Numb

My life has turned too dusty like vampire, I’m gonna rust out and struggle in the flame of fire. © SawanoHiroyuki[nZk] - 0.vers

- Я люблю тебя. Стул подо мной был жесткий и холодный; железные прутья врезались в спину, и мне казалось, что холод проморозит меня до самых костей. Мне было плевать. Я смотрел на Кайзуку, водрузив ноги на стол, разделявший нас. Шахматные фигурки разметались по столу, несколько штук нашли приют прямо у ног Кайзуки, но он не стал наклоняться, чтобы их поднять, как делал это обычно, когда мне надоедали проклятые матчи, и я опрокидывал доску к чертям. Я выгнул бровь, подцепил пальцами одну из деревянных фигурок - ею оказался конь - и зажал шею коня между фалангами, мечтая о том, чтобы на ее месте оказалась шея Кайзуки. - Я люблю тебя, - отчетливо повторил ублюдок, хотя на его лице так и не промелькнуло ни одной эмоции. - Живи со мной. Я подал запрос; мне готовы пойти навстречу. Я пожевал нижнюю губу в раздумьях, еле сдерживаясь, чтобы со всей дури не пнуть стол ногой и не опрокинуть его на Кайзуку. Мне не очень хотелось, чтобы свора охранников снова скрутила меня в куль и запихнула в смирительную рубашку, в которой я просидел бы следующие пару месяцев. Так случилось один раз, когда меня взбесил комендант: мерзавец думал, что если я веду себя хорошо, то он имеет право делать со мной все, что вздумается. Я наглядно объяснил ему, куда ему следует запихнуть свои паршивые руки и напоследок приложил его лицом о неласковую стену. Конечно, мне не повезло: Кайзука был в отъезде и, как результат, я просидел в карцере довольно долгое время, связанный по рукам и ногам и вынужденный жрать объедки. - Слейн, я серьезен. «Ты всегда серьезен, мразь», подумал я, прикусывая изнутри щеку, чтобы не закричать. Шел уже четвертый год моего пребывания в тюрьме, и я готов был лезть на стены. Я ненавидел себя, я ненавидел Кайзуку, я ненавидел сраную койку, на которой спал, пропахшую потом и кровью. Белье скоты меняли мне раз в три месяца, а вот кошмары, при которых я сдирал со своих рук ногтями кожу, мне снились стабильно. Если в первый год я еще пытался смириться со своей участью и найти в душе покой, то на второй я просто плюнул Кайзуке в лицо, когда он попытался заговорить со мной о птицах. - У меня есть участок с домом, он рядом с лесом. У тебя будет своя комната и полная свобода в пределах прилегающей к участку территории. Там не будет ни людей, ни охраны, и я позабочусь о твоем комфорте, - Кайзука хоть и не отвел взгляда, но внезапно сцепил руки в замок, выдавая свое волнение. - Я все для тебя сделаю. Все, что смогу. - Волшебно, - выдавил я сквозь зубы, надеясь, что выражение на моем лице сполна отражало все то отвращение, что я чувствовал. Любовь Кайзуки? Да вообще разве бывает любовь? Я давно уже в нее не верил. То, что я чувствовал к Ассейлум, было бредом, который сломал мою жизнь и выжег меня изнутри, и еще немного снаружи - в самую пору было погладить мои драгоценные шрамы. Это чувство никогда не было любовью, скорее манией, которую я теперь презирал. Наивный маленький мудак, вот кем я был. Нужно было валить с Марса и думать о себе. - Ты согласен? - уточнил Кайзука, весь подобрался, будто наконец-то добрел до заветного клада, и я подавил порыв расхохотаться над тем, в каком напряжении он выпрямился на стуле. - Я понимаю, что это неожиданно. Понимаю, что ты не испытываешь ко мне… ответных чувств. Но я надеюсь, что время и возможность быть рядом… помогут исправить это. Если ты заинтересован во мне, хотя бы каплю, прошу, не отказывайся. Каплю? Мне вдруг подумалось, что Кайзука безумен. Безумен даже больше меня. И это меня несказанно развеселило. Я наклонил голову вбок и присмотрелся к идиоту, рассматривал его как подопытную крысу, которой запросто мог отрезать лапки в любую секунду. Его предложение было щедро, чрезмерно щедро. Я не верил в его любовь, но и настоящей причины, по которой он бы решил вызволить меня отсюда, не нашел. В его поступке не было выгоды, скорее наоборот - связать свою жизнь с опасным заключенным означало стереть все остальное полотно судьбы. Возможно, Кайзуке бы позволили остаться на службе в ОВСЗ, но и только. Кто в здравом уме согласился бы на такое? Наверно, я действительно вышиб ему мозги, когда засадил пулю в его глаз. - Пожалуйста, Слейн, - голос Кайзуки внезапно стал настолько тих, что мне захотелось швырнуться в него конем, которого я все еще терзал в руках. Кайзука Инахо, умоляющий меня о чем-то? Немыслимо. Если бы кто-нибудь дал мне сейчас пушку в руки, я бы запихнул ее дуло между его губ и позаботился бы о том, чтобы его мозги украсили пол, стены и стол. - Дай мне шанс. Я проглотил готовое сорваться с языка «иди нахуй» и заставил себя дышать спокойно. Контроль гнев, контроль гнев, Троярд. Предложение Кайзуки было дельным. Я был сыт по горло своей камерой, где мог только мечтать о том, чтобы скрутить из простыни веревку и повеситься на ней. А теперь мне сулила свобода, возможность спать на нормальной кровати, есть свежую еду и никогда больше не видеть рож придурковатой охраны. В моем положении грех было тянуть с ответом и выпендриваться. Но готов ли я был заплатить за все это добро ту цену, которую назвал Кайзука? Я посмотрел на Кайзуку, отметил темные мешки под глазами и впалые скулы, ворох неухоженных грязных волос, которые он собрал на шее в мелкий хвостик явно