содовой и примыкая к холодному краешку пухлыми бледными губами. он не сводит с синеволосого мальчика юркого взгляда, от которого не сможешь нигде скрыться, который вроде бы и завлекает к себе, но в то же время и пугает, отталкивая как можно дальше. (улыбка не всегда равно счастье; человек не всегда человек) — ты здесь родился? — спрашивает улыбчивый маленький человек, виляя ногами еще интенсивнее, будто он раскачивается на невидимых качелях. — почему ты так думаешь? — с поднятыми от удивления бровями и надутыми губами произносит Ви. — у тебя лазурные волосы, голубого крайола майка и персидского зеленого цвета штаны. ты точно уверен, что не родился здесь? остальные носят закрытые сливовые купальники. у него блестящие темные глаза, — которые Ви ассоциирует с ночным небом в деревне, — приковывающие к себе как сильным магнитом или как силой притяжения. при одном неверном движении в них можно начать тонуть, и если ты не умеешь отлично плавать (читать как: «совладать с собой») — уже спустя мгновение не сможешь высвободиться из гремучей тьмы, затягивающей в себя все глубже и глубже. странный странный странный.[4:29am] одно я знаю точно: ты хороший, и я не сильно плох, поэтому, блять, не обрывай эту чёртову связь. за кого мне держаться так же, как ты держался за меня в тот ебаный period of your life — я не знаю; кроме тебя у меня никого нет и никогда не было.
— я… родился далеко. там, — он вытягивает руку в сторону и указывает пальцем в окно, за которым ничего не видно. — так уверен, что там? — я чувствую тепло, исходящее с этой стороны, а я с юга.'синекдоха монток — будущее'
— тебе не жарко? Ви смотрит на розоволосого мальчика, плетущего жёлтую фенечку из ниток мулине, неспеша перебирая своими пухлыми короткими пальчиками и серьёзно щурясь. в прачечной душно, около двадцати восьми градусов, как твердит термометр в виде серой, с блестящими чёрными крапинками луны, из которой спускается на верёвочке жёлтая, улыбающаяся звездочка. он выбивается из общего интерьера — забавно, но объяснимо, что никого это не волнует. — мхм… — положительно мычит мальчик, потопывая носком по плитке и не отрывая глаз от своего увлекательного занятия и прерываясь лишь на то, чтобы сделать глоток виноградной газировки, единственную, которую он пьёт. тем не менее, даже не смотря на то, что он делает, мальчик продолжает улыбаться, ни разу не меняясь в лице. это настораживает и даже немного пугает. Ви сверлит чужое лицо взглядом ещё пару минут, а потом опускает его на свои пальцы и закрывает глаза, вспоминая и представляя в своей голове свою утреннюю ссору с отцом, в которой его назвали полоумным идиотом, роющим самому себе яму; воздух был насыщен напряжённостью, сыростью и страхом. мальчик боялся его отца, совсем немного, но ненависть, зародившаяся внутри него ещё давным-давно и вырастающая с каждым днем все больше, была сильнее — он крикнул ему очередное оскорбление и громко хлопнул деревянной дверью, побудив часы, висящие над ней, с грохотом и треском упасть на пол и разбиться, так же, как разбилось когда-то сердце маленького мальчика. — нарисуй это, — сквозь транс слышит Ви розоволосого и открывает глаза, в замешательстве смотря на него, — нарисуй то, что ты чувствуешь: ненависть, разочарование, боязнь, выплесни свои эмоции на бумаге, вот увидишь, тебе станет легче. — ты…[2:34am] да кто я такой без тебя в этом отвратительном и гнилом мире, где люди рыдают, сидя в прачечной; sun плавит дорогу в вязкую дрянь; гроза темно-красная, походящая на apocalypse, ну или мы кого-то разгневали сверху своей депрессивностью; хуй там поймёшь, кто прав, кто виноват, кто злой — кто добрый.
