Circles

Слава вынырнул из воды, лихорадочно втянул воздух и тут же им подавился. Закашлялся. Тело жгло холодом. Вокруг стояла мрачная темнота. Слава принялся грести к берегу из последних сил, оттесняя руками лед. Намокшая одежда тянула вниз, вниз. Берег по контрасту с водой казался теплым. Он выполз на четвереньках. Сел. Голова гудела, как после удара чем-то тяжелым. В ушах трещал белый шум. Что-то все время ускользало... Он никак не мог вспомнить. 1. Вдалеке, за редкими деревьями светились огни неуютным белым светом. Слава кое-как поднялся и снова грохнулся на землю. «Наверно, сотрясение. Ничего. Раз не тошнит, ничего страшного, пройдет, — принялся он подбадривать себя, — давай, соберись». Надо встать. Дойти. Найти помощь. Замерзнуть тут — очень бесславная смерть. Он сделал еще один большой вдох и встал на ноги. Качало. В голове по-прежнему был гул, но шаг сделать получилось. И еще, и еще. Огни на берегу оказались выцветшей электрической витриной питейного заведения. «Отлично. Там мне помогут», — обрадовался Слава. Он, шатаясь и крупно дрожа, ввалился в бар. Внутри играл какой-то унылый фри-джаз и освещение было такое тусклое, что едва можно было разобрать обстановку. — Помогите, — еле просипел Слава. Почему-то внутри бара ему стало еще холоднее, чем снаружи, под ветром. — О. Гляди. Еще один, — флегматично заметил мужик бомжеватого вида, сидящий у двери. Слава покачнулся и упал. — Эй, эй, — из-за барной стойки к нему двинулся ужасно худой, высокий парень со впалыми щеками. Видимо, бармен. — Подымайся. Подымайся! Парень хлопнул Славу по щеке и посмотрел свирепо. Его молодое, в общем-то гармоничное лицо, напоминало череп, обтянутый кожей. Прозрачные глаза словно бы светились из-за мягкого зеленоватого света ламп над бильярдным столом позади. — Будешь вставать, не? Я сам тебя не подниму. Иди вон за стол. Принесу тебе одеяло и чего горячего. Слава кое-как встал и доковылял до столика с диванчиком у стены. Сел и зажмурился. От усталости перед глазами плыли черные кляксы. Мутировали, сливались и множились. — На! — что-то колючее плюхнулось на него. — И раздевайся. Снимай свои мокрые тряпки! Как же вы заебали, сил нет. Слава не стал уточнять кто «вы». Быстро разделся до трусов, укрылся стареньким одеялом. — Чай. Алкоголь не проси! — парень оглянулся по сторонам. — Но можешь поспать тут, раз клиентов нет. Блеклая лампа над Славиным столом постоянно раздражающе мигала и иногда даже потрескивала. Слава забрался с ногами на короткий диванчик, взял чашку с едва теплым чаем в руки и принялся пить и вспоминать, что случилось. Но воспоминания гнулись и ломались. Что-то важное ускользало... Когда чай был допит, Слава кое-как устроил свое длинное тело, завернувшись в шерстяное колючее одеяло, как в кокон, положил руку под голову и вырубился. — Давай-ка вставай! Слава продрал глаза. — Вставай, вставай. Утро. Сейчас убираться будут тут. Очухался? Я сделал тебе чай и яичницу. — Я не помню что со мной... Ты не знаешь что случилось? — спросил Слава, усаживаясь. — Мне откуда знать! — повысил голос бармен, но внезапно смягчился. — Я тебе одежду дам. Твоя совсем негодная. Да и холодно. Он поднял жалюзи. Серый утренний свет упал на его лицо, но не оживил черты, а напротив дал им еще более мертвенный отблеск. Яичница была едва теплой и какой-то безвкусной. — Приятель, а не угостишь вискарем? — кивнул Слава в сторону бара. — А деньги у тебя есть? Слава поднял с пола свои влажные джинсы. Порылся в карманах: в правом нашелся смятый бумажный трамвайный билет, карта «Подорожник» и мокрая сторублевка. Телефона тоже, разумеется, не было. В заднем кармане обнаружилась