Забуду

      Иногда хочется, чтобы всё было, как в фильме: лёгкая любовь, счастье, велосипеды для двоих, прогулки по парку с мороженым, что так и норовит растаять от палящего солнца и растечься по твоим рукам…       Ну, или чтобы учёные наконец придумали что-то, что сможет выжечь из твоего головного мозга воспоминания, что сможет выжечь конкретного человека, чтобы ты больше не страдал каждый раз, когда встречаешься с ним взглядами, чтобы не было так больно отпускать его каждое утро, хотя ты знаешь, что он ещё вернётся.       Одно время Паша действительно искренне верил в чудо. В то, что Юра поймёт, что так делать нельзя, что нужно выбрать кого-то одного. В то, что Юра выберет его. Но Музыченко всё и так устраивало.       Но теперь, когда Личадеев оборвал все связи с бывшим любовником другом, верить осталось уже не во что. «Чудес не бывает, Пашенька», - снова и снова повторяет ему жизнь, подсовывая в мозг воспоминания о моментах, когда он был действительно счастливым.       Теперь в душе так пусто, холодно и темно, будто он простудился, и его теперь морозит.       Но разве может простудиться душа?       Паша смотрит на стоящую на прикроватной тумбочке кружку с дебильной надписью «паш-милаш» на белом фоне, которая всегда его бесила, но душу грела. В следующую секунду эта кружка летит в стену, и «паш-милаш» разделяется надвое. Нет больше «милаша», он мёртв, разбит, опустошён.       Ну и хуй с ней, с этой кружкой. Всё равно в последнее время Личадеев пользуется либо стаканами для вискаря, либо и вовсе пьёт из бутылок. Потому что никакой блядский чай не затянет эту зияющую дыру под рёбрами, которая разрастается, прямо как чёрная дыра, засасывая Пашку внутрь себя. А что там в этой дыре – неизвестно.       Личадеев поднимается с кровати, с которой не вставал уже неделю, и бредёт на кухню. Достаёт бутылку пива – единственного алкогольного напитка, что у него остался – и идёт обратно, по пути её открывая.       «Забудь, забудь», - кричит разум. И Пашка бы рад.       Но взгляд падает на фотографию в рамочке, что стоит на той же тумбочке, что и разбитая теперь кружка. Два счастливых лица с широкими улыбками смотрят на Пашу в ответ, будто издеваясь, будто напоминая Паше о том, что этого больше не будет никогда. «Смотри, Пашенька, любуйся и вспоминай. Не уйду я из твоей головы, и не надейся», - говорит Юрин взгляд, и Паша понимает, что тонет. То ли в воспоминаниях, то ли в его карих глазах, то ли во всём сразу. Он находит в себе силы, чтобы положить фотографию лицом вниз, но не находит их, чтобы к хуям её выкинуть или хотя бы разбить так же, как ту злосчастную кружку.       Личадеев падает на кровать и делает несколько больших глотков пива, надеясь, что это поможет выжечь воспоминания. Знает же, что не прокатит. И взгляд падает на вторую, пустую половину кровати. В голову сразу лезут воспоминания о всех проведённых ночах, о том, как Паша просыпался совсем рано утром, чтобы просто смотреть на умиротворённое лицо напротив, но потом всё равно вырубался. В следующий раз, когда Паша просыпался, его ждала короткая записка с сердечком в конце, что всегда лежала на одном и том же месте на столе.       Паше кажется, что юриным почерком будет выведено его имя на надгробном камне. Он помнит каждый изгиб букв, и от этого не по себе. Ещё несколько глотков пива. Не помогает.       От воспоминаний и совсем уж нерадостных мыслей в голове начало болеть сердце. Бахнуть бы таблетку нитроглицерина, но у Личадеева даже его дома нет. В аптечке только аспирин, чтобы головную боль после пьянок снимать, и за каким-то хуем зелёнка. Она уж точно не поможет заживлению душевных ран.       Пиво в бутылке слишком быстро кончается, и Паша понимает, что ему мало. Он за две минуты одевается и, даже не причесавшись, бредёт в ближайший магазин за добавкой. Только на этот раз берёт напиток покрепче пива. И похуй, что ещё только полдень.       Он пьёт. Снова пьёт. Много пьёт. Рука сама тянется к телефону, ведь звонки бывшим по пьяни уже как константа, традиция.       Паша, впрочем, не любит следовать традициям и вместо того, позвонить Музыченко и промычать ему что-то в трубку, послать его нахуй раз пятьдесят, а может, и все сто, чтобы стало хоть чуточку легче, он удаляет все сообщения одно за другим.       Он начинает верить в то, что удаление сообщений – ещё один шаг на пути к забвению. Он верит, что сможет забыть их прогулки, которые и прогулками-то толком не назовёшь. Хотя романтично было, тут уже не поспоришь.       Пашка верит, что на следующее утро он проснётся – и боль как рукой снимет. Будто и не было всего этого. Будто совсем не было больно. Будто не было всей этой ебучей игры под сладко-горьким названием «любовь», исход которой был изначально ясен. Никто не выйдет победителем.       Они и так слишком долго играли. Так долго, что Личадеев стал зависим, как самый настоящий наркоман. Как будто Юра уже вместо эритроцитов/тромбоцитов/лейкоцитов/какая ещё хуйня там есть течёт по его венам. Паша всегда думал, что это невозможно, что нельзя стать на ком-то буквально помешанным.       Пока не встретил Юру.       Кстати, о зависимостях…       Трясущимися руками Паша достаёт одну сигарету из пачки, прикуривает. Курит прямо в кровати, потому что дойти до балкона просто нет сил.       Пашка знает, он уверен, что он всё забудет.       Ему просто нужно ещё одно утро.