— не спрашивай — просто делай, — он отрывается от своего занятия и поднимает голову, смотря на него своими светящимися глазами и такой же улыбкой, дарящей Ви чувство солнца и мягкого тепла над головой.[10:46am] надвигается буря. говорят, сильнее обычного.
'yeule — pretty bones'
синяя высокая трава, еле дрожащая под натиском летнего ветерка, проскакивающего от одного высокого дерева к другому; вытоптанная временем и сотнями чужих ног тропинка ведет вглубь темного соснового бора, откуда сложно выбраться, если не знаешь лес как свои пять пальцев. тишина: даже птиц не слышно, которые обычно юрко перелетают с ветки на ветку и жизнерадостно поют звонкие песни, перекликаясь друг с другом. Ви видит перед собой скачущего вприпрыжку розоволосого мальчика, одетого в тот же полосатый свитер, что и раньше: его нежный и лучезарный голосок поет какую-то песню, слышимую из каждого уголка поля и самостоятельно приближающегося к ним леса. — don't you go leave me, you still got a life to go. вокруг него летают черные бабочки с оборванными крыльями и оставляют после себя тянущуюся линию из пепла; Ви бежит за ним, спускаясь по небольшому склону и перепрыгивая через красные ирисы, гниющие со скоростью света прямо под его ногами. — sunken eyed, hollow teary eyes, pretty bones. небо над головой темное, с ярко-бордовыми прослойками света между грузными облаками, норовящимися упасть на землю; оно настолько высоко и далеко, что глаза болят долго смотреть. Ви боится упустить из виду яркий живой лучик света и кричит его по имени: «Чимин! подожди меня! подожди же!» (не хочу потерять не хочу его потерять чимин чимин чимин)[11:09pm] мои сигналы не доходят. прошло девятьсот восемьдесят два дня с момента твоего исчезновения; я решился — пора.
его голос везде: под тусклыми деревьями, у громкой травы, над гниющими и воняющими красными цветами, в ушах, в свежем воздухе, перед холодными глазами. — I could never run from it, you know how it feels to be. мальчик оборачивается, останавливаясь у входа в сосновый, воющий в глуби бор, и машет ему рукой, распугивая смертоносных бабочек, которые в следующую секунду взрываются с заметным вонючим запахом, которым определенно нельзя дышать. Ви поскальзывается на коричнево-кирпичной гнили и чуть ли не падает, но услышав заливистый смех, будто в замедленной съемке, удерживается на ногах и добегает до него; Чимин тянет к нему руки, крепко хватает его за холодные ладони и тянет на себя, в мрачный и тоскливый лес, продолжая улыбаться во все тридцать два зуба. — tired from the weight of it, wake up and you don't feel home.[4:44am] я должен спеть, сделать что-нибудь правильно. серое небо серое небо серое небо, глаза с серым небом красивы, пусты, похожи на север, гималаи, но все-таки небо твое куда чувственней; в последнее время твой цвет глаз скакал, как скачет моя психика сейчас.
голос голос голос. прекрасный нежный чувственный. продолжай петь.[9:46pm] я все так же остаюсь на mute у всего белого света; продолжал бы кричать, как делал это раньше, и сейчас бы остался без голоса и головы — бошку же тоже срывает, когда отбрасываешь коньки от безумия.
Ви сидит в барабане стиральной машины с закрытыми глазами, вытащив наружу босые ноги, и думает. думает думает думает. перед глазами черное, как смоль, небо, без звезд, без луны, без жизни; улицы освещает ярко-желтый свет высоких фонарей. на дорогах ни одной машины. человечество как будто вымерло, или мир остановился, или планета прекратилась крутиться вокруг солнца — в общем, было так тихо, как бывает глухой ночью в лесу, в котором его обитатели предпочитают играть в молчанку, как только наступает темнота. мост хорошо освещается, под ним глубокая, пугающая своим молчаливым видом река. маленький мальчик стоит под деревом и всматривается с замиранием сердца на мост, посередине которого он видит двух взрослых: его родителей, со сведенными к переносицам бровями, злыми глазами и искривленными ртами.[9:16pm] hope, тебе хорошо живётся в своём обычном (faugh) мире после того, как ты вылечился. почему я так подумал, если вообще нахожусь хуй знает где в другом измерении? ты перестал сюда приходить, когда тебе плохо. 'плохо' — наречие слишком неопределённое и широкое для моей речи, но я не всегда понимал, как именно тебе not good; чувствуешь ты себя одиноко или тоскливо, злишься или в смятении — ты всегда был frigid. не то чтобы сильно.