в попытке выглядеть лучше, нежели был. Его синяя форма - пиджак и брюки - были мятыми, да и сам Кайзука казался помятым, как будто с утречка пораньше по нему проехался грузовик. Из-под рукава рубашки выглянул потемневший синяк, но, заметив мой изучающий взгляд, Кайзука поспешил спрятать его под рукавом. И вот этим, по его мнению, я должен был интересоваться или заинтересоваться спустя время? Я ощутил, как ком тошноты подкатил к горлу. Да, друг мой, я был с тобой полностью согласен. От таких перспектив не только блеванешь. Впрочем, согласие на предложение Кайзуки не означало, что в конечном итоге я превращусь в радужную поебень, которая будет трахать Кайзуку или которую будет трахать Кайзука? Я вполне мог отказать ему, а если бы он не принял отказа, то я бы только рад был украсить новый дом его кишками. - Ладно, детка, - ухмыльнулся я и швырнул фигурку коня в Кайзуку. Похоже, я не утратил меткости - конь стукнулся о его щеку, едва не задел черную повязку на левом глазу, полетел на его колени, откуда и скатился на пол. - Я согласен. Даю тебе карт-бланш. Ровная линия губ дрогнула и сложилась в едва заметную улыбку. - Спасибо. Я вернусь через неделю, когда официальные бумаги будут готовы. Потерпи немного. Я фыркнул и сдержался от оскорблений, но, стоило только попасть обратно в камеру, выблевал в унитаз всю эту искренность Кайзуки из воспоминаний, пихнув два пальца в рот. Я не намеревался упрощать ему жизнь. *** Дом был хорош, чертовски хорош; на мгновение я ощутил себя на курорте. Два этажа, просторная гостиная, несколько комнат, бассейн во дворе, ванная, больше похожая на джакузи, дорогая мебель, камин. Везде были расставлены диванчики, кофейные столики, вазы с цветами и конфетами. Шкаф в моей спальне пестрел одеждой; постель была застелена красивым бельем и обложена громадными подушками. Я отогнул небесно-голубую портьеру вбок и обнаружил за ней выход на балкон, с которого открывался шикарный вид на летний лес. Да, такое жилище вполне бы подошло для приема важной персоны - богача или дипломата. Должно быть, Кайзука отдал за участок приличную сумму. Я рухнул на кровать, не снимая обуви, и с удовольствием утонул в мягком покрывале. Жизнь налаживалась, если не считать того, что Кайзука настырно маячил в дверях. Ждал моего одобрения, словно побитая собака. Всю дорогу до дома, пока мы ехали на его джипе, он расписывал мне удобства и извинялся, что не может снять наручники до прибытия. Я слушал его с закрытыми глазами, прислонившись виском к холодному стеклу. Меня воротило от Кайзуки, его ровного голоса и той мысли, что я продался ему за эти сраные «удобства». - Меня все устраивает, - рыкнул я, поворачиваясь на другой бок. - Пошел вон. - Конечно, отдыхай. Дверь негромко хлопнула, и с этого момента потекла моя новая жизнь. О, она была не в пример лучше жизни в камере. Я спал на чистых простынях, швырялся ими в Кайзуку, когда хотел свежий комплект. Я ел, ни в чем себе не отказывая, а если мне что-то не нравилось, то мог опрокинуть тарелку на голову Кайзуке или вылить его стряпню прямо посреди гостиной. Я часами лежал на солнышке и купался в бассейне, не стыдился толкать в бассейн Кайзуку, когда ублюдок шел мимо или нес мне питье. Я уходил гулять в лес и мог бродить там часами, а потом наслаждался бледным видом Кайзуки - он всегда ждал меня у ворот дома, но ни разу не решился отчитать меня за самоуправство. О, да, ведь я мог запросто сбежать: не знаю, двигала ли Кайзукой пресловутая «любовь», но он не позаботился о том, чтобы надеть на мою руку браслет-трекер, который я как-то обнаружил лежащим на полке в гостиной. Тем не менее, сбегать я не планировал; мое существование могло спровоцировать новый конфликт между Версом и Землей, и, хотя теперь мне было плевать на Ассейлум, стать причиной новой войны я не желал, на моих руках было достаточно крови. Эта кровь приходила во снах, вынуждая меня просыпаться в поту посреди ночи. Иногда я кричал, иногда меня тошнило, и каждый раз рядом со мной появлялся Кайзука, пытался помочь мне дойти до ванны, пихал мне в руки воду или полотенце, дотрагивался до моего плеча, и я свирепел. Отталкивал его так, что Кайзука мог больно удариться затылком о стену, а один раз чуть кубарем не полетел с лестницы, ведущей на первый этаж. Я ненавидел, когда он прикасался ко мне. Хоть я и жил теперь в уютном доме, между нами ничего не изменилось. Я был узником, а он - моим надсмотрщиком, тем, кто не пустил мне пулю в лоб, когда я хотел этого больше всего на свете, тем, кто всегда будет иметь надо мной власть. Но Кайзука никогда не обижался на мои выходки, делал вид, что ничего не произошло, отходил, освобождая мне пространство, и, если он и опускал взгляд, пряча его под завесой отросшей челки, мне было плевать. Время текло неспешно; за летом последовала дождливая осень, за осенью прохладная зима. Зима вынудила меня проводить больше времени внутри дома, сталкиваться с Кайзукой и терпеть его попытки завести разговор. Он спрашивал меня о самочувствии и о том, что я хочу на ужин, устраивают ли меня каналы на телевизоре, не желаю ли я заказать еще книг. Я скрипел зубами, но отказать себе в новом чтиве не мог. Книги были единственным, что по-настоящему скрашивало мое пребывание в доме, и приходилось садиться рядом с Кайзукой и просматривать список на его планшете. Он никогда не давал мне в руки планшет - наверно, делал это специально, зная, что это было единственным способом сократить между нами дистанцию. Но к середине зимы Кайзука стал вести себя странно. Один из вечеров, когда он вернулся после поездки в город, я запомнил отчетливо, потому что у Кайзуки была разбита губа. Впервые за все время нашего сожития он не ходил за мной хвостиком, а просто рухнул на диван в гостиной, сжимая пакет со льдом в руке, и так и просидел всю ночь, глядя на потолок, даже когда лед растаял. В ту ночь я лишь позлорадствовал: видеть Кайзуку с разбитым лицом было приятно. Но с тех пор будто что-то изменилось в нем, и я с ужасом осознал, что он стал пытаться уменьшить между нами расстояние. - Слейн, давай посмотрим фильм. - Слейн, помоги мне порезать салат. - Слейн, садись рядом. За «садись рядом» он получил от меня в челюсть, отлетел к двери гостиной, разбил стеклянную вставку локтем, и я с извращенным удовольствием смотрел на то, как по его локтю потекла кровь. Конечно, ни на одну просьбу я не ответил согласием. Конечно же, Кайзука не заткнулся. Зима продолжилась; Кайзука провоцировал меня, а я убеждался, что с каждым днем мое отвращение к нему росло. Но если я начинал драться, он не отвечал мне - закрывался от ударов и терпел, а я не мог избивать его дальше. Как бы я не презирал его, жестокость я презирал еще больше. Мне хотелось драться с равным противником, а не безжизненной куклой. Я плевал Кайзуке под ноги и уходил в спальню, а на следующий день он, как ни в чем не бывало, звал меня на завтрак. Так и жили, пока не настала весна. *** Я в одиночестве смотрел фильм. Плазма стояла в гостиной, поэтому то, что Кайзука вернулся поздно, хромал и кутался в пальто, я заметил. Мне было все равно, что с ним произошло, и, когда он, шатаясь, прошел мимо меня и медленно поднялся в свою спальню, я лишь вздохнул с облегчением. Кино было интересным - фильм-катастрофа - мне нравились такие, и я не хотел отвлекаться для того, чтобы в очередной раз повоевать с ним. Я уже принял душ, наслаждался вишневым соком, и на меня снизошло умиротворение. Это случалось редко: дом не был тюрьмой, но по-своему держал меня в напряжении. Наверно, я уснул. Наверно, не стоило расслабляться. В гостиной было темно; кто-то дышал над моим ухом; спросонья я ничего не понимал. Я лежал на диване, голова утопала в подушке, и кто-то лежал на мне. Я мог чувствовать крепкое тело, чужие колени, касающиеся моих ног, руки, гладящие мои плечи, спускающиеся по локтям, чтобы перебраться на живот, задрать мою просторную футболку и погладить шрамы на груди. Мне показалось, я сплю - прикосновения были до одури приятны. Никто никогда не прикасался ко мне так трепетно, так бережно. Вздох вырвался невольно; я вытянул руку, чтобы дотянуться до сновидения, ощутил под пальцами жар чужого тела, твердое плечо. - Слейн? - надтреснутым шепотом выдохнуло сновидение мое имя, и меня вдруг прошило пониманием. - Слейн. Слейн. Тело задеревенело - клубок эмоций украл мое дыхание. В нем сплелось все: отвращение к Кайзуке, к себе, к происходящему. Кайзука лежал на мне, трогал меня; это в голосе Кайзуки сейчас плескалась паршивая радость, разбавленная неверием и отчаяньем. Я впился ногтями в его плечо со всей дури, превозмогая первый шок. Двигаться было сложно, потому что, даже чувствуя Кайзуку на себе, поверить в то, что он дерзнул, осмелился переступить черту без моего разрешения, я просто не мог. Нет, я никогда не доверял ему, но и такой низости от него не ждал. Тварь. Грязная тварь. - Слейн. Слейн, нет, прошу. И эта грязная тварь еще была обнажена. Я рванулся из-под Кайзуки, сбросил его с себя - кажется, он задел при падении кофейный столик, потому что я услышал звон стекла и мысленно попрощался с любимым стаканом. Ноги сами донесли меня до включателя света; свет резанул глаза, и я, тяжело дыша от сжигающей меня злости и готовности ринуться в бой насмерть, застыл. Кайзука сидел у дивана, пряча лицо в ладони, второй опираясь на пол; его волосы были растрепаны так, будто кто-то пытался их выдрать. На нем все-таки было полотенце, обернутое вокруг бедер, но не это остановило меня от атаки, нет. Его тело было сплошь покрыто свежими синяками; ссадины алели на локтях и коленях; лодыжка на одной ноге была явно распухшей и перебинтована, а на бедрах я отчетливо различил следы пальцев, как если бы его грубо держали, когда... Он не смотрел на меня, прятал лицо, молчал, больше ни о чем не просил. Я стиснул зубы; рык рвался из груди, но напасть на Кайзуку в таком состоянии я не мог - мне было глубоко похрен, что с ним случилось, но какой из него сейчас противник? Я саданул кулаком по стене и стремительным шагом покинул гостиную. Заперся в спальне, давя злость на корню. Долго не мог уснуть, ворочался, то подтягивая, то откидывая одеяло. Проклинал себя и пыхтел, раздувая ноздри, но чертова картинка так и стояла перед глазами. Кайзука Инахо, мой некогда грозный противник, мой ненавистный враг - избитый, жалкий, сломленный, застывший, сгорбившийся, будто раненый зверь в ожидании конца. Сука, я не мог уснуть. *** Он бесил меня. Неимоверно бесил. Каждый день, каждую секунду, что он ошивался рядом. Я еще не простил ему его выходку, а он смел болтаться под ногами, заискивающе смотреть исподлобья, пихать мне тошнотворные завтраки и стучаться в спальню, чтобы спросить, не нужно ли мне погладить одежду. Словно ничего