Viola

Глаза его жены были зелёными, словно яблоки Грэнни Смит, их радужка блестела сочной листвой на солнце, и даже в самый затяжной ливень от их взгляда веяло летним теплом и бесконечной надеждой. О, Эмили... Лето проходит, приходит мрачноватая осень, брызжет своими дождями и слякотью, а затем передаёт бразды правления зиме, царапающей щеки снежинками. Когда отчаяние на пике, весна расцветает под нежными лучами солнца, и опять появляется молодая зелень, нежась в теплом воздухе. Лето проходит и возвращается снова, но для Габриэля оно умерло, обрушилось стеклянной пылью вместе с надеждой. Его колючая затяжная зима длится уже черт-знает-сколько, и он скучает, до боли в костяшках и стиснутой челюсти скучает по изумрудным глазам своей Эмили, по блеску летней травы и отдаленному эху беззаботного смеха. Он замерз от изнеможения и одиночества, выстроив вокруг себя длинную стену из ледяных кирпичей, щедро смазанных отрицанием. Габриэль смотрит на её вытянутое тело за прозрачным куполом, пока отчаяние рвется к горлу, сплетаясь с болезненными потоками раскаленных воспоминаний, его оплетают эмоции острой сеткой, давят, как моль, попавшую в сачок. Кровь бьётся в висках, мужчине становится душно с шарфом удавкой на шее. Габриэль лихорадочно придумывает планы, изучает психологию, ищет отчаявшихся людей или кого можно легко довести до края. Внутри перманентно засела грусть, облепив ребра и распустившись колкими шипами. Ее глаза были голубыми. Он раньше не видел их за стёклами очков, за опущенными ресницами, за своей ледяной стеной. Ее хрупкая фигура в очередной раз свалилась в его руки, и сердце как обычно кольнула игла волнения — неосознанного, когда твой знакомый внезапно падает к твоим ногам тряпичной куклой с подрезанными нитками. Габриэль замешкался в этот раз почему-то — мысли снова уплыли в сторону сломанного камня чудес, он отстранённо поглаживал её ладонь своими пальцами и вглядывался в бледное лицо с залегшими под глазами синими полумесяцами и впалыми щеками. Ее голова была запрокинута, а глаза закрыты. Она потеряла сознание, и червячок вины, поселившийся в покрывшемся инеем сердце Габриэля, снова зашевелился. А потом её ресницы дрогнули. Глаза Натали были голубыми. Габриэль не заострял внимания на этом, просто автоматически в его мыслях появилась галочка, тут же отойдя на второй план. Они были голубыми, как высокое сентябрьское небо, набирающее свою синеву. Они отливали спокойной гладью вальяжно текущей Сены. Глаза Натали выцветали с каждым превращением, отражая боль, физически терзающую её внутри. Она была похожа на увядающий цветок фиалки, и Агрест думал, что от соприкосновения с зимой Натали зачахнет окончательно, но она, глупая, тянулась к морозным ветрам, зарывалась в снег, и ледяные стены проросли фиалкой, пока Габриэль не видел. Натали выцветала осенними красками, смывалась пастелью с полотна, и Габриэль не знал, почему она не прекратит. Натали не знала, почему она сумела прорваться за его ледяную стену и почему до сих пор жива. Габриэлю отчего-то полюбилось смотреть на небо, челюсть больше не сводило, а внутренние колючки успели расцвести. Натали со всей своей отвагой вмерзала в льдины, а они истончались, и каждый делал вид, что не замечал начала весны.