(они опять ругаются) мальчик теребит свои пальчики между собой, боясь сдвинуться с места и быть замеченным, переминается с ноги на ногу и думает о том, что не хочет видеть своих родителей злых: он хочет видеть их улыбающимися, спокойными и счастливыми, (прямо как все остальные семьи), но перед его большими темными глазами, в котором кружатся сотни галактик с теми звездами, которых внезапно лишилось небо над его потрепанной головой, лишь ругающиеся в очередной раз родители. в один миг по воздуху в диаметре километра разносится пронзительный женский крик, полный режущей боли и сожаления; дует северный ветер, унося его куда-то вдаль, за мертвые дома и макушки деревьев. тело падает за мост с большой скоростью и с сильными брызгами плюхается в пустоту. за ним летит нож и так же скрывается в воде. мальчик закрывает рот ладошками, боясь закричать, но из-за подступившего к горлу кому, он даже сдвинуться с места не может. (она мертва она мертва она кричала мама нет пожалуйста мам)[12:05am] ты не отвечаешь уже пятьсот пятнадцать дней. приём приём. если бы ты ответил так же легко, как люди отвечают на шутку про 'кто там'.
под ногами шуршит опавшая коричневая листва, шелестят кроны деревьев, ветер северных земель грустно завывает песни, будто бы пытается утешить плачущего навзрыд мальчика, плетущегося домой с разбитым в своей хрупкой груди слабым сердцем, которое время от времени продолжает биться, давая о себе знать. ничего не помогает: ни ветер, ни ночь, ни листья, ни холодная осень, пришедшая в город совсем недавно, какой-то месяц назад. Ви давит ладонями на глаза, чтобы остановить подкравшиеся незаметно слезы, и тяжело выдыхает, желая поскорее избавиться от появившегося внутри страха, обращенного к своему отцу. его правой ноги аккуратно касаются мягкие пальцы и ведут вверх, начиная гладить острую, выпирающую коленку. это успокаивает. — Ви… — тоскливо тянет Чимин и дожидается, пока мальчик вылезет из стиральной машины, заранее утерев тыльной стороной ладони сорвавшиеся на впалые щеки слезы. он опять встречается глазами с улыбкой, только уже не радостной, а понимающей: печальной, унылой, но ободряющей. словно он хочет ему сказать, что все будет хорошо, рано или поздно все изменится к лучшему; но розоволосый мальчик молчит, не проронив ни слова. они сидят на разгоряченной плитке у открытых настежь стиральных машинок, вокруг плач, всхлипы, из некоторых все так же торчат голые ноги, на некоторых до сих пор сидят отчаянно рыдающие люди; все как обычно, только они сидят, примкнувшись друг к другу как тонущие жертвы океана к спасательным шлюпкам. Ви утыкается теплым носом в прохладную шею мальчика, тянет вместе с воздухом аромат спелого винограда и громко выдыхает, начинает думать, почему Чимин одержим виноградом, почему они находятся здесь, что это вообще за место, почему они не похожи на остальных. по телу проходят мурашки и вибрация от успокаивающего его холода, исходящего от розоволосого. говорят, когда люди обнимаются, им становится теплее и лучше, но в их случае все наоборот: Чимин поглощает в себя тепло чужого тела, но горячее не становится. Ви тоскливее, объятия напоминают ему о несуществовавших маминых. он, вроде бы, что-то чувствует, что-то не очень плохое, но и не очень хорошее., но что — не знает; мальчик продолжает думать о винограде, прохладном ветре, темно-бордовом содрогающемся в раскатах грома и молний небе, яблочной газировке, розовых волосах и сосновых деревьях. по трубе опять пробегает крыса. на этот раз довольно-таки большая, чтобы запугать своими истошными, будто человеческими криками каждого, находящегося в прачечной. в своей голове Ви слышит женский серьезный голос, зовущий его по настоящему имени, но отзываться ей он настолько сильно не хочет, что продолжает молчать, пытаясь затмить противный звук своими мыслями. — не пойдешь? — тихо спрашивает Чимин на ухо, и Ви слышит в его голосе