А так, у Славы - так же

      У Славы сил на улыбку — не было; в три часа ночи, в беспокойном нервозном Питере, на пороге собственной новенькой квартирки, будто вырезанной из залов Икеи и перемещенной в жилое строение — не было. Он только пялился, да хлопал ресницами, да носом легонько поводил — от Мирона, от пиздецки охуенного Мирона на этом же самом пороге этой же самой квартирки пахло недавно закончившимся туром: потом, алкоголем, усталостью и тягучим патокным одиночеством.       И чуть-чуть дешевыми сижками. — Ну ты ль не мудила, ну скажи мне, — Слава выдавил из горла, как последнюю зубную пасту из тюбика, нервный смешок. — Тебе вон и так всякие пидоры татуированные укольчики в задницу ставят, чтобы голос работал, а ты сижками еще догоняешься? Максимальное поебать на здоровье, уважуха, броули.       Мирон склонил голову и качнулся вперед; запах стал сильнее — Слава попятился от него, почти побежал, и как-то душно у него в груди стало, муторно. Слава-то дыхалку берег, Слава не курил да чаечек гонял по вечерам, потому что от чаечка голова не кружится, потому что от чаечка никакой эйфории в косточках, потому что от чаечка в Мироне ничего нет — Мирон-то крепкий кофе ночью и упавшие в него мелкие мошки, Мирон-то блядские сижки за сотку и колотящееся сердце, Мирон-то — легкий, незаметный оскал.       Так, на отъебись, ровно чтобы Славу повело.       Мирон — смерть Славина, только без косы, а вместо плаща у него толстовка с капюшоном, низко надвинутым на брови. — Охра хоть не дрочит на мою задницу, как некоторые. Свали с дороги, у меня сейчас руки отвалятся.       В руках у Мирона — два огромных пакета; мажорская «Азбука вкуса», белый плотный пластик облепил бок какой-то бутылки. Слава неловко отошел в сторону, словил краем уха: — Всегда знал, что тебя можно купить за бухлишко, — и захлопывает дверь. — Пока, вроде, только у тебя получалось.       Мирон закрутился на месте, стаптывая кроссы. Слава забрал у него пакеты; врезался плечом в выключатель и свалил их неловко на кухонный стол, слушая, как звенит стекло об стекло. — Ты решил окончательно пойти в разнос? Учти, пельмешки я на тебя и твои влажные Питерские спиды переводить не буду, — Слава придирчиво посмотрел на этикетку коньяка. — Мог бы и подороже чего взять, понтовщик сраный. — Ты на меня не переводишь пельмешки, я на тебя — дорогое бухлишко. Все честно, — холодные пальцы погладили по шее; поднялись, зарылись в отросшие прядки на затылке, и Слава запрокинул голову, жмурясь. — Тем более, у тебя нет пельмешек. Вегетарианец. — А у тебя, значит, нет дорогого бухлишка? Не верю. — У меня не было желания долго тянуть. Хотел скорее приехать.       Слава улыбается в потолок. — Зачем?       Это звучит так просто; зачем? Зачем ты, Мирошка, приехать хотел поскорее? Зачем ты, такой прекрасный, такой разохуенный, вообще на свет-то появился; ты же сияешь себе, сияешь, греешь и срываешься, обжигая, съебываешься, как солнышко на ночь, только ты не солнышко. И кто знает, когда появишься ты снова на горизонте Славиной жизни? Появишься ли вообще? Ты брось или останься, выбери уже одну из крайностей, это не тот случай, где середина золотая — это тот случай, где середина заточена, как катана, и Славу каждый раз поперек туловища режет.       Слава-то ведь почти забыл; Слава-то ведь себе девочку нашел, красивую и теплую. А ты появляешься на пороге Славиного идеального мирка, и Славе как от первой сигареты за гаражами в пятнадцать: ручки потеют и ножки не держат, и хочется просто упасть и смотреть в бескрайнее синее небо — в глаза твои, в глаза твои голубые, прозрачные, с серебряной клеткой ресниц, захлопнется — не вылезешь.       Так ответь Славе.       Зачем? — Потому что я люблю тебя, — просто сказал Мирон, и Слава у себя в голове добавил: и это не лечится.       Потому что если бы лечилось — то ноги бы Мирона здесь не было, шастал бы по клиникам, глотал дополнительную дозу пилюлек и спокойно бы сидел у себя на хате, с дорогим пойлом и пельмешками. А так приходится выкинуть десятку на два пакета, потому что в рюкзак покупки не влезают.       Слава, на самом деле, понимает. Если бы лечилось — Слава бы ему двери не открывал.       А так, у Славы — так же.