зажигалка. Он пощелкал ею — не работала. Хотел было выкинуть, но, проведя по ее грани, вдруг что-то всплыло в памяти. Что-то важное и постоянно ускользающее. Тепло чьих-то рук на пластике. — Ты жрать будешь или нет? Поторапливайся! — прикрикнул на него хозяин бара. — У меня есть сто рублей... — невпопад ответил Слава. — Ладно. Давай налью, хуй с тобой. Он пошуршал за баром и грохнул стопку чего-то янтарно-коричневого перед Славой. — Это взбодрит! Да не надо это, убери, — поморщился он, глядя на Славину мятую купюру. — Спасибо, что помог, — сказал, одевшись и умывшись ледяной водой в туалете, Слава, — как зовут тебя? — Не важно! — отмахнулся парень. — Иди. — Погоди... Я ищу кого-то, — внезапно даже для себя сказал Слава... — не знаешь кого? — Все мы кого-то ищем! — усмехнулся парень. Слава вышел на улицу. Оглянулся еще раз на озеро, холодно блестящее за деревьями. Поежился и пошел в другую сторону вдоль по дороге. Машин почти не было. Только изредка проезжала какая раздолбанная иномарка. Спустя какое-то время снова начало темнеть. «Как-то быстро...» — удивился Слава. Впрочем, часов у него не было, и время плескалось бессмысленно, как вода в стакане. Позади снова затарахтело. Перед Славой остановилась большая, красно-черная фура. «Мин 222» — на всякий случай запомнил Слава номер, опасаясь худшего. Из окошка высунулся крупный бородатый мужик. — Давай садись, додик. Подбгошу... — картавя бросил он. 2. В салоне пахло несвежим телом, мокрыми тряпками и едой. — У меня нет денег, — тихо сказал Слава. — Да это и так понятно по тебе, задготик! — хохотнул дальнобойщик. То, как он картавил придавало ему беззаботное очарование. Слава решил не бояться. — Сосать тебе тоже не буду, — бросил он. — Охуел? Я по девочкам вообще... — сверкнул глазами мужик и обвел рукой заклеенное плакатами с обнаженными дамами в пикантных позах пространство кабины. — Еду вот как раз. Место есть... ух, такие крошки... Не напрягайся. Попизди со мной. Расскажи чего. А то я засыпаю. Надо дотянуть до гостиницы. — Я не помню, как тут оказался... — сказал Слава, — у тебя не будет воды? Пить хочу. — Вон там поройся, сзади. Бутеры только не трожь. Я сам еще не ел. Можешь взять банан. И хлеб там был. С семками. Все равно вчерашний. Слава, наконец, согрелся и почти наелся. Он с удовольствием пялился в стремительно темнеющий горизонт. Дальнобойщик без остановки рассказывал обо всех проститутках, что он пробовал. Худых. Толстых. Грудастых и плоских. Ему нравились все. — Последняя вот, — он причмокнул, — такая... видно, еврейка. Нос большой, тощая, глазастая. Слава вздрогнул. Виски заныли. Где-то в желудке возникло знакомое свербящее чувство. Мужик все продолжал: — ... низенькая такая, а смотрит всегда словно сверху на тебя... я ее нагнул... Славу резко замутило. — Можно я окно открою? Ща блевану, — выдавил из себя он. — Эй, это грубо. Я тебе про баб рассказываю, а тебя тошнит. — Прости, друг. Сам не свой. — Ты из этих что ли? — мужик помолчал, погладил бороду, сделал погромче музыку, глянул на Славу и сказал, — Вообще что-то в этом есть, конечно. Я сам не пробовал, не подумай... — он хмыкнул, — вот в том блядовнике, куда мы едем, есть мальчик. Ма-а-альчик. Рыженький. Глаза такие... Оставшуюся дорогу они молчали. Слава даже задремал, вертя в кармане нерабочую зажигалку. Когда фура остановилась, на улице была непроглядная ночь. — Подымайся. Приехали. За окном была большая стоянка, а дальше, за сетчатым забором, шумел хитами 90-ых какой-то сельский то ли клуб, то ли ресторан, в нижнем этаже серого здания с облупившейся надписью «..