улыбку. (опять ее нацепил) — она тебя зовет. — не хочу. — тогда идем! — оживленно восклицает мальчик, поднимается на ноги, помогая своему другу, и выбегает из помещения, крепко сжимая в своей ладошке чужую. они идут по раскаленному асфальту, на ногах дешёвые шлепанцы, которыми мальчишки громко шаркают по дороге; вокруг старые, трехэтажные здания с обветшалыми стенами, деревянными загнившими оконными рамами, из-под кровли торчат засохшие травинки — птицы строят гнезда, чтобы укрыться от беспощадного ярко-красного солнца, сжигающего все живое; у некоторых домов брошены велосипеды, собственноручно сделанные ролики, стоят загоны для лошадей, сквозь дорогу прорастают песчаная осока и полынь. (не хватает только перекати поле)[9:41am] хочу зажигалку в своих руках, резкий звук, запах бензина, маленький мерцающий огонёк, способный сжечь гектары полей; смогу ли я сгореть, сидя на сорокоградусной жаре?
— где все люди? — спрашивает Ви, не прекращая осматриваться по сторонам в поисках хотя бы одной живой души — ничего. — везде, — сразу отвечает Чимин, посмотрев на него через плечо с хитрой улыбкой. — ты просто не видишь их. — да? как это? — удивляясь, мальчик останавливается и начинает всматриваться в забегаловку по левую сторону от него: деревянные столы, стулья, барная стойка, выпивка — все по канону, кроме людей.[2:55am] у меня галлюцинации в последнее время: слышу взрослые голоса, твердящие мне о том, что все хорошо, мне нужно вылезти из скорлупы, а потом резко говорящие о том, что я никчемен, жалок, беспомощен и так далее по винтовой в бесконечную черную дыру. с твоим исчезновением, людей и мест здесь меньше и меньше; все начало исчезать так же, как и ты; пропадать как смысл жизни у самоубийц, как солнце на закате, как перелетные птицы поздней осенью. все испаряется, и если я не уйду сам, то либо сорокоградусная жара, либо следующий торнадо меня абсолютно точно прикончат. несколько дней назад мне пришлось спать в прачечной, так как это — самое тёплое место, которое еще осталось; температура резко упала до минуса пяти и мне казалось, что я умру от холода — настолько ещё не привык к таким буйствам погоды, которые начались опять-таки после того, как ты навсегда ушёл отсюда.
Чимин хмыкает и ведёт его дальше, не расцепляя вспотевших ручонок. даже если бы Ви хотел их разъединить, он не уверен, смог ли бы это сделать, потому что хватка настолько крепкая и уверенная, что противоречить становится неловко. да и держаться за руки в первый раз жизни оказывается приятнее, чем казалось ранее. — не забивай этим голову, — машет он ему свободной ладошкой, мол: «брось ты это дело, а», затем разворачивается к мальчику телом и останавливается перед ним, беря в свою вторую руку чужую, сплетая пальцы. Ви видит, как его лоб покрылся испариной, по щеке с брови бежит маленькая струйка пота, чёлка откинута назад; держаться за потные руки не так уж противно, если ты им весь обтекаешь; мальчишечья улыбка растягивается, он двигается вперёд, сокращая между ними расстояние; стоит ли бояться. — ты только руки наши не расцепляй, ладно? и ему бы спросить почему, зачем, до каких пор, но он сглатывает скопившуюся слюну, хлопая длинными ресницами, и молча кивает, думая о том, что ему и знать-то не сильно хочется. — ни на секунду, ни за что не расцепляй. — добавляет Чимин и расцветает удовлетворенностью, когда понимает, что его готовы слушать. мальчики сидят в высокой фиолетовой траве, тихо разговаривают, Ви показывает Чимину свой скетчбук, поборов в себе робость и страх быть оценённым. большие глаза светятся в восхищении, улыбка мягче, Ви думает, что это, наверное, самое искреннее выражение лица, которое когда-либо было на Чимине; может, он себе льстит, может и не сильно.[3:08am] слово 'happy', написанное, нацарапанное, нарисованное, напечатанное — не внушает доверия; звучит пусто, без внутренней силы; я знаю, меня обманывают, я обманываюсь сам.