не случилось. Словно это было нормально - трогать меня, пока я сплю, и надеяться, что мне понравится, и я позволю что-то большее. Урод. После той ночи я больше не говорил с ним. Кидал в его сторону презрительные взгляды, и Кайзука как-то заметно горбился, поджимал губы и испарялся в просторах дома. Ярость бурлила во мне, так и не найдя выхода. Я видел - видел - что с ним происходит что-то. Что он все чаще возвращается поздно. Что иногда его руки дрожат. Что он прячет новые синяки. Я замечал все, но кроме смутного чувства удовлетворения, что Кайзука получает расплату за свои грехи от провидения, никаких чувств не испытывал. Весна ушла, ознаменовав собой конец первого года в уже успевшем опостылеть мне доме, но июнь был холодный; часто лили дожди. Я устроился у плазмы, сидя нога на ногу, но вскоре в раздражении отбросил пульт. В середине дня показывали только новости, и в них было слишком много Ассейлум. Беременность округлила ее лицо; большой живот мешал ей ходить, но по ней было видно, что она счастлива. Кланкайн шел за ней следом, надутый, словно гордый индюк. Я поморщился, невольно вспоминая свои одинокие дни в камере и то ожидание заветного визита, которое, конечно же, ничем хорошим не закончилось. Разочарованием, тоской, обидой, отчаяньем - да. Я вволю взрастил их в себе и подпитал ими равнодушие, пришедшее им на смену. Жалеть было не о чем; в конце концов, всю мою жизнь никому до меня не было дела, даже собственной матери и отцу. Будь вообще проклят тот день, когда он захотел полететь на Марс. Почему Кайзука выбрал именно этот момент, чтобы сесть рядом, я понятия не имел. Но момент был выбран отвратительный. За окном шел дождь, мешая мне выйти на прогулку. Раздражение после просмотра новостей еще не схлынуло. Я не успел пообедать, и в принципе не выспался сегодня, и мне хотелось рвать и метать. И ладно бы Кайзука просто сел на диване, я бы послал его к черту, встал и ушел, но нет. Он сел, застыл на мгновение, словно решаясь на что-то важное, а потом вдруг накрыл мою ладонь, лежащую на колене, своей рукой. Я заставил себя не дергаться, сдержал нахлынувший порыв. Его костяшки на тыльной стороне были разбиты; пальцы сжались теснее, скользнули наполовину на внутреннюю сторону моей ладони - они были отвратительно холодными. Большой палец погладил мою руку там, где запястье переходило в ладонь. Я опустил взгляд и молча смотрел на происходящее, чувствуя, как близко чаша моего терпения к тому, чтобы окончательно переполниться. Тогда в этом доме точно случится что-то непоправимое. - Слейн, - Кайзука говорил тихо, будто боялся, что я прямо сейчас врежу ему по лицу. Признаться, мне очень хотелось. - Слейн, мне… нам надо поговорить. Пожалуй, именно это «нам» стало последней каплей. Я не стал его бить. О, это было бы легко, даже если бы он ждал удара. Но я мог быть куда изобретательнее. Ударить по больному, по заветному, по самому сокровенному. Этот полезный навык мне преподали еще на Версе. Мой второй отец был достоин восхищения. Иногда. - Поговорить о твоих любовниках, Кайзука? - спросил я с насмешкой; его рука поверх моей заметно дрогнула, но он не отдернул ее. Наверно, не хотел так просто сдаваться. Что ж. - Все… все не так. Это не то, о чем ты думаешь, - торопливо выдохнул Кайзука. Его вторая ладонь присоединилась к первой. Он держал мою руку так крепко, как будто она была якорем - единственным, что мог удержать его шаткий плот у берега во время бури. Я собирался отрезать этот якорь к чертям собачьим. - У тебя был один шанс, Кайзука, - напомнил я ему, словно и правда когда-то думал о том, чтобы дать ему шанс. Хотя ни на секунду не допускал даже такой мысли. - И ты его феерично просрал. Сколько их, Кайзука? Один, двое, трое? Судя по тебе, вы весьма… активно проводите время. Рад за вас. - Слейн, выслушай меня, - Кайзука перебил меня. Я ясно услышал нотки безысходности в его голосе. О да, детка, ломайся. Я скривился и скинул со своей руки его ладони, будто они были вонючим мусором. Резко встал, посмотрел на него сверху вниз. Моим взглядом замораживать можно было; во мне помирал непризнанный гений актерского мастерства, не иначе. Кайзука был растерян, не знал, что делать и что сказать, чтобы остановить меня - растерянность так явно читалась на его лице, что я получил моральную усладу. - Ты ничтожество, Кайзука, неспособное чувствовать, - добил его я. - Был ничтожеством и останешься. Ты не знаешь, что такое любовь, и не заслуживаешь, чтобы тебя любили. Ты пустое место. Меня тошнит от одного твоего лица. Последнее, кстати, было правдой. Я вышел из гостиной, гордо развернув плечи, и расхохотался, как только закрыл за собой дверь спальни. Это была победа, я чувствовал это. Победа по всем фронтам. *** Что-то было не так. Не только с Кайзукой. Кайзука, конечно, заметно похудел и ходил по дому, изображая из себя живой труп. Он больше не пытался меня доставать, старался не находиться со мной в одном помещении, хотя работу по дому делал исправно - готовил, стирал, убирал. Просто делал это тогда, когда я уходил на прогулки. Меня это вполне устраивало. Но что-то было не так. Со мной. Я не сразу заметил это. Будни продолжились; июнь превратился в июль; лес призывно шелестел за стенами дома. Кайзука подошел ко мне только раз и протянул кнопочный телефон, в котором в списке контактов был записан один единственный номер. Он