Carpe Diem

У Эл тёмные глаза. У Эл тёмные, пугающие, огромные, совиные глаза, в которых свет луны отражается до жуткого ясно. Лайт находит его у окна — он локтями опирается на подоконник и смотрит куда-то вниз. Смотрит на огни Токио с высоты и, наверное, практически не дышит. Сутулит острые лопатки под неизменным светлым свитером, и чёрные волосы чёрной тушью растекаются по слепящей белизне. Лайт обнимает его со спины, прижимаясь грудью к искривленной спине. — Почему ты не спишь, мой друг? — он спрашивает, усмехаясь краем чётко вычерченных губ. Эл в руках не шевелится. Эл смотрит все так же — вниз, и желание Лайта — видеть луну в чёрных радужках — не имеет ровно никакого значения. — Посмотри на меня. Эл качает головой — льдинка, из которых снежная королева просила сложить слово "вечность" глупых северных мальчишек. Отличие только одно. Эл целый полностью, без остатка, и нет ничего, что могло бы его разбить. Он ладонями накрывает руки Лайта, оглаживает костяшки. Он нетипично тихий и непривычно трепетный, едва слышно выдыхая и нежно трогая пальцы. — Carpe diem, — шепчет Эл. Лайт целует его в макушку, чувствуя как будто, как под тёмными прядями движется беспокойный живой мозг. Он знает латынь, но ждёт, пока Эл скажет что-то ещё. Он любит его голос. В те моменты, когда этот голос, тихий, птичий, хрипловатый, не обвиняет его в том, что он Кира. Лайт, разумеется, и есть Кира, но Эл не должен говорить такие вещи так, как их говорит он. Спокойно. Уверенно. Жутко. — Лови момент, — наконец, говорит Эл, и на этот раз не замолкает. — Лови момент, Лайт-кун. Завтра может не быть меня. Завтра может не быть тебя. Посмотри, как красиво здесь, почти под облаками. Лайт удивлён. Эл не склонен к пространным рассуждениям, Эл не склонен к философии жизни здесь и сейчас, Эл вообще из всего происходящего благосклонен, кажется, только к рукам Лайта на его талии. И то — не всегда и не _навсегда_. И все же. Все же Эл не говорит ничего зря. Лайт пытается сосредоточиться в конкретной секунде. В конце концов, он точно знает, что однажды все это закончится. Так почему бы не запомнить ощущение тёплой фигуры в его объятиях, запаха тёмных волос и ярких огней Токио. Прямо у их ног. Сейчас кажется, весь мир лежит у их ног, принадлежа, терпеливо ожидая, пока они протянут к нему руки. Лайт ощущает на голове призрачную корону и почти готов опустить такую же на спутанные тёмные волосы Эл. Ах, как жаль, любовь моя. Ах, как жаль, что ты не можешь хоть на мгновение принять мою справедливость, поверить в бога нового мира. Ты бы мог стать моим соратником, любовь моя? Я приблизил бы тебя к себе выше каждого, кто сгорел бы в моем огне, я бы бросил все это к твоим босым ступням. Если бы ты хоть миг верил мне. Хоть миг верил в меня. — Скажи мне, Рюзаки, — с улыбкой просит Лайт, и Эл вопросительно склоняет голову набок, — тебе нравится то, что ты смертен? Эл неопределённо пожимает плечами. Лайт ему не признается в жизни, что этот факт он любит в нем едва ли не больше всего на свете. Хрупкие запястья с рисунком вен. Бешеную жилку на шее. Бьющееся сердце в его тощей груди, гонящее кровь по сосудам. Смертность. Какой же он красивый в своей смертности. Интересно, думает Лайт, каким он будет в момент своей гибели. Будет ли Эл красивее, чем когда-либо? Ему кажется отчего-то, что да. Эл царапает короткими ногтями тыльную сторону его ладони. — Полагаю, что бессмертным мне бы нравилось гораздо