они гуляют, взявшись за руки, вдоль дороги, которую защищают могучие деревья баобаб, своими ветвями закрывая небо над головой. лишь изредка солнечные лучи пробиваются сквозь них, оставляя свой яркий след на тёмном асфальте. — я дорисовал свой прошлый рисунок, — улыбаясь, объявляет Ви. — тот, который твой отец? — да, я все утро потратил на это, в следующий раз покажу тебе. Чимин хмыкает в знак согласия и садится на землю, утягивая за собой мальчика. — что будет следующим в твоём скетчбуке? — мягко спрашивает он, гладя свободной рукой голову, лежащую на его коленях, и перебирая пальчиками шелковистые синие волосы.[0:12am] я просил тебя держать меня за руку и ни за что её не отпускать, потому что боялся, что ты исчезнешь за пределами чёртовой прачечной. конечно же, я также хотел подольше испытать вселенское спокойствие: ты действительно был моим миром.
Ви мычит, смотря вглубь ветвей природных гигантов, и льнет к чужим прикосновениям. — ты, — наконец отвечает он и переводит свой туманный взгляд на удивлённые глаза сверху, — я хочу нарисовать что-то, что будет напоминать о тебе. — что же это будет? — опасаясь ответа, все же спрашивает Чимин; улыбка еле заметно дрожит; это пугающе, жутко немного; обычный ответ на обычный вопрос, тогда почему он боится? — не знаю. во мне слишком много, а я как выразить — без понятия.[7:17pm] я чувствую себя зверьем в клетке, о котором забыли или которого строго-настрого лишили свободы. бессмысленная туша с прогнившей душой и внутренними гнойными ранами — таким ты меня никогда не видел, и я держу пари, что, читай ты мои письма, я бы так и не решился быть настолько откровенным с тобой; но ты — мои мир, который решил забить на меня хуй ради своей собственной выгоды (чего я не осуждаю, будь я тобой, так же, как и ты, сбежал бы от такой смрадной дряни).
— может, выразишь действиями? или предметами? мальчик пару минут думает, держа их сплетенные руки у себя на груди, а потом тихо произносит: — можно я тебя поцелую? яркий румянец на обоих лицах, красные уши, возгорание пламени внутри; вокруг тишина, но они кричат, только в себе. Чимин неуверенно кивает и ждёт, пока тот поднимется с его ног; закрывает глаза, опять ждёт, боится, жалеет о согласии, радуется ему, опять боится и все ещё ждёт — наконец-то. Ви нерешительно касается его губ своими, пару секунд ничего не делает, кроме как борется со своими внутренними демонами, разбушевавшимися не на шутку. Чимин — тот, кто продолжает поцелуй. лёгкий, как перышко, приятный, как летний дождь, нежнее любого зефира. Ви кладёт свою ладонь на впалую щеку, тихо выдыхает и встречается губами с улыбкой, которую сразу же сцеловывает ласковыми движениями. сколько они так сидели — неизвестно., но никого время в тот момент не волновало, потому что единственные волнения, которые у них были тогда — это они сами.[6:38pm] мне осталось недолго — этому миру осталось недолго; ещё меньше, чем подёнкам, и вместо предсмертного танца, я хочу записать тебе видео-сообщение, на случай, если ты когда-нибудь вспомнишь обо мне и вернёшься.