сказал звонить по нему, если что-то случится в его отсутствие. Я не стал уточнять причин такой осторожности - Кайзука действительно отсутствовал чаще, чем раньше, и по-прежнему частенько возвращался в синяках и ссадинах - забрал телефон и закинул его на книжную полку в спальне. Все вроде было по-старому. Я жил в комфорте, был обут и сыт; книги и фильмы скрашивали мне дни. Я жил в праздном безделье, и многие бы позавидовали такой жизни. Не могу сказать, что мне это нравилось, но у меня не было возможности что-то изменить. Не к Кайзуке же мне идти с этой проблемой. Дни шли, а беспокойство в моей груди росло. И я не мог понять его причины. Часами анализировал себя, потом пытался отвлечься, протоптал в лесу дорожку, расхаживая туда-сюда, но волнение не уходило. К несчастью, мне было знакомо это чувство. Я хорошо запомнил его еще на Версе, там оно преследовало меня по пятам. Чувство, что я что-то делал неправильно. Но нащупать, что именно, я не смог. Может, конечно, мне следовало быть с Кайзукой менее грубее, но что бы это изменило? Я не собирался становиться его любовником. Не верил ни в его любовь, ни в любовь вообще. А потом настал жаркий август, и Кайзуки не было дома несколько дней. Не могу сказать, что сильно волновался. Думал о его отсутствии - да, ведь мне приходилось готовить самому. Но я знал, что он вернется. Куда бы он делся? Надзирать за мной - его прямая работа. Ухмыляясь, я сотворил в доме бардак. Раскидал одежду и книги, диски с фильмами; сгрузил ворох немытой посуды на кухонный стол, заполнил ею раковину; натаскал на подошвах кед грязи в холл, и был весьма доволен собой. Проснулся я посреди ночи, услышал, как щелкнул замок на входной двери. Приготовился слушать, как шаркает Кайзука тапками по гостиной - он всегда первым делом занимался уборкой, будь то утро, день или вечер. Но вместо привычного шарканья в гостиной внезапно раздался грохот, будто рухнуло что-то тяжелое, а потом все стихло. Я присел на постели, прислушался. Осторожно поднялся, нашел на полке телефон - на всякий случай - и, не спеша, спустился вниз. Не стал сразу включать свет, вдруг в дом вошел посторонний, тогда темнота бы сыграла мне на руку, потому что обстановку дома я знал наощупь, а неизвестный гость - нет. Но в гостиной никого не было. Так я подумал, пока не прокрался за диван и не увидел тело, распростертое на полу. Медлить дальше не было смысла, я включил свет и - понял, что сердце уходит в пятки. На полу лежал Кайзука, в луже собственной блевоты, в которой я разглядел остатки таблеток. Какого черта? Ублюдок решил покончить с собой? Ярость зародилась на секунду и тут же угасла. Понимание, что Кайзука мог сейчас умереть, если уже не умер, выбило меня из колеи. Что ждало бы меня впереди, если бы Кайзука умер? Я содрогнулся, вспомнив тошнотворную каморку-камеру. А если бы меня обвинили в его смерти? Я упал на колени, дрожащей рукой проверил его пульс. Кайзука был жив, но пульс был каким-то вялым, редким. Поэтому, обливаясь холодным потом, я сделал единственное, что мог - набрал на телефоне неизвестный номер. Ничего не произошло. Автоматический голос ответил мне, что «ваш сигнал передан», и я отшвырнул телефон прочь и занялся Кайзукой. Стянул с него куртку, отодвинул его лицо от блевоты, оставив его голову лежать на боку, принес полотенце и вытер его рот. Кайзука был белым, как мел, и даже без сознания его губы тряслись. Он весь вдруг затрясся, и я растерялся, сжал его плечо, попытался растереть его холодные руки, чувствуя себя никудышным. Я не знал, как ему помочь. Не знал, что с ним. Спустя полчаса Кайзука очнулся, и его начало рвать. Я помог ему встать на четвереньки и вытирал его губы после того, как он плевался желчью. Он не смотрел на меня, мне кажется, он вообще не понимал, где он и что происходит. Когда рвота улеглась, я все-таки решил, что Кайзука не при смерти. Может, и правда таблеток наглотался? Или отравился чем. Я заставил его встать и повел его в ванну; на ногах он держался плохо и временами упирался ботинками в пол, будто отчаянно не хотел идти. - Пожалуйста, хватит, - он сказал это, когда я усадил его в ванну и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. По спине пробежал холодок. Я стянул с него одежду, уже зная, что увижу. Ничего нового, разве что следы были свежие, да не смыта кровь. Я включил душ и сел вместе с ним под струи, не снимая своей футболки и шорт. Он открыл глаза, когда теплая вода полетела градом капель на его плечи. Узнал меня, наверно, потому что опустил голову и попытался закрыть ладонью огромный синяк на запястье. Я едва разобрал шепот, - Не смотри. Не ты. Не ты. Что-то кольнуло в груди. Я выбрался из ванны, оставив Кайзуку сидеть в ней - вряд ли бы он утонул под душем, даже если бы снова потерял сознание. Поднялся в спальню за сухой одеждой, переоделся, сел на диван в гостиной, нервно потер костяшки пальцев друг о друга. Не в силах перебороть волнение, опять заглянул в ванную комнату, и обнаружил Кайзуку сидящим в той же самой позе, в какой я его и оставил; он дрожал. Я вернулся на диван, понимая, что в мыслях царил полный сумбур. Почему и что произошло, и что теперь делать, нужна ли ему еще помощь, и стоит ли помогать? Не знаю, сколько прошло времени. Периодически я проверял Кайзуку, но выходить из душа тот явно не планировал. За окном уже начало светать, когда я услышал, как к