Малыш Кучики

Большая загадка – как в Мире Людей с этим справляются живые люди, ведь, как говорят, у них зачастую бывает в доме не то что два-три, но и по пять, по шесть, даже по десять детей. Никто из обитателей усадьбы Кучики живым человеком никогда не был, так что не мог ничего сказать по этому вопросу; но что они знали абсолютно точно – так это что шинигами хватает мороки выше головы, когда в доме всего один ребенок. У которого энергии – на двоих, выдумки на троих, упрямство не поддается никакому подсчету, а духовной силы – уже сейчас больше, чем у всей прислуги, вместе взятой. И притом этот ребенок – наследник клана Кучики, так что сильно ругать его, как иногда позволяют себе простолюдины, никак нельзя. Каждый вечер начинается одно и то же – по всему обширному саду: - Бьякуя-сама! Бьякуя-сама! Пора домой! В этот раз ребенок обнаружился на персиковом дереве – высоко, где уже тонкие ветки, взрослому шинигами не забраться, разве что мгновенным шагом, но увы – мастеров этого дела, кроме хозяина, в доме нету. - Не хочу домой! Все еще гуляют! - Вы – не все, вы – наследник клана Кучики. - Все равно не хочу! Почтенный пожилой шинигами едва успел отскочить от плюнутой косточки. Еще напасть! Ребенок еще и незрелых персиков налопается … - Бьякуя-сама, вы что, живот заболит! - Ну и что, - ребенок упрямо надул губы. – Мой живот, что хочу с ним, то и делаю. Хочу – болю, хочу – нет. - Живот ваш. Но лечить его будете не вы, а целитель. А платить ему будете не вы, а ваш дедушка. И ухаживать всё это время за вами будете тоже не вы. Живот ваш, но хлопоты он принесет другим. На личике ребенка, высунувшемся из листвы, явственно читается работа мысли, прямо написана крупными кандзи: если он заболеет, дедушка тогда не пойдет на службу… это хорошо. Но если дедушка не пойдет на службу, то тогда начнется бардак. Эти дырявые Пустые начнут бесконечно нападать на людей. А это плохо. Конечно, когда он вырастет, то сделает себе такой занпакто, что Пустые просто улетят… ты думаешь – ПРОСТО УЛЕТЯТ! Но это еще только когда вырастет. А пока лучше не надо. Но вы же не думаете, что на этом все? За ужином ребенок мнет палочками рис, забывает, что его нужно класть в рот, а когда кладет – забывает жевать. Увлеченно строит из риса крепость с башнями и гербами из разноцветных овощей. Такэми едва успевает помешать ему залить ров соевым соусом. Тогда ж вообще – блюдо только на выброс! Ужинать со сказкой, что хорошо получалось с отцом ребенка (Такэми некогда ходил и за ним), бесполезно – ребенок на самых впечатляющих местах вскакивает из-за стола и отплясывает по всей комнате буйный танец. - Бьякуя-сама, ешьте, пожалуйста, рис. А не только один бамбук. Вы будущий шинигами, а не панда. - Ем я, ем. Как бы не так. Теперь Бьякуя с палочками в руке застрял, рассматривая на противоположной стене свиток с китайским пейзажем. Дымно-коричневатая дорога вьется по склону горы, местами пересекаемая туманом… - Я думаю, туман похож на дракона. А голова у него, где павильон. Обмотался вокруг горы, и сидит. - Это все прекрасно. Но, Бьякуя-сама, ешьте, пожалуйста, ваш рис. Бьякуя раздраженно сводит крохотные бровки. Раздувает ноздри, чуть ли не шипит. Сжимает кулачки… бамс! Тарелка оранжевой керамики разлетается вдребезги. Рис и овощи – фейерверком по комнате. - Бьякуя-сама! - Я не нарочно! - Что скажет ваш дедушка, ведь это посуда работы самого мастера Нисимура, ей было лет в двадцать раз больше, чем вам… - Такэми-сан! – взлетевшие было в растерянности черные бровки снова начинают опасно сходиться друг к другу. – Я же сказал: Я НЕ НАРОЧНО. В ванной мы плещемся во все стороны водой, по сорок раз спрашиваем, а это мыло точно не щиплет глазки, и все равно крутимся и прячем от воды уже намыленное лицо, разглядываем, какие узоры оставляют потоки воды на деревянной стене. После ванной скачем в полотенце по футонам и по татами с воплями «Ками из бани! Ками из бани!». Но если вы думаете, что напрыгавшись, мы засыпаем… был бы тут дедушка, все было бы чуточку проще. Но господин Гинрей сегодня задерживается на службе. А может, и не на службе. У шинигами такого уровня, как известно, деловые разговоры ведутся за чаркой сакэ, за чашкой чая, под звук сямисэна куда как чаще, чем за столом переговоров в конторе. А без деда – тогда ребенку на ночь требуется читать. Причем строго научные книги. Причем он регулярно перебивает вопросами по существу. - …Он слышал голоса, долетавшие