он устанавливает видео-камеру на стиральной машинке, закрепляя на конце барабана, нажимает кнопку и садится по-турецки на пол. бледно-розовые волосы, опухшие им в цвет глаза, ни намёка на улыбку; белая, висящая на худой фигуре майка с тонкими бретельками и короткие тканевые шорты цвета горького шоколада; его руки от плеч до кончиков пальцев покрыты шрамами самых разных размеров: от тонких и коротких, до широких и длинных. они переплетаются между собой, создавая рисунок, неприятный глазам нормального человека — искаженная боль, хранящаяся под тонким слоем кожи, которая всегда будет напоминать о том, насколько ты слаб и отчаян, раз не можешь справиться с пожирающими тебя чувствами внутри. чуть ниже локтя на нежной коже свежие порезы — доказательство въевшейся за долгие годы зависимости, — из которых стремительными ручейками вытекает ярко-красная кровь. она не прекращается уже минут пять, но времени в обрез: он либо сейчас начинает говорить, либо оставляет свой мир без последних слов. — сегодня тысячный день твоего исчезновения, и я больше так не могу. сразу после окончания записи, я перекину верёвку через балку на заднем дворе, встану на бортик, надену на себя петлю и шагну вперёд, наконец освободив себя от бесконечной муки… — он на секунду замолкает, смотря в объектив и представляя синеволосого Тэхена, смотрящего на экран с шокированным лицом и, возможно, слезами на глазах; он был бы рад узнать, почувствует ли парень что-нибудь, увидя его таким. — в шесть лет я столкнул свою старшую сестру в колодец, когда она в очередной раз обзывала меня уродцем и била с омерзительным смехом по моему лицу. тогда я ничего, кроме облегчения, не почувствовал. родители впали в ужас, когда её тело нашли. я думал, что с тех пор я наконец-то стану любимым, ведь до её смерти, все любовь, заботу, ласку и добрые, ободряющие слова получала она, но никак не я. я был нежеланным, — голос, как лезвием по металлу, холоден и пуст, — у меня с самого рождения никого не было, поэтому я стал представлять себе вымышленный мир и в конце концов попал сюда. в семь лет меня порезали школьными ножницами, и тогда я понял, что я не столь чувствовал боль, сколь облегчение и ощущение, что с кровью вытекают мои слезы, одиночество и мысли о счастье, которое мне никогда не будет в силах постичь. в восемь лет папа увидел порезы на моих ногах и избил меня, а когда мама пришла с работы, они стали ругаться, пытаясь перекинуть ответственность за мои действия друг на друга… — парень сидит с опущенной головой, сделав паузу для того, чтобы перевести дыхание и сглотнуть ком, уняв в голосе дрожь; резко Чимин поднимает голову к записывающей камере и криво улыбается сквозь слезы, начавшие его душить, — а я лежал, наблюдая за тем, как перед глазами все плывёт, и надеялся, что именно это видят перед смертью. я хотел умереть только из-за того, что чувствовал себя обузой, — он громко всхлипывает и вытирает тыльной стороной ладони щеки, задевая рукой свою майку и оставляя на ней мазки красной крови. — спустя пару дней после того, как мне наступило десять, мама набросилась на меня из-за того, что я сорвал цветок по пути из школы домой и оставил его на подоконнике. я был тогда настолько напуган, что схватил со стола кухонный нож и выставил перед собой, нечаянно вогнав его ей в живот. я тихо и быстро шептал ей «прости», спрятавшись под столом в гостиной, и смотрел, как она медленно и мучительно умирает… я не псих, я просто защищался, — отговорка даже ему кажется слабой и размытой, поэтому он горько хмыкает и выпрямляется, заставляя себя снова посмотреть в камеру, — с того самого момента я оказался запертым здесь. думаю, мне было настолько страшно, что я, будучи маленьким, бессильным и хлюпким мальчиком, не нашёл ничего лучше, чем абстрагироваться