Журавль, запертый в клетке любви

Темные однолицые коридоры сменялись один за другим. Всё одинаково, стены пустые, с сырыми трещинами по углам. В гробовой тишине раздавался резкий звук шагов, каблуки звонко стукались о плитку и создавали эхо из пустоты. Иногда к этому однослойному звуку добавлялось и нервное дыхание одного из идущих. Звон ключей, замочный щелчок. Скрип двери, сухие одинокие слова на английском и дверь захлопнулась. Звон ключей, замочный щелчок. Двое оказались заперты здесь. Темная комната, тусклый свет единственной лампочки не позволял разогнать мрак вокруг. В комнате стояла двухэтажная кровать, матрасы с подушками достаточно жёсткие, но спать вполне возможно. На кроватях лежала сменная одежда и две связки с необходимыми вещами, всё по стандарту. Бросив раздражительный взгляд на соседа, Японская Империя, временный заключённый номер четыреста тридцать три, преступник против человечества, прошёл к кровати и взял одежду со второго этажа. Следовало переодеться. Распустив из высокого хвоста свои длинные чёрные волосы, милитарист отвернулся от соседа и снял с себя верх своей формы, вместо неё надев полученную рубашку, то же самое произошло и с брюками. Свернув форму, ЯИ положил её к себе на второй этаж и оглядел себя. Одежда достаточно свободная, ткань тонкая, не облегает тело, рубашка уж точно была на размер больше парня. Империя не имел мускулистого тела, но и слабаком тоже не был. Хотя… Из-за голода парень сильно ослаб, он просто потерял былую силу. Среднего роста, подходящего где-то к ста семидесяти, японец имел стройное тело и бледную кожу. Глаза азиатского разреза и серо-голубого цвета металлическим взглядом смотрели на других людей, часто высказывая всем этим своё презрение, что делал японец и сейчас. Главным сокровищем милитариста в его внешности были именно длинные тёмные волосы, идеально прямые и мягкие. Все это время, пока Империя копался в вещах, он молчал. А что ему говорить? Ничего, кроме «всё плохо», «мы все умрем», «почему Рейх не с нами?». А хотя, он знал почему. Да и с его соседом японцу тоже говорить явно не хотелось, и уж точно не просто так. Королевство Италия, заключенный номер четыреста тридцать четыре, также был заперт в этой камере, маленькой, неудобной, холодной, в которой он пытался найти хотя бы какое-то крошечное пространство, где не было бы даже намёка на длинноволосого соседа. Невозможно. Последовав примеру Японии, фашист принял решение переодеться. Шипя, тот снял с себя старую робу, которую ему дали до этого. Ткань болезненно отдиралась, отрывая корки запекшейся крови от повреждённой кожи. Поправив свои короткие волосы, чья длина еле доходила до ушей, мужчина подошел к скромной раковине, смотря в ужасного состояния зеркало, запачканное и потрескавшееся. Он окинул себя взглядом в отражении: строгое лицо, немного смугловатая кожа, точеный профиль, щетина и зеленые глаза, выражающие жесткий и требовательный взгляд. В отличие от ослабевшего японца, Фашистская Италия не потерял свой крепкий и устрашающий вид. Он выглядел явно лучше Империи хоть и был ранен. Негромко вздохнув, итальянец протянул руку и взял немного запачканный кусочек мыла, начиная таким вынужденным способом дезинфицировать раны. Боль с кожи уходила в шипение, которое начинало, к слову, сильно раздражать соседа фашиста, хотя, Японец лишь терпел, ничего не говоря раздражителю. Империя абсолютно не знал, что делать в этой пустой камере, да и видеть итальянца желания особого не было, поэтому парень прошел к углу и аккуратно опустился на пол, оперевшись спиной о холодную стену. Фашист уже закончил со своими травмами, поэтому тоже присел, но не на пол, а на свою кровать. Презрительно взглянув на новую робу, тот нехотя сменил одежду, и также, как и ЯИ понял, что делать здесь особо-то и нечего. Хотя, присутствие японца недалеко сильно отяжеляло состояние Королевства, он чувствовал себя не в своей тарелке. В отличие от Италии, Империя был чист и заранее приготовился к своему пребыванию в заключении. Тело парня было в шрамах, на бледной коже в некоторых местах красовались ожоги. Но больше всего последствий было внутри головы милитариста. Эмоции болезненно бились о череп будто раненые птицы, пытающиеся покинуть шипованную клетку. Теперь то он понимал, что чувствовал Рейх, когда вредил себе, что он хотел «отпустить». Бросив острый взгляд на КИ, Империя вновь стал его игнорировать, вести себя так, будто не существует второго человека в этой камере. Холодно. Телу и душе. Мурашки по коже, тяжелое и нервное дыхание. Склонив голову, тот в прямом смысле опустил руки, начиная безысходно и растерянно смотреть в пол. Он устал, но его муки только начинаются. С каждой секунды он все отчётливее ощущал груз на своих худых плечах, все больше понимал, какие страдания его ждут. Не физические, моральные. Постоянные переживания. После войны ЯИ стал импульсивным, нервным и слегка дёрганным, но, то и неудивительно, война же, подобные трагедии сильно меняют людей. Королевство продолжал просто спокойно сидеть, раздумывая о происходящем, из-за чего погружался в густую пучину навязчивых мыслей. Запустив пальцы в волосы, тот оттянул их, заставляя тем самым отвлечься от всего и придти хоть чуть-чуть в себя. Он не понимал, почему же японец не сел нормально, хотя… Неважно, ему было реально плевать. Возможно, что когда-то он бы начал возмущаться по поводу того, что тот может заболеть, а лечить их явно тут не будут… Жаль, это прошлые чувства. Снова скрипнула металлическая дверь, и заключённым подали обед, хотя его даже нельзя было им назвать: обычная похлебка, чай и пара ломтиков хлеба. Две порции, КИ взял в руки свою и приступил к трапезе. Морщась от вкуса, тот все же смог доесть суп и приступить к чаю. Хоть его не испортили. Тюремная еда, разве можно ожидать от нее чего-то большего? Скрип двери привёл японца в себя, и он с ненавистью взглянул на сотрудника, принёсшего еду. ЯИ даже смотреть на пищу не стал, а вновь опустил голову, взяв себя за плечи. Аппетита не было, настроение же — «сдохнуть голодной смертью». Даже при виде еды хотелось блевать. Японская Империя иногда вздрагивал с неясной периодичностью, продолжая смотреть пустыми глазами в одну точку. Его мысли кидало то в одну сторону, то в другую, и никак не могло скинуть в пропасть, из-за чего душевная тяжесть лишь увеличивалась в своем весе. Вспомнив Рейха, ЯИ решил воспользоваться его способом успокоения, вдруг получится? Не хотя, тот взглянул на свою руку и провёл по коже тыльной стороны ладони своими ногтями. Больно… А мозг и правда временно отвлекается, Рейха прав. «…» Лучше бы Империи знать о его смерти. Он сильно волнуется за мертвого… Незнание страшнее, горькой правды. Милитарист имел суицидальные наклонности, но совершенно не такие, как у Третьего Рейха. Тот был готов отдать жизнь за кого-то, камикадзе, проще говоря. Умереть просто так? Нет. Умереть, чтобы «нужное слово»? Без проблем, давайте сюда самолет. Сейчас же, Империя просто чувствовал безысходность и свою бесполезность, поэтому на жизнь ему уже было все равно. Желание за нее хвататься обеими руками давно разбилось в дребезги. Смерть близкого человека и предательство другого просто уничтожило порыв к жизни и инстинкты самосохранения, посеяв лишь безразличность к своему существованию. Фашист, понемногу глотая чай, иногда посматривал на подавленного японца, бездвижно сидящего в углу. Сам вид угнетённого бывшего союзника сильно давил на мужчину. Он вздохнул, понимая, что придется говорить. — Цуру…