до него из рощи, и пошел в их направлении, крадучись от одной тени до другой, пока не нашел хорошего укрытия. Затем, выглянув из-за ствола, он увидел головы – все пять, которые порхали в воздухе и разговаривали между собой. Они поедали червей и насекомых, которых находили на земле или на деревьях. Затем голова арудзи…* - И вот как они летают? Вот как? На ушах, что ли? Ими машут? – …«Давайте сначала тщательно осмотрим голову, так как мы этого так и не сделали. Если священник говорит правду, сама голова должна об этом свидетельствовать. Принесите голову сюда!» Голова, все еще цеплявшаяся зубами за коромо, который был снят с плеч Кваирё, была помещена перед судьями… - А ножницами отрезать они не догадались? Вот дырявые головы! - …Бьякуя-сама, история закончилась, теперь ложитесь спать. - Я вот думаю: как мне спать? - Бьякуя-сама, для этого существует единственный способ: закрыть глаза и спать. - Не в этом дело… я вот думаю: а если эти штуки пролезут сюда? - Не беспокойтесь, Бьякуя-сама, это вряд ли возможно. Рокуро-куби водятся только в Мире Людей. - А они тихо пролезут. Подождут, когда Врата откроются, и тихо-тихо проползут. Я думаю: сколько мне нужно положить рядом палок, чтобы их сбивать? Огромная, насыщенно-желтая, как редко бывает, половинчатая луна повисла над персиковым деревом. Стрекочут цикады. Большие бутоны лилий смутно белеют во тьме. Господин Гинрей молча присаживается на край энгавы. Разматывает тяжелый шарф. Если сейчас спросить: «Чаю, Гинрей-сама?», - господин наверняка ответит: «Ни к чему беспокоить слуг». Поэтому Такэми, не задавая вопросов, идет ставить чайник. В лунном свете чашки коричневой неглазурованной глины кажутся темными силуэтами, и чай серебрится в них тысячей пузырьков, словно бы подвисших в воздухе безо всякой опоры. - …И сколько палок положил в итоге? - Шесть, Гинрей-сама. Больше в комнате не нашлось. - Что ж, по крайней мере, мыслит он должным образом. Допив чай, глава семейства Кучики идет отпирать кура**, и при свете фонаря выбирает набор тарелок, бело-синих с узором каминари-мон***, в стиле раннего Муромати. Наутро все начинается сначала. - Не хочу белые носки! Хочу розовые! - Бьякуя-сама, все вокруг носят белые. - А я не все! Я наследник клана Кучики! Ну тогда хотя бы оранжевые… За завтраком – то же самое. Омлет – не такой… не такой омлет! Опять не такой! Измученный Такэми, которому уже неловко перед поваром пятый раз идти на кухню, от отчаянья предлагает: - Бьякуя-сама, ну сделайте сами, как надо! - Сделаю! – загорается Бьякуя. И вдохновенно шлепает на кухню, босиком, через двор, забыв надеть даже сандалии, не говоря уже про носки не того цвета. И вправду сделал: кривой-косой, пригоревший… Но ребенок собой ужасно доволен и уминает свое творение за милую душу. А заодно и предыдущий, и половину до-предыдущего, неправильные. Занятия – это совсем другое дело. Считать, правда, юный Кучики ленится, считает он только мух на потолке. А вот письмо ему нравится. Бьякуя с удовольствием вырисовывает тушью сложный иероглиф «нэко» - кошка. - Очень хорошо, Бьякуя-сама. Вот только почему эта черточка у вас получилась такая длинная? - Ну как почему… - малыш Бьякуя улыбается из-под упавшей на лицо черной прядки солнечно-снисходительно, как может улыбаться только маленький шинигами большому. – Это хвост! Учитель честно пытается подавить смешок. - А теперь, прошу вас, превратите этот иероглиф в кошку-оборотня – «бакэнеко». Бьякуя хватает кисточку и пририсовывает еще один длинный штрих. - И всё? Вы уверены? Поясните, что вы добавили? - Второй хвост! Дед сегодня вернулся со службы рано, даже еще до ужина. Бьякуя по этому поводу уже успел сплясать боевой танец, но теперь начинает думать, что, похоже, радоваться он начал рано. - Бьякуя, Такэми-сан опять на тебя жалуется. Ребенок обиженно супится: - А ябедничать вообще-то стыдно! Особенно взрослым. - Для чего ты спалил забор? - Я нечаянно. - Я и не утверждаю, что чаяно. Я спрашиваю, для чего. - Я хотел хадо… - мальчик шмыгает носом. - И тренироваться решил на заборе. - Ага… - И попал. - Попал… - А попросить поставить для тебя специальные мишени тебе не пришло в голову. - А что, можно мишени? – оживляется Бьякуя. – А какие они? А они у нас есть? Или делать надо? А где их ставить? А их много? Мне много надо! Улыбаться в такой ситуации главе рода бы совершенно не следовало, но трудно не улыбнуться, когда наследник радостно скачет и