остиница». — Спасибо, мужик. У меня сто рублей только. Возьми. — Не надо. Тебе пригодятся еще, — сказал дальнобойщик. — Пойдем со мной, а? Хоть посмотришь на баб. По тебе видно, что давно не перепадало. — Нахуя я тебе? — Ну. Жалко тебя. Замерзнешь на улице. Я тут на ночь, а в кабине тебя не оставлю, я не дурак. Слава спрыгнул на землю. И вдвоем они двинулись к шумному заведению. — Меня не пустят... — вдруг устыдился Слава своих растянутых трико и грязной толстовки. — Пустят-пустят. — грозно ответил бородач. — Со мной всех пускают. Внутри помещения было душно и темно. Едва-едва вздрагивали всполохи цветомузыки. Под потолком обреченно крутился дискошар. Что ж. Хотя бы тепло. Слава, потеряв из виду своего попутчика, привалился к стене. Глаза более-менее привыкли к темноте. Большое, прокуренное помещение представляло собой бывший концертный зал дома культуры. Виднелась сцена с потрепанным занавесом. У противоположной стены хаотично стояли столы, а посередине был танцпол, где извивалась в танце довольно многочисленная толпа. То и дело слышались пьяные визги и крики то ли боли, то ли наслаждения. Ударили басы, заиграла новая песня, помедленней. Покачиваясь на тонких каблуках, к Славе приблизилась очень худая и очень ярко накрашенная женщина. — Потанцуем. «Проститутка», — догадался Слава. — Нет денег, красотка. Отвали. — Договоримся... — страдальчески изогнула брови она. — Нету, говорю. Она взглянула на него повнимательнее и сказала: — А. Я поняла, — и удалилась. Не прошло и минуты, как Славу кто-то мягко потрогал по плечу. — Скучаешь, зая? — сладко спросил голос прямо в ухо. Слава повернул голову и лицом к лицу встретился с курносым, очень симпатичным и юным мальчиком. Вспыхнули прожекторы и тут же погасли, но Слава успел разглядеть его румяное лицо. — Я тебя знаю? — спросил он. — Разве что в твоих сладких фантазиях... — жеманно ответил мальчик и картинно облизал губы. — Я тебя знаю! — сказал Слава уверенно. Снова мигнула белым светомузыка. Мальчик вгляделся в него мутными глазами, разулыбался развратно. — Как скажешь, детка. Как меня будут сегодня звать? — Серега! — вырвалось откуда-то из подсознания. Мальчик испуганно заморгал, тряхнул волосами. Его взгляд слегка прояснился, но тут же снова стал мутным. — Можно и Серега, — кивнул он и положил Славе руку на пах и тут же удивленно убрал. — Ты такой теплый... — медленно проговорил он, — тут все холодные. Он еще раз медленно моргнул. — Сереж! — сказал Слава. Мальчик дернулся, пытаясь уйти, но Слава уже крепко держал его под локоть. — Пусти! — испуганно вскрикнул он. — Пусти-и-и! Витя-а-а! Славу швырнуло куда-то вбок и на пол. Потом к другой стене. Потом к двери и наружу. Он приземлился прямо лицом о порог. Его снова подбросило. — Так. Мальчик стоит денег. Есть они у тебя, заморыш? — Блять, да хватит меня кидать. Дай свалить. — Свалишь, конечно, но сначала заплатишь. — Да за что! Я его пальцем не тронул! Бугай-Витя приподнял Славу за грудки и прижал к стене. Оглядел. — Бомж какой-то притащился. Как тебя пустили, чмо! Пошел отсюда. Слава вывалился в ночь. Перед клубом курила стайка проституток, брезгливо, но с интересом оглядывая его. Слава сел на деревянное крыльцо. Растер лицо руками. Ощупал карманы. — Эй, красотки, сигареты не найдется? Одна фыркнула. Но другая, самая низенькая и хорошенькая в фиолетовом парике, подчеркивающем ее бледность, несмело подошла к Славе. — На, — протянула она сигарету и села рядом, — хуево выглядишь. — Я не понимаю, что мне делать, — сказал Слава в никуда. — Я про себя ничего не знаю. Мне некуда идти. — Могу сказать про себя то же самое, — выдохнула она и затянулась сигаретой. — Я что-то должен найти... — продолжил