от реального мира, оградив себя мощной крепостью. в один момент появился ты, весь такой безэмоциональный, не похожий на всех остальных второстепенных людей в этой вселенной. и я понял, что это мой шанс побыть кем-то, кем я никогда не был: улыбчивым, весёлым, счастливым… о понятии всех этих чувств я узнал из книг, которые тут появлялись время от времени, но я умел лишь притворяться, каждый раз чувствуя себя все хуже и хуже от того, что мне приходилось врать тебе и наблюдать за тем, как тебе становится лучше. с одной стороны, я этого и добивался: доказать тебе, что мир может быть лучше, что ты можешь быть сильнее, что ты важен и действительно нужен миру, не важно, какую роль ты в нем играешь. своими словами я пытался помочь не только тебе, но и себе самому, но с каждым сказанным словом, я верил, что для тебя они правдивы, а для меня фальшивы, потому что я — тот человек, который не достоин прощения за свои поступки, свое поведение и свое существование. с другой стороны, я завидовал тебе: тебе не надо было играть передо мной другие роли, ты был собой, и я очень завидовал тебе из-за этого. — мне почти девятнадцать… — задумчиво произносит Чимин, а потом коротко смеётся; его смех пропитан ярко выраженной горечью, — представь себе, я здесь больше восьми лет! один год из которых я счастливо провел с тобой… — всхлипывает, замолчав на полминуты; закрывает пальцами глаза, придавливая их, выдыхает, собравшись с мыслями, и продолжает, — спасибо тебе. за всё, за всё, — на этих словах Чимин мягко улыбается, стараясь изо всех сил передать, как сложно ему это даётся и насколько искренней является его улыбка, — спасибо за интересные рассказы про мир, которого я был лишен; спасибо за то, что делился со мной своими секретами; за то, что показывал свои рисунки и спрашивал совета, подолгу сидел рядом со мной и царапал бумагу карандашом 10B; спасибо за тёплое сплетение пальцев, касание рук и губ… мне кажется, именно благодаря тебе я немножко понял, что такое тепло в душе и почему люди любят говорить о бабочках в животе, когда видят кого-то, кто им нравится больше обычного. спасибо за твоё существование, Ким Тэхен, Ви… синеволосый мальчик, любящий пить яблочную газировку, и мальчик, у которого тоже выдалось тяжёлое детство, но, спасибо вселенной, не настолько, как у меня, — он делает глубокий вдох, расправляет плечи и последний раз смотрит в видеокамеру, — ты должен сверкать в этом мире серой чепухи. будь тем сокровенным камнем, каким всегда был и до сих пор являешься для меня. сегодня тысячный день твоего исчезновения. семнадцатое июля — последний день для меня. прощай, мой мир, с которым мне надо было обращаться бережнее. я даже мёртвым буду о тебе помнить, в отличие от тебя…[-] розоволосый, всегда улыбчивый шестнадцатилетний мальчик давным-давно умер. мне совсем не жаль, потому что я прикидывался и думал, что меня выпрут из этой вселенной, но, как видишь, я до сих торчу в беспросветной глубокой яме, по колено в дерьме и по груди в собственном отчаянии.
подарив ему последнюю, самую грустную и эмоциональную улыбку из всех, которая когда-либо у Чимина была, он выключает камеру, цепляет за неё рулоны исписанных бумаг, завязанные фиолетовой веревочкой, и кладёт в ту стиральную машинку, в которой в самый первый день появился Тэхен — причина всех несчастий и радостей. парень обходит здание и уверенно залезает на бортик крыльца, пару секунд неподвижно смотря на уже крепко закрепленную капроновую верёвку; скользит по ней кончиками пальцев, вспоминает последние дни, проведенные с Тэхеном, надевает петлю на шею. три два один обратный обратному отсчету отсчёт. голоса, много голосов различных тембров и высот, но все какие-то… встревоженные; они кричат, почти все кричат. страшно ли, боязно ли. яркий свет.