делает стойку на голове, найдя наконец-то применение свой брызжущей во все стороны духовной силе. - Хорошо, с этим мы разобрались. А что насчет ширмы? На парных ширмах изображен берег тихой реки и склонившиеся над водою зеленые ивы. Были. Теперь же пейзаж щедро дополнен черными линиями, группами точек, стрелочками и неведомыми пиктограммами. - Это сражение. Сейчас, софу-сама****, я вам всё покажу, - глазенки у Бьякуи вмиг загораются, точно два светлячка. – Вот тут – войско карпов… - он с энтузиазмом, блестя глазами и сдувая прядку с лица (пора бы уже что-то сделать с прической… вечно челка то в туши, то в супе. Взрослую делать рано, но как-нибудь поменять…), расписывает подробности великой битвы карпов с лягушками. Расположение ставки «карпьего» князя, направление главного удара, потери с обеих сторон, схему охвата с флангов и отчаянного бегства вырвавшегося из окружения противника… - Любопытно… весьма любопытно, - Гинрей не может не отдать должного: логика в этом есть. – Но как быть с тем, что когда лягушки выберутся обратно на берег, они станут неуязвимы, ведь карпы не смогут их дальше преследовать и добить? - Ну что вы, софу-сама, - Бьякуя улыбается с гордостью. – У них есть капапульты! - Ну ладно, - сдается в конце концов и суровый Кучики-тайчо, гроза недисциплинированных шинигами, чье легкое движение брови повергает в трепет слуг, рядовых и младших офицеров. – Но далеко не уходи, я тебя еще позову. Бьякуя удаляется – на сей раз почти чинно, как подобает наследнику Великого Дома Кучики. Он теперь за пять минут весь изведется от любопытства: зачем дед его позовет? когда позовет? Может, они пойдут в кура за другой ширмой? Там столько всего интересного! Дедушка несколько раз брал его с собой, это честь, которой удостаивается только признанный наследник, но без деда туда не попасть – ключ к сокровищнице есть только у главы рода. А Гинрей, дождавшись, когда за внуком закроется дверь, отодвигает другую, впуская того, кто ждал все это время в соседней комнате, отделенной тонкой перегородкой из деревянных реек и бумаги. Приветствует поклоном, умеренным: по рангу они равны, но гость несколько менее знатен, хотя и старше по возрасту и выслуге лет. - Прошу вас, Укитаке-тайчо. Полагаю, вы все расслышали? - Да уж, да уж, Кучики-тайчо! – Укитаке улыбается мягко и отвечает поклоном, прежде чем присесть на заботливо заготовленную для него целую гору мягких подушек. – Карпы с «капапультами» меня покорили. Двое седых мужчин ведут обстоятельный разговор. Мальчику за дверью пока незачем знать, что разговор идет про него. Но когда его все-таки позовут, Бьякуя так и распахнет глаза: ух ты! Он будет пить чай вместе со взрослыми! Да еще и с целыми двумя капитанами! В этот вечер Бьякуя будет трещать без умолку. Расскажет и всю историю лягушино-карповых войн начиная с самого основания этих кланов, и свой проект системы охраны от летающих голов, только надо его еще чуть-чуть доработать, есть недостаток, оповещение ненадежное… немножко огорчится, что нельзя посмотреть на банкай гостя, но тут же примется расписывать, какой у него самого будет банкай, когда он вырастет и станет… Татами устланы свежей хрусткой бумагой, окрашенной соком хурмы – мода, совсем недавно принесенная из Мира Людей, из Киото. Чая в чашках почти не осталось, и бумажный фонарь очертил вокруг себя на коричневатой бумаге теплый коричневый круг. Мальчик заворожено смотрит, как беловолосый мужчина вырезает из белой бумаги фигурки зверей. Очень просто, почти схематично: кружок, ушки, хвостик, легкий намек на лапки – бумажный зайчик. - А можно… можно мне зайчика? Пожалуйста-пожалуйста! - Конечно, забирай. Бьякуя почти не дышит; посадив бумажного зверька на ладошку, осторожно гладит его по спинке, точно живого. Укитаке делает еще и собачку, и жабу, и даже тенгу с огромным носом… но Бьякуя однолюб. В этот вечер ребенок, уморившийся за день, засыпает совсем без прыжков в полотенце, и даже без книг. Подсунув себе под щеку большую дедовскую ладонь, сонно шепчет: - Дедушка, а правда мой зайчик миленький? - Правда. Бумажный зайчик спит рядышком у изголовья, в специально сложенной из бумаги коробочке, укрытый белым бумажным одеялком. - Такой миленький… такой кругленький, гладенький… такой пушистенький… Бьякуя спит, посапывая и улыбаясь во сне. Гинрей осторожно высвобождает ладонь из-под детской щеки. Утром Бьякую ждут розовые таби и первое занятие с Укитаке-сенсеем.