дому подъезжает машина, и только тогда запоздало вспомнил про звонок. Кто бы это ни был, у него был ключ. Я замер на диване, напрягся, услышав, как хлопнула входная дверь. - Нао, я тут! Ты сказал приехать, если вдруг поступит сигнал! Еще до того как женщина переступила порог гостиной, я понял, кого увижу. Кайзука Юки вздрогнула, встречаясь со мной взглядом. *** Я испытал облегчение. Оставил брата на сестру и ушел в спальню, где устало упал на кровать. Кайзуку Юки я не встречал ни разу, но видел на фотографиях, которые Кайзука иногда просматривал на планшете. Еще иногда я случайно подслушивал их разговоры по телефону; Кайзука не считал нужным скрывать их от меня. Я знал точно, что Кайзука Юки любит брата и что сейчас она позаботится о нем, как следует. А еще я узнал, что она в курсе обо мне, потому что она не особо удивилась, когда мы пересеклись в гостиной. Спросила, что случилось, и я кратко объяснил, что произошло. Потом она кивнула мне и скрылась в ванной комнате, а я ушел к себе. Мне не спалось. Адреналин все еще гулял в крови, и я вертелся с боку на бок и тяжело вздыхал. Где-то час спустя услышал шаги в коридоре: Кайзука Юки проводила брата в спальню; привычно скрипнула его дверь. Я решил воспользоваться моментом и спустился на кухню, согрел чай, намазал себе бутерброд. За окном щебетали птицы, а солнце золотило зеленую листву. Все произошедшее показалось мне дурным сном, но, стоило мне чуточку расслабиться, как на кухню зашла Кайзука Юки. Ее лицо было мокрым от слез. - Мне нужно уезжать на работу, я не могу остаться, - сказала она, вытирая щеки рукавами белой блузки. Ее голос дрогнул, когда она неуверенно добавила, - Он… он обещал не делать глупостей. - Он сам это сделал? - вопрос вырвался неожиданно, но, пожалуй, я действительно хотел знать. Наглотался ли Кайзука Инахо таблеток? - Нет, нет, не сам… - Кайзука Юки лихорадочно затрясла головой, потом замолчала. Ее взгляд застыл на пейзаже утреннего леса; она выглядела потерянной и несчастной - почти также, как я выглядел пару часов назад, пока возился с Кайзукой. А потом она вдруг снова посмотрела на меня, и в ее взгляде полыхнула непонятная решимость. Она сделала шаг вперед; я напрягся, отложил бутерброд, приготовился к атаке, хотя понимал, что бить женщину не буду даже при самом тугом раскладе, не в моих это было правилах. Но Кайзука Юки не собиралась со мной драться. Живот опалило фантомной болью, когда она опустилась передо мной на колени. Ее лоб коснулся пола, красивые длинные волосы рассыпались темным ореолом вокруг ее головы. Она не пощадила ни колготок, ни юбки, ни снежно-белых рукавов блузки. Ей было плевать на одежду, на то, что она кланяется человеку, который выстрелил ее брату в голову, ей было плевать на собственную гордость, и оттого я понял, насколько искренней она была сейчас. В ее словах не было ни капли лжи, не могло быть. - Он для тебя все сделает, - сказала она дрожащим голосом. - Захочешь - объявит Марсу войну, захочешь - уничтожит остатки луны, захочешь - будет есть из твоей руки, как верный пес. Одного твоего слова хватит ему, чтобы захотеть жить снова. Я знаю, что не вправе просить. Знаю, что сердце не работает так. Знаю, что чудес не бывает. Но, пожалуйста, пожалуйста, Слейн, пощади его. Он не может без тебя. Злость всколыхнулось со дна души, но тут же ушла, и мне захотелось тоскливо выть. Озвучив свою просьбу, Кайзука Юки расплакалась, будто понимала, что я откажу. Она сидела на коленях еще долго, пока я стоял, не зная, куда себя деть. Я ничего не ответил ей, она вытерла лицо, извинилась и ушла. Просто вышла из дома, села в машину, и ее след простыл. Бутерброд не лез в горло; чай остыл. Я посмотрел на себя в зеркало, зачесал пальцами челку назад. Что во мне такого, чтобы меня любить? Чем я зацепил Кайзуку? Как он не возненавидел меня после года тех издевательств, через которые я заставил его пройти? Почему я? Какого черта? Какого черта я должен разбираться с этим дерьмом? Подстегиваемый раздражением, я взлетел по ступеням и ворвался в спальню Кайзуки, но раздражение испарилось тут же, как я открыл дверь и встретился с его взглядом. Он лежал на постели, похожий на смертельно больного человека, и его черной повязки не было на месте. Я сполна рассмотрел пустую глазницу и шрамы вокруг нее прежде, чем он поднял руку и закрыл ею от меня левую половину лица, будто стыдился, будто не хотел, чтобы я видел его уродства. Будто его второй глаз не выглядел сейчас таким же мертвым. Я забыл все колкие слова, которые вертелись на языке, больно прикусил щеку изнутри и пододвинул к его кровати стул, спинкой вперед. Сел на него, устроив локти и подбородок на спинке, и осмотрел его пристальней. Простыня укрывала его до пояса, и, хотя Кайзука Юки позаботилась о том, чтобы обработать и заклеить пластырем некоторые раны, сполна мог убедиться, что дальше так продолжаться не могло. - Почему ты терпишь? - спросил я. Наверно, это был первый раз за долгое время - а может и за все? - когда в моем голосе не сквозила ненависть. Кайзука долго не хотел отвечать, задержал взгляд на потолке, притворился глухим. Может, он ждал, что я рассержусь и уйду. В любой другой раз так бы и было, но сейчас я чувствовал лишь усталость и желание понять. Я вытянул одну руку и коснулся кончиками пальцев его запястья, вынудил его посмотреть на меня. Его рука под моей ощутимо дрогнула; я кожей чувствовал, как он желал этого контакта, и сколько сил ему понадобилось, чтобы не пошевелиться. Ведь он не верил мне больше и обманываться не желал. - Потому что если я не буду этого делать, тебя вернут в тюрьму. Моя рука так и замерла на его запястье. Я не мог поверить своим ушам. Кайзука спал с кем-то, позволял себя истязать, ради того, чтобы я мог жрать его стряпню, плескаться в бассейне и мочиться в его унитаз? Это не любовь, подумал я, это не может быть любовь - это безумие. - Я не просил об этом, - зашипел я, убрал руку прочь. Впился обеими ладонями в спинку стула, мечтая оторвать ее к чертям и швырнуть в Кайзуку. - Изначально речь шла об одном разе, но через время они захотели еще. Я… должен был предусмотреть это, но… был занят. Я не стал спрашивать, чем Кайзука был так занят, что не позаботился о собственной безопасности. Это и так было понятно. Голова закружилась, и меня замутило. Если бы я только вел себя с ним сдержаннее, если бы я… что? Дал ему надежду? Смешно. Я не мог вести себя иначе. Кайзука сам виноват, что загнал себя в ловушку. Я ни при чем! - Я не просил об этом, - повторил я, зарылся пальцами в волосы, чувствуя, как часто бьется сердце. Мне бы наплевать на все и уйти к себе в спальню, но я не мог. Я не мог после того, как Кайзука Юки ползала передо мной на коленях. Впервые человек встал передо мной на колени, и не потому, что хотел пробраться выше по карьерной лестнице или заверить меня в своей лояльности. Впервые другой человек просил у меня что-то по-человечески. - Верни меня в тюрьму. - Нет. - Кайзука! - я резко вскочил со стула, отшвырнул его прочь. Кажется, своротил что-то, потому что послышался громкий звон, но я не мог проверить - мы с Кайзукой играли в поединок взглядов. Не выдержав, я схватил его за плечо, чтобы подкрепить мою решимость действием, и он зашипел - я не сразу приметил синяк. Он перехватил мою руку своей и с неожиданной силой притянул меня к себе; я не ожидал этого, поэтому пошатнулся, приземлился одним коленом на его постели, уткнувшись лицом в его ключицу. - Нет, Слейн. Нет. Я люблю тебя, - лихорадочно зашептал он, зарылся ладонями в мои волосы, и, пока я пытался сообразить, бить его или отпустить с миром, он притянул мое лицо к себе, но поцеловать не решился. Просто гладил мои скулы, и в его взгляде было столько ласки, что меня прошило болью. Я отстранился, не понимая зародившегося вдруг во мне страха, просто знал, что мне нужно бежать. Бежать прочь из этой комнаты. Прямо сейчас. - Тогда позаботься о том, чтобы поставить зарвавшихся ублюдков на место! - прорычал я прежде, чем хлопнуть дверью. *** Меня трясло, как в лихорадке. Я убеждал себя, что не испытываю совести, но успокоиться не мог. Не мог не думать о Кайзуке и о том, что он делал только для того, чтобы иметь возможность убирать за мной дерьмо. Я не понимал этого, понимать не хотел. Не хотел сравнивать Кайзуку и себя. Не хотел даже вспоминать слово жертвенность и проводить параллели. Потому что анализ никоим образом не скрашивал меня и мое поведение. Поэтому я забил на все и проводил дни, пытаясь ни о чем не думать. Спокойнее стало лишь в начале октября, когда Кайзука вернулся домой под вечер, усталый, но достаточно бодрый, в отличие от остальных дней. Он остановился передо мной, загородил плазму и сказал: - Я разобрался. Теперь меня… нас никто не побеспокоит. Я молча кивнул, пропустив мимо ушей это наглое «нас». Но камень упал с души, да и Кайзука принялся вычищать дом с новоприобретенным энтузиазмом. Кажется, он собрался поклеить новые обои в гостевой комнате, о чем сообщил мне за завтраком, будто мы превратились в заядлых друзей, обсуждающих все на свете. Черт с ним. Я не разозлился даже, когда Кайзука Юки заглянула на огонек и привезла торт. Молча выпил кружку чая и поковырял ложкой в большом куске торта, который она положила мне на тарелку, пока они с Кайзукой щебетали о глупостях. С каждым днем я убеждался, что застыл в какой-то неопределенности. Вести себя как прежде я не мог, любая колкость вставала поперек горла, и я вспоминал взгляд Кайзуки, его прикосновения, ту его боль, что я сам чувствовал когда-то давно, ту боль, что я безжалостно похоронил вместе с пеплом прошлых надежд. Я не хотел вникать в ее суть заново, заново пускать себя через мясорубку. И я смотрел, как прогорает осень, зависнув в вакууме, где не было никаких чувств. Но все когда-то заканчивается. Вот и Кайзука ворвался в мой обманчиво-спокойный мирок одним поздним вечером и заявил: - Я пригласил Императрицу Ассейлум к нам на следующей неделе, - он моргнул, вероятно, озадаченный моим бесстрастным лицом, и уточнил. - Ты не рад? Был ли я рад тому, что в этот дом заявится человек, из-за которого моя жизнь полетела под откос? Был ли я рад увидеть ее и ее отпрыска, ведь вряд ли она оставит малыша дома? Может, сюда еще и Кланкайн наведается позлорадствовать, глядя на меня? Я почувствовал, как во мне зарождается буря. Этой буре было немало лет, я носил ее в себе с самой первой обиды, когда мать покинула семью и вычеркнула меня из своей жизни. - Если я сейчас согну тебя на этом диване и трахну так, что мозги вылетят, ты будешь рад? - я отшвырнул кружку в сторону; горячий чай обжег пальцы, но мне было плевать. Мне нужно было выплюнуть это, избавиться от этой ноши, освободиться, и Кайзука сам дал повод, не спросив заранее моего