Слава, вглядываясь теперь в девочку, в ее мелкие знакомые черты лица. — Саша!! Клиент! — послышалось от дверей. — Прости, — устало сказала она. И поднялась, поправляя короткую юбку. Уже двинулась уходить, но вдруг обернулась. — Ты странный. Тепло от тебя идет. Удачи тебе в твоих поисках... Фонарь над дверью по-театральному подсветил ее накладные ресницы. Слава замер. Посмотрел на сигарету в руках. Нахмурился. А огонь? В кармане по-прежнему болталась зажигалка. Он щелкнул раз, два. Огня так и не было... Зато смутно-неясное воспоминание вдруг всплыло перед глазами: щелчки неработающей зажигалки, нос, длинные ресницы, острый профиль. Слава встал. Положил сигарету в карман. И пошел вниз по темной улице. Воровать у него все равно было нечего. 3. Слава не спеша обходил гаражи, как вдруг с лаем на него кинулась огромная бездомная собака. Он едва увернулся от ее зубов и побежал. Вперед, вниз по единственной дороге, слабо освещенной редкими фонарями. Ориентиром на горизонте горело небольшое кафе, мимикрирующее под «Макдоналдс». Слава впрыгнул из последних сил внутрь, и пес ударился о стеклянную дверь. Зарычал, демонстрируя огромную слюнявую пасть. Внутри пахло горелым и кислым. Народу толком не было, но столы равномерно покрывал слой мусора, а подоконники — пыли. В зале не убирали. Старенький телик крутил попсовые клипы — без звука. Слава двинулся к стойке с кассой, но его кто-то окликнул: — О! Слава! Очень тучный мужчина сидел в глубине зала, в темном углу, и едва заметно улыбался. — Мы знакомы? — спросил Слава, приближаясь. Стол ломился от разной степени вредности еды, но ни одно из блюд не выглядело аппетитно. Зеленоватые бургеры, серая картошка-фри, наггетсы с какими-то вкраплениями синего, в прозрачном стакане с газировкой плавала муха. — Знакомы, знакомы. Не помнишь что ли? Влад! — представился мужчина. Слава не мог отвести глаза от отвратительно расплывшегося по столу мороженого с подгнившей вишенкой сверху. — Ну? Слава постарался сосредоточиться. Мысли вновь ускользали. От стола потянуло чем-то протухшим, как из дедушкиного погреба. — Садись. Ешь. Ты голодный, — сказал толстяк. Слава взял наименее блевотный на вид бургер, но прожевать не смог. Вкус был мерзким до спазмов в желудке. Слава выплюнул кусок под стол и приподнял булку. Из мяса показался червь. — Как-то неприлично отказываться от угощений. Я к тебе со всей душой! Толстяк встал из-за стола и вмиг стал каким-то парадоксально огромным. На голову выше Славы, хотя Слава был не из низеньких. Толстяк тем временем обошел стол и двинулся ближе, холодно улыбаясь. Загородил собой выход. Слава почуял неладное. Стал лихорадочно соображать. Тут должен быть черный ход. Он отскочил, ловко перемахнул через стойку заказов. Побежал сквозь кухню, вынырнул в узкий коридор с облупившейся синей краской внизу и серой побелкой выше. — Нет смысла убегать, Славик! Нет смысла отнекиваться! — донеслось ему в спину. Слава бежал, бежал, а коридор все не кончался. Он уперся в стену, разглядел справа дверь, дернул, надеясь укрыться там и выпрыгнуть в окно, но в помещении стояла темень и холод, а окон не было совсем. «Морозильник», — в отчаянии понял Слава. — Вот и правильно. Посиди пока тут, — донеслось из-за двери и лязгнула задвижка. Вспыхнул свет. Это была тесная комната в полках, а вдоль стен висели алые разделанные туши в желтых прожилках жира. Слава пригляделся, и лучше бы этого не делал. Туши были человеческие. Большие, и что самое страшное, маленькие. Он обошел комнату по периметру, заглянул за железные полки. Не выбраться. Ни двери, ни окна, ни тайного лаза. Слава осел на пол у двери и закрыл