больше. Я был бы неуязвим для Киры, — он на секунду кривит нижнюю губу, — другой вопрос, нравился бы я Ягами Лайту бессмертным. Ведь ты — Кира с вероятностью... Лайт затыкает ему рот тёплой твёрдой ладонью, не давая договорить. Он ведь сам сказал. Лови момент. И в этом моменте места войне, бесконечной, смертельной, гражданской войне Киры и L нет. Есть Лайт и Эл. И огни ночного Токио. — Я удовлетворил твоё любопытство, Лайт-кун? — Почти... Лайт скользит пальцами выше, замирая чуть ниже последнего ребра. Так просто надавить и сломать эту тонкую, хрупкую кость. Эл, конечно, будет сопротивляться, но сейчас... Сейчас, когда он кажется таким иллюзорно хрупким и податливым... Лайт знает, Эл обманчив, Эл всегда готов отбить атаку, швырнув его на пол, разбивая красивые губы и острые скулы. Эл ни на секунду не перестаёт его сканировать и анализировать, не перестаёт ждать нападения, готовясь ответить на него тем же. Эл — это хрупкая, но смертоносная сталь, тонкое лезвие ножа. Ах, любовь моя. Если бы ты позволил показать тебе свой идеальный мир. Он бы понравился тебе, знаешь. В нем не будет ничего кроме красоты, доброты и справедливости. Ты бы был горд за меня. Мы могли бы бороться на одних баррикадах. Если бы ты не был таким, любовь моя. Таким раздражающе... против меня. — Скажи мне, Рюзаки, — снова тянет Лайт, улыбаясь одними губами, — ты хотел бы полететь? Эл моргает. Кажется, Лайту удалось его удивить. Он записывает этот на личный счёт плюсиков и побед. — В смысле, вниз, Лайт-кун? — он ежится, больно утыкаясь колючими лопатками Лайту в грудь. — Как те агенты, которые шагнули вниз по воле Киры... по твоей воле? Лайт раздражённо щерится. Он ведь сам просил об этом. Он ведь сам хотел ловить момент, хотел насладиться минуткой близости. Когда они — два человека без расследования, дышащего в спину, и без извивов букв. L и K. Love и Kill. Лайт неплох в английском, пусть и не настолько, насколько коренной британец Эл, он знает, насколько это все иронично. — Вовсе нет. Ты хотел бы взлететь, зная... зная, что не рухнешь вниз? Лайт снова целует его в волосы и отходит на шаг назад. Внутри остро отзывается досадой. Эл его не удерживает. Эл разворачивается назад и смотрит остро в глаза. В них ничего не отражается, увы и ах. Никакого света. — Ты похож на змея-искусителя, Лайт-кун, — шепчет он, протягивая руку. — Я не верю в спасителя, не верю и в Киру, но... Он не заканчивает. Лайт понимает все без слов. В грех Лайта Эл этой ночью позволит себе шагнуть. — Ты думаешь, Кира похож на искусителя? — Я думаю, себя он мнит Христом. Мессией, распятым за грехи человечества. Лайт кивает. Если он Христос, то Эл, пожалуй, Иуда. Где у Лайта крест, там он для Эл готовит верёвку с петлёй на конце. Что поделаешь, каноны уже не те. Что поделаешь, все должно терпеть коррективы. Что поделаешь, все меняется и устаревает. Он Эл повесит рядом, на тех же гвоздях. Они ведь друг без друга — не могут, как ни крути. — Ты снова ровняешь себя с Кирой, Лайт-кун. Шкала подозрений неумолимо растёт. Лайт шагает вплотную и касается бледных прохладных губ. Ах, любовь моя. Я научу тебя верить в мой мир. Я сломаю тебя, разобью на осколки, как то проклятое зеркало, как те льдинки у Королевы. Я соберу их сам, не доверив глупому Каю, я склею твои кусочки, я буду очень тщателен и осторожен, слышишь? И ты поверишь мне. И ты захлебнешься мной. И ты полюбишь меня. И имя тебе будет в е ч н о с т ь.