мнения. - Если ты этого желаешь… - Кайзука сделал паузу, бросил внимательный взгляд на диван, держа руки сложенными в замок за спиной. - Я позволю тебе это. - Позволишь? - расхохотался я, поднимаясь на ноги. Я схватил кретина за волосы на затылке - просто потому что мог. Развернул его к себе спиной, не жалея силы, толкнул коленом на диван, заставив согнуться и поднять бедра вверх, вжал его щекой в обивку, скалясь. Я все ждал, ждал, ждал того заветного момента, как он начнет вырываться, и я смогу скрутить его жестче, но Кайзука послушно вжимался в диван и все, чего я от него добился - это слегка покрасневшие щеки. Он меня хотел, понял я запоздало. Наверно, ему не совсем нравилось то положение, в которое я его поставил, потому что я мог чувствовать напряжение в его плечах и желание освободиться. Но он оставался на месте, не оказывал сопротивления. Этот ублюдок меня хотел. Этот ублюдок готов был раздвинуть передо мной ноги только потому, что мне взбрендилось выплеснуть эмоции. Я не знал, плакать мне или смеяться. - Слейн? - Кайзука посмотрел на меня через плечо, и его губы разомкнулись, дрогнули. Нотки беспокойства пронзили тон его голоса, когда он повторил мое имя, - Слейн. И я понял, что плачу. Понял, что мои щеки мокрые от слез. Понял, что что-то внутри меня само выбрало ответ. Я выпустил Кайзуку, отшатнулся, прикоснулся к лицу, сам не веря в то, что происходило. Последний раз я плакал в первый год моего заключения, когда давился одиночеством, ожиданием встречи с Ассейлум и редкими визитами Кайзуки. Потом, позже, я уже не плакал - разучился. - Слейн, стой! Я не слушал Кайзуку, выбежал из дома, как будто за мной сотня гончих неслась. Конечно, забыл одеться, и осенний холод тут же искусал тело, но я все дальше и дальше убегал в лес, в ночную тьму. Спотыкался, падал, обдирал локти о ветки, колени о коряги, но вставал и бежал дальше. Мне хотелось убежать от себя, наверно. Мне хотелось кричать, хотелось злиться, но я понимал, что злость ничего не изменит, не исправит, не вернет. Я идиот, натворивший бед. Снова. В какой-то момент я рухнул на землю, в мокрый мох, и так там и остался. Запахи леса окутали меня; холод сковал, поверг тело в дрожь. Я свернулся калачиком между коряг, мха и папоротника, обнял колени, отчаянно пытаясь сохранить крохи тепла. Футболка намокла, прилипла к груди, штаны сдались следом - да уж, на дворе стоял конец октября. Я запретил себе думать и чувствовать и растворился в шелесте деревьев над головой. Ветер срывал с веток пожухлую листву, она падала на меня, и я гадал, не похоронит ли меня к утру лес под мозаикой осенних листьев. Кайзука нашел меня на рассвете, когда солнце осветило лес. Было заметно, что он не спал, а искал меня: в ворохе его волос блестели капли воды, а в капюшоне куртки притаились пожелтевшие листочки. Я едва мог разогнуться, но упрямо сел, когда он упал рядом со мной на колени. Мне хотелось сказать что-то саркастичное, исполненное жалости к себе, но я сделал вдох и понял, что слов не осталось. Во мне не осталось ничего, кроме боли. - Слейн, все будет хорошо. Слейн, я отменю встречу. Слейн, - Инахо повторял мое имя как заведенный, сжимая меня в руках так, что мне хотелось кричать. - Слейн, я люблю тебя. Да, он любил меня. Пора было признать это. Он единственный, кто любил меня, единственный - за всю мою жизнь. Я обхватил его одной рукой за спину, прижался к его груди, ткнулся в нее лбом и - завыл. *** В наш первый раз я позволил ему вести. Не знаю почему. Мне все еще сложно было доверять ему, но я переступил через себя и впустил его туда, куда не пускал никого. Он волновался, его руки дрожали, когда он снимал с меня одежду; я находил это забавным. Он совершенно не знал, как ласкать меня - даже я, не имея опыта, мог бы придумать что-то - но он терялся, целовал меня неуклюже и жадно, сжимал мои бока, а потом торопливо убирал руки, боясь оставить на мне синяки. Я ловил его ладони и клал их обратно, подтягивался на постели, чтобы поцеловать его в подбородок, зарывался пальцами в его волосы и толкал к себе, когда мне хотелось поцелуев в губы. Когда я остался полностью обнажен, он стал смотреть на меня, как на божество, и это меня возбуждало. Я провел пальцами по его груди, животу, проследил дорожку волос, ведущую к паху. Он задохнулся, потерялся во мне, прислонился благодарно губами к моему плечу, и в тот момент я понял, что это навсегда. То, что между нами - это навсегда. Потому что мне нравилась эта смесь нежности и похоти в его исполнении, и в один прекрасный день я мог всерьез ее полюбить. А за то, что я люблю, я бьюсь до последнего вздоха. Позже, он все спрашивал, не больно ли мне, и хмурился так, что я разглаживал пальцами складку на его лбу. Пройдя через то, через что он прошел, я мог понять, почему он так волнуется, и, будто в противовес ему, я не волновался ни капли. Чувствовать его в себе было необычно, совсем не больно - да и не такой уж большой у него был. Но ощущение целостности, единения, жара соития - все это было особенным, моим и его, что в этот раз потерялся уже я. А когда очнулся - мы лежали на простынях, на боку, и он целовал мою спину, гладил мои шрамы, как будто боялся, что я убегу, исчезну, заберу с собой все то тепло, что мы разделили. Я повернулся к нему, улыбнулся, глядя на то, как лучи зимнего солнца золотят ворох его волос, и сказал: - Все хорошо.