глаза, чтобы не смотреть на растерзанные тела. Холод терзал тело спазмами. Слава достал нерабочую зажигалку, чтобы себя успокоить. Щелк. Щелк. — Славка, ты как печка, — большие голубые глаза прищурились. Слава нагнулся ближе. Чмокнул то ли новую, решившую показать себя яркому солнцу, веснушку, то ли кусок рыжеватой щетины. — Ты рыженький, Мирон Янович. И теплый. Как солнышко. — Я не рыжий, — игриво-недовольно пробурчал Мирон, стараясь улечься поудобнее головой на Славиных коленях. Просто выгораю от такого солнца. Не привык. — Купаться-то пойдем? — спросил Слава и стукнул Мирона по носу. — Не. Я буду спать. Потом снова поем. И снова буду спать. — Ляль, тебя не разорвет на части столько кушать? — Сказал бы я кого скоро разорвет... — Ну ладно. Слава бродил по побережью в одиночестве до заката. Волны шуршали, то и дело пытаясь поймать его ступни. Когда он вернулся в номер, Мирон, в одних светлых трусах, спал на животе поверх одеяла, неудобно согнув руку. Слава сел на кровать, на пружинящий отельный матрас. Домой бы такой матрас, глядишь бы Мирон ночевать оставался. Слава потрогал его плечи и спину — кожа горела огнем под пальцами. — Миро-о-о-он, — тихо позвал он, — Миро-о-о-о-он, просыпайся. Не спи на закате. Мирон приподнял голову, открыл удивительно голубые и глупые спросонья глаза. Моргнул и сказал: — А. Есть че пожрать? — Нет. Я все съел. — Закажи в номер. Что-нибудь. Выбери на свой вкус. Отвернулся и снова засопел. Слава проснулся от того, что кто-то со всей силы тормошил его за плечо. — Ты жив еще? Вставай, бегом! Пойдем! Невысокий парень в форме официанта шепотом кричал на него: — Слава! Надо идти. Пока Влад не проснулся. Идем. Слава кое-как поднялся, стуча зубами от невыносимого холода. Они пошли по коридору, поворот, еще поворот. — Стой тут. Официантик набрал код на замке. Повернул к нему очень знакомое лицо со смешной бородой и лихорадочно зашептал: — Слава! Слушай меня внимательно: сейчас идешь все время прямо по дороге. Прямо! Никуда не сворачивая. Идти долго! По пути будет рынок. За рынком сядешь на электричку. Там одна останавливается. Не перепутаешь. Доедешь до станции «Стигийское». Жди меня у вокзала. Дальше двинемся вместе. Только постарайся ни с кем не сталкиваться и не разговаривать. В электричке не проходи далеко от выхода. Понял? Слава медленно кивнул и спросил: — Ты... ты знаешь где Мирон? — Не знаю! — зло бросил он. — Но мне самому нужно кое-кого найти. Отсюда есть выход, слышишь!? Есть. И мы его найдем. — Я... я что-то забыл. Мне надо вспомнить... — Не знаю я где Мирон твой! Но где-то тут! Где угодно может быть по дороге. Или вообще в блядовнике, откуда ты вышел. — Я понял. Идти все время прямо. Я понял. — Молодец! Все. Теперь бегом! — Спасибо, Ваня! — Вспомнил, — облегченно вздохнул Ваня, — все, теперь иди. Слава вышел под ледяной дождь вперемешку с мелкой крупой снега. Пес тихо выл вдалеке, но Славу это уже не пугало. Он щелкал колесиком зажигалки в кармане — так ему было теплее. 4. Дождь потихоньку начал капать реже и не так беспощадно. Вдали занимался алый рассвет тревожными всполохами. Дорога с редкими признаками асфальта сначала шла сквозь пустыри и складские закоулки, потом, сделав петлю, вывела Славу на безлюдную утреннюю улицу. Под ногами, вязкая от дождя, грязь липла к ботинкам. Наконец, совсем рассвело. Через час стало тяжело дышать от невыносимого зноя. Слава снял толстовку и повязал на бедра. Пот стекал с него ручьями. Дорога уперлась в бетонное ограждение. Слава почесал голову. Походил вокруг и увидел небольшую дыру в этом заборе, за кустами. Скользнул внутрь и тут же столкнулся с какой-то злющей бабкой: — