Кошка

      Потолок. Стена. Кошка.       Белая простыня приподнимается под мерным дыханием. Вверх, вниз. Он смотрит на цветущие пионы, на белую пожелтевшую краску стыков, на отошедший от стены кусок обоев. Тоже жёлтые, тоже выцветшие.       Потолок. Стена. Кошка.       Именно в таком порядке двигаются его глаза. У ног сидит кошка, такая же неподвижная, как и он, смотрит пристально и лишь изредка качает хвостом. Несмотря на темноту, он видит её очень отчётливо. Белый кончик хвоста, чёрная шерсть, надорванное ухо.       Её тут нет.       У него нет домашних питомцев.       Потолок. Стена. Кошка.       Хочется закричать, заорать что есть сил в лёгких, но вместо этого лишь шорох простыни. Вверх-вниз. Сознание глохнет от тихой паники, сковывающей всё тело, и от холодного безразличия. Он видел это сотни раз и увидит столько же.       Всё хорошо.       Потолок. Стена. Кошка.       Всё хорошо.       Сломанное нельзя поломать снова, всё хорошо — Аллен твердит себе это раз за разом. Снова и снова, пока эта фраза не станет его личным мысленным шумом, подобный клаксонам во время пробки на хайвэе.       Потолок. Стена. Кошка.       Лёгкие слипаются кислотными разводами, а по бельму глаза плывут киты. Они ударяют огромными хвостами по его зрачку, разбрызгивают радужку серебряными нитями и, подобно кошке, сворачиваются клубком где-то у глазного нерва.       Он бы многое отдал сейчас за возможность услышать голос. Кого угодно. Китайца с магазина под его домом, преподавателя по тригонометрии или его надоедливой соседки сверху с её избалованным сыном-девятилеткой. Чтобы ему что-то рассказывали, и он мог уснуть. Сказка, рутина на работе, да даже если бы зачитали состав освежителя воздуха! Лишь бы только этого хватило, чтобы он уснул. А так — лишь неясный шум телевизора за тонкой стеной.       Потолок. Стена. Кошка.       Ненависть к самому себе разъедает внутренности, сжимает желудок у самого основания — слюна со вкусом кислоты. Фразы из прошлого пытаются достать до его реальности, остается только ждать, когда перегородка, сдерживающая их, рухнет, и он утонет в этом вязком безумии.       Масочник.       Клоун.       Мерзкий.       Он никак это не остановит, может лишь смотреть вверх, не моргая, чувствуя прикосновение хвоста к своей ноге. Ждать, когда она встанет и сожрёт его лицо, а на обглоданные кости натянет собственную морду с подожжёнными усами.       Всё хорошо.       Он видел это сотни раз и увидит столько же.       Потолок. Стена. Кошка.       Всё хорошо.       Он проснётся в шесть утра от звонка будильника.       Он всегда просыпается в шесть утра от звонка будильника, исключение только суббота и воскресенье, когда после ночной работы он спит до обеда. Он проснётся, сделает себе кофе на маленькой кухне. Маленькой, как и всё, что в этой квартире, на которую ему хватило денег с его подработок между учёбой. Да, правильно, нужно думать о том, как он заплатит в этом месяце аренду. Ему нужно сдать проект к следующей пятнице. Кейтлин просила помочь с интегралами.       Потолок. Стена. Кошка.       Он проснётся утром в шесть. Он не исчезнет, никто не заберёт его лицо, проснётся именно он, а не что-то другое.       Всё хорошо.       Вверх-вниз.       Аллен пытается набрать в лёгкие как можно больше воздуха, так, чтобы заболело у сердца, но что-то тяжёлое не даёт ему это сделать.       Кошка.       Голос. Пожалуйста. Хоть чей-то. Любой громкий звук, который поможет ему понять, где реальность, который может прогнать эту чёртову тварь. Пожалуйста. Пожалуйста. Хоть кто-то. Кто угодно.       Кошка приоткрывает пасть, и видны её желтые, как и эти стены, клыки, её грязно-коричневый язык. С глотки воняет гниением и смертью, ухоженная чёрная шерсть блестит от крови, а на когтях кусочки человеческой кожи.       Всё хорошо.       Потолок. Стена.       Утро наступает так же мерзопакостно быстро, как и всегда. С узкого зашторенного окна слышно, как китайскому магазину тире ресторану привезли товар, как владелец-китаец спорит с поставщиком-негром, пока француз выгружает ящики. Аллен знает, какой они национальности, знает, о чём они спорят, потому что наблюдал это сотни раз, каждое утро, изо дня в день.       Он лежит ещё минут пять, пятнадцать, двадцать. На тридцатой минуте он всё-таки встаёт, убирает будильник с повтора и говорит себе, что уж завтра он точно встанет ровно в шесть. Тело неприятно покалывает, как это обычно бывает при судорогах, поэтому потягиваться или делать любые другие резкие движения он не рискует. Медленно встаёт со скрипучего дивана, от него до кухни ровно пять шагов, напротив раковины дверь в уборную. Он умывается, чистит зубы, пока готовится яичница с всё-что-было-в-холодильнике, когда тостер выплёвывает два кусочка хлеба, он застёгивает ремень на чёрных джинсах. Всё как всегда.       Обычно, мерно, спокойно.       Два поворота ключа, последний раз проверить, всё ли в рюкзаке, что ему нужно: ноутбук, тетрадь, ручка, кошелёк, проездной, сэндвич. Всё. Теперь можно идти. В лифте Аллен как всегда пересекается с мисс Хэйлингтон и её сыном, она держит мальчика за руку, пока он кричит, топает ногами и канючит так громко, что Аллену слышно это даже сквозь музыку в наушниках. Он зажимает верхний индикатор громкости на телефоне, раздаётся тихий «клац», означающий, что предел громкости достигнут.       — Но я хочу себе белый телефон! — Томми — он знает это имя, потому что женщина повторяет его раз за разом — топает ногами и размахивает руками, так что Аллену приходится прижаться к дальней стенке.       И не то чтобы он ненавидел детей, скорее даже наоборот, но конкретно этот его раздражал.       Десятый этаж.       — Томми, но ведь мамочка не может уже его вернуть, — Аллен не слышит её, но даже так знает, что она говорит. С этим ребёнком нужно не сюсюкаться, а задать ему трёпку. Хорошую трёпку. Иначе он просто сядет на её шею и будет там до тех пор, пока не задавит её насмерть.       Седьмой этаж.       Господи, поскорей бы добраться вниз. Аллен стискивает зубы и упирается взглядом в электронное табло с красными цифрами. В последнее время из-за недосыпа у него нервы просто ни к чёрту. Никогда ведь не был таким раздражительным, таким нервным, таким социофобом. Поездка в метро стала самым настоящим кошмаром, но снять жильё ближе к университету он не может — не по карману.       Четвёртый этаж.       Если бы он только мог с кем-то разделить аренду, двухкомнатная квартира явно выйдет дешевле, чем самому оплачивать однокомнатную. Конечно, он мог бы снять с кем-то из друзей: с Линали, например. Хотя нет, паршивая идея, у Линали ведь брат-псих, наверняка решит, что «злостный осьминог Аллен» хочет изнасиловать его любимую сестрёнку.       — Белый телефон! — вопит Томми, прыгая на двух ногах.       Тогда с Лави. Или Джонни. Даже если не возле университета, то просто снять квартиру с нормальным ремонтом.       — Бе-лый!       Господи, как же он хочет вдарить этому мелкому засранцу! Сделай ты уже хоть что-то!       Первый этаж.       Аллен выскальзывает из лифта раньше, чем мать с ребёнком, почти выбегает из подъезда на улицу, где его подхватывает и уводит к метро поток людей. Музыка басами бьёт по ушам, но тише он не делает. Лишь покрепче сжимает телефон в кармане серой толстовки и утыкается взглядом на свои кеды. Смотреть вперёд нет смысла — он даже с закрытыми глазами смог бы дойти до метро и ни разу не споткнуться. Старается держать дистанцию между собой и человеком впереди — ровно три шага, так, чтобы успеть остановиться и не врезаться, но и так, чтобы никто не мог зайти в это пространство, тем самым сузив его воображаемый шар.       Вдох-выдох.       Верно, шар. Прозрачный, как у хомяков, с помощью которого они перемещаются по комнате. В одном кармане телефон, в другом ключи и фантик. Нужно будет его выкинуть, как только он доедет до университета. Линия людей спускается к котлам на колесах по языку демонов, Аллен среди них. Смотрит всё так же на серые от пыли носки кед. Нужно их почистить, и фантик выкинуть, и что-то решить с квартирой. Снять с кем-то… нет, он не может это сделать, ведь если друзья увидят, как он ночью пялится в пустоту, наверняка испугаются. Может, даже посчитают его психом.       Сломанное однажды нельзя сломать снова.       Нет, не об этом нужно думать.       Аллен сразу проходит в середину вагона, где меньше всего людей, держится рукой в перчатке за поручень и смотрит в окно. Трубы, стена, станция. Трубы, деревья, станция. Трубы. Пять станций, переход, ведущий вниз, и ещё три, прежде чем ещё один поток людей подхватит его в сторону университета.       Шар, как у хомяков.       — Аллен, дружище, вот ты где! — Лави ерошит его волосы и усаживается рядом почти вплотную. Знал бы он, как сильно Уолкеру хочется убрать со своих волос ощущение чужого прикосновения, как он хочет отодвинуться желательно метра на два и засесть в свой личный шар. Интересно, тогда бы он перестал так делать? Вряд ли, скорее всего просто обиделся бы, именно поэтому он продолжает терпеть. До пары осталось не больше пяти минут, в аудитории переплелись сотни разных голосов — сейчас у них совмещённая лекция с другим факультетом.       Шумно.       Аллену снова хочется достать наушники, несмотря на то, что друг сейчас разговаривает вроде как с ним. Совсем недавно ночью он готов был умолять, чтобы услышать чей-то голос, сейчас это воспринимается как что-то далёкое и не его, сейчас хочется тишины.       — А я ей говорю: «Девушка, Вашей маме зять не нужен?» А она…       Аллену хочется закрыть уши руками. Голос друга раздражает, волосы поднимаются на руках, до оскомины и скрипнувшей челюсти. Ночью, кстати, не лучше. Когда во время ночных приступов к нему в первый раз пришла уверенность, что, если он услышит чей-то голос, всё это пройдёт, он на следующий же день записал голос Лави и включил в наушниках. Не помогло. Лави, Линали, Джонни, староста Линк и даже повар в столовой — он перепробовал голоса всех людей, с которыми общался, и ни один из них не помог. В момент, когда начинался его приступ, они заглушались шумом сломанного телевизора, а после и вовсе пропадали, словно кто-то выключал запись, но при этом в шесть утра вместе с будильником был слышен и голос. Может, помимо человеческого голоса, ему нужно личное присутствие?       — Ух-х, Аллен, знал бы ты, что она вытворяла! В общем, слушай…       Он хочет ударить его, так же сильно, как и того ребёнка в лифте. Нет, сильнее, потому что с взрослым не нужно сдерживаться. Напихать в глотку листов из конспекта, ручек и карандашей, чтобы он наконец заткнул свой поганый рот!       Замолчи.       Заткнись.       Аллен несколько раз сжимает и разжимает руки в кулаки, впивается ногтями в ладони, словно бы проверяя свою реакцию — больно. Достаёт ноутбук, пытаясь немного отвлечься и улыбается. Друг не виноват, что у него хроническая усталость, что от недосыпа он раздражён и всё время болит голова. Нужно с этим срочно что-то делать, иначе он скоро начнёт кидаться на людей, прям как тот псих БаКанда. От воспоминания об этом человеке его передёргивает.       — Сделай рожу попроще, Мояши.       Помяни, как говорится.       — Не смотри на моё лицо, раз оно не нравится, — а вот ему он может вмазать и ни капли не будет об этом жалеть.       — Это ты не будь там, где нахожусь я.       — Слушай! Я не виноват, что у тебя в жопе затычка, и поэтому ты ко мне приебался! — в сердцах выкрикивает Аллен, вскакивая со своего места. Бесит. Бесит. Бе-сит! Хочется просто размазать его по стенке, сломать руку и смотреть, как его лицо скорчится от боли, а если он посмеет рыдать и канючить — выдрать глаза и засунуть ему же в рот.       — А… Аллен, — Лави смотрит шокировано, впрочем, как и все в аудитории, включая преподавателя, который только зашёл. Та фраза мало того, что была сказана слишком громко, так ещё и грубыми словами, которые не были свойственны такому пай-мальчику.       — Мистер Уолкер, прошу сесть на своё место, иначе затычка окажется у Вас, а не у мистера Канды.       Это всё из-за плохого сна.       Аллен просит прощения, садится и утыкается взглядом в ноутбук. Сил нет даже улыбнуться другу и сказать «всё в порядке», остаётся лишь надеяться, что он не станет ему задавать никаких вопросов, иначе точно сорвётся. На Канду, что сидит сзади, он тоже не смотрит, лишь нервно подцепляет ногтем одну из кнопок клавиатуры.       — Друг, да тебе самому девушка не помешает. Может, как-то сходим вместе в бар? — Лави шепчет почти на ухо, так что дыхание касается кожи, и теперь её хочется содрать — противно.       — Конечно, как-нибудь, — Аллен немного всё же отодвигается и открывает файл. Пока преподаватель говорит вступительную часть лекции, он успеет что-то записать на следующий семинар, к которому должен был подготовиться утром.       Потолок. Стена. Кошка.       Дыхание рваное, прерывистое, словно совсем немного — и он задохнётся. Воздух стал плотным, вязким и тяжёлым, таким, что страшно набрать в лёгкие — вдруг потом не сможет выплюнуть. Пытается впиться ногтями в простыню, но не может пошевелить даже кончиком мизинца. По телу пробегает мелкая судорога — это последнее, что он почувствует за сегодняшнюю ночь.       Потолок. Стена. Кошка.       Бессилие стискивает горло, пока ненависть разрывает его грудную клетку.       Ничтожество.       Такие, как он, не должны жить в этом мире. Он лишь зря потребляет ресурсы, которые истощают планету. Таких, как он, нужно уничтожать. Он даже не годен быть расходным материалом.       Как же страшно.       Потолок. Стена. Кошка.       Мысли становятся всё более хаотичными и обрывистыми, не получается даже сформулировать привычное «всё хорошо». О Боже, сегодня он точно умрёт. Сегодня его точно не станет, и этим телом будет управлять кошка. Интересно, хоть кто-то заметит под его кожей кошачий череп? Хоть кто-то увидит разницу? Поймёт, что это подмена, обман. Или Лави так и будет рассказывать, как трахнул очередную идиотку, Линали так и будет жаловаться на своего шизанутого брата, а Канда материть его на чём свет стоит? Никто даже не заметит, что это не он — лишь пустая оболочка, которую заняло другое существо.       Потолок. Стена. Кошка.       — Снова у тебя сэндвич? Ты себе так скоро задницу отъешь, ни одна красотка на тебя не взглянет! — Лави ехидно усмехается и затягивается сигаретой. Несмотря на то что уже ноябрь, погода стоит на удивление тёплая, и лишь голые тёмные стволы деревьев напоминают о скорых холодах. Они сидят на лавочке в соседнем дворе от университета, потому что на его территории нельзя курить.       — Раз так беспокоишься о моём здоровье, лучше бы бросал курить, — Аллен морщится и ладонью пытается отогнать дым от экрана телефона, с которого читает книгу. По крайней мере пытается, сосредоточиться не позволяет голос Лави.       — Девчонкам нравится, — только и пожимает плечами. Вот вечно он так — девчонкам нравится. Аллен вовсе не удивится, если однажды его друг сделает публичный каминг-аут как гей, потому что «девчонкам нравится».       — Уолкер, нужно поговорить, — даже голову не нужно поднимать, чтобы по чёрным военным берцам на шнуровке понять, кто перед ним.       — Я не… — Аллен запинается. Стоп. Что? Он назвал его по фамилии, а не по кличке?       От шока он кивает, мол, да, конечно, мол, им есть о чём поговорить. Встаёт со своего места и идёт, куда ведут берцы, даже если бы они вели к адовой бездне. Но нет, они в подъезде, стоят у письменных ящиков, как какая-то влюблённая парочка, того гляди начнут целоваться. Бр-р-р, ну и мысли. И откуда он только знает код?        — Ты стал раздражительным, — Канда стоит напротив, в чёрной рваной футболке, чёрной кожанке, чёрных потёртых джинсах и чёрных берцах. Даже волосы и глаза были с чёрным отливом, только кожа на фоне всего этого чёрного-чёрного была необычно бледной.       — Да ты что-о-о, — Аллен отходит от того, что БаКанда назвал его по фамилии, и готов привычно острить.       — Свою дерзость засунь себе знаешь куда? — ему тоже не нужно много, чтобы взбеситься.       — Знаю, к твоей затычке!       Уставший мозг не успевает отреагировать, когда его прижимают к стене, а в горло упирается рука. Канда хочет что-то выплюнуть ему в лицо, выглядит таким взбешённым, что буквально искра — и они начнут драку. Аллен не убирает руку от своей шеи, ждёт этого момента, когда загорится красный и можно будет бить, но… Но его резко отпускают. Канда делает шаг назад, смотрит внимательно, поджимает губы. Он хочет что-то сказать, но никак не может решиться. Аллен это чувствует, поэтому ждёт. Начинать драку, когда с тобой хотят поговорить — верх невежества.       — Ты тоже, — Канда делает глубокий вдох-выдох, выглядит таким непривычно нерешительным. Так и хочется спросить «тоже что?», но Аллен терпит, прикусывает губу, зная, что может спугнуть. БаКанда, который хочет с ним спокойно о чём-то поговорить — ради такой диковинки точно стоит взять себя в руки.       — Видишь её.       — Кого? — выдыхает от удивления и даже немного разочарования. Наверняка он сейчас спросит за какую-то преподавательницу или девушку из университета. Неужели влюбился и всё никак не решается подойти к ней? От этой мысли становится немного неприятно, так что он поспешил забыть об этом. Ха-ха. Чтобы БаКанда и влюбился.       — Кошку, кретин, — Канда хмурится, смотрит из-под чёлки злобно и внимательно, а поэтому от него вовсе не скрывается то, как был шокирован и даже испуган Уолкер.       — Ты… откуда…       Аллену кажется, что у него в лёгких нет воздуха, что их продырявили булавкой, и теперь он никогда не сможет нормально дышать. Неужели он где-то мог проболтаться. Что если помимо ночных галлюцинаций с кошкой у него ещё и раздвоение личности? Но почему тогда он сказал «тоже».       — Синяки под глазами, ты явно плохо спишь, ходишь раздражённый, хмурый. Меня уже задолбал Лави с расспросами о том, что с тобой. Как будто я твоя личная нянька, — Канда фыркает, складывает руки на груди и опирается спиной о соседнюю стенку. Такой длинный монолог явно для него рекорд, но впереди ждали новые вершины — потому что пока он ни черта не объяснил. Вздох. Если всё окажется совсем не так, как он предполагает… крайне дерьмовая ситуация получится. — Где-то с первого месяца семестра я стал видеть у своей кровати кошку. Сначала я думал, это из-за учёбы, но это всё никак не проходило. А потом я начал думать, что когда буду слышать чей-то голос, мне станет легче, что она исчезнет. Я перепробовал кучу разных голосов.       Представить Канду, который мог бы дрожать от страха перед ночным кошмаром и задыхался бы, шептал себе «всё хорошо», было почти невозможно, но Аллен мог. Мог, потому что он сам проходил через это каждую ночь. Дрожал, задыхался и шептал. Пока кошка смотрела, пока кошка хотела его сожрать. И он тоже слушал голоса, но ни один не подошёл.       — Помог только твой голос, Уолкер, — слова давались с трудом, хотелось курить, но в подъезде нельзя.       А ведь голос Канды он даже не рассматривал для записи. Неужели всё оказалось так просто? Ситуация была настолько правильной и вместе с тем нереальной, хотелось рассмеяться, но сил на это не хватало. Сегодня он поспал от силы часа два, при том, что прошлые ночи тоже не были особо богаты на сон.       — Тогда дай мне записать твой голос и…       — Нет, — Канда качает головой, не позволяя договорить. Руки против воли тянутся к пачке ментоловых. Он нервничает, но показывать это не позволяет гордость.       — Почему?!       Вот же напыщенная скотина! Конечно, он может втихую записать ответ на какой-то из пар, но всё равно слишком жестоко отказывать тому, кто находится в подобной ситуации, когда сам воспользовался ресурсами этого человека. Канда ведь как никто другой должен понимать, что он чувствует.       — Потому что голос помог лишь на пару дней, потом она снова появилась, и тогда я начал думать, что если ты будешь рядом — она пропадёт.       — Тогда, — Аллен схватил своего заклятого друга за руку чуть выше кисти, ту, что сжимала пачку — чтобы точно не думал вырываться или сбежать. — Можно я у тебя сегодня переночую? Если я не смогу поспать, то меня точно придётся в дурку отправлять как буйного и особо опасного психа! А потом, если это поможет, мы бы могли вместе снять квартиру, я как раз искал себе соседа.       Теперь пришёл черед Канды входить в ступор. То, что он опасался сказать, предложение, из-за которого он так нервничал и ходил злее обычного, Мояши озвучил сам, причём так легко. До какой же степени его довела эта галлюцинация?       — Восьмой этаж, квартира сорок. Код домофона триста сорок семь.       Так вот откуда он знает код этого подъезда.       Квартира у Канды хоть и была однокомнатной, но порядком больше, чем у Аллена. Всё же ему финансово помогали родители, в отличие от его пьющего отчима. «Откупаются», — пренебрежительно передёрнул плечом Канда и больше ничего об этом не сказал. Что ж, если они будут жить вместе, то рано или поздно он узнает, в чём причина такого отношения к родителям. Кровать была одна, но большая, так что они спокойно смогли лечь по разные стороны, не чувствуя дискомфорта. Аллен так хотел спать, что его едва ли хватило принять душ, но теперь, лежа в чужой постели, которая пахла порошком и осенним днём, он всё никак не мог заснуть. Солнце последний раз окрасило шторы в красный, наступила ночь. Канда на расстоянии вытянутой руки, кошки не было. Ни её, ни удушливого страха, ни навязчивых мыслей. Только вот уснуть он никак не может.       Что за гадство.       — Канда, — Аллен чувствовал себя неловко. Наверняка ведь он тоже очень хотел спать, но в отличие от него уже почти заснул. Да и то, что он хотел попросить, не прибавляло уверенности.       — М-м? — как и ожидалось, глаза не открыл.       — Я… ну… могу тебя обнять? Ты не подумай ничего такого, просто…       — Так говорит кошка?       Аллен медлит. Врать не хотелось, но не говорить же, что так сам он хочет? Хочет обнять Канду, человека, который бесил его сильнее всего.       — Да.       Канда лишь откидывает край своего одеяла, без слов приглашая. Если бы Аллен мог видеть в темноте оттенки кожи, то точно бы заметил, как порозовели скулы Канды. Но он этого не видит, поэтому просто подползает ближе в своём коконе одеяла, выпутывает одну руку и несмело кладёт её в области солнечного сплетения, утыкаясь носом в плечо. Хорошо. Кажется, теперь он может заснуть.       — Щекотно. Ты своим дыханием щекочешь.       — Прости, — вот теперь он чувствует себя ещё более неловко.       Вместо того чтобы отстраниться или послать, Канда просто обнимает его этой рукой, вынуждая положить голову на своё плечо. Господи, лежат теперь, как какая-то парочка. Максимально неловко, но вместе с тем так спокойно. Обнимая своего соседа покрепче, Аллен не замечает, как начинает засыпать. Спокойный крепкий сон без кошмаров и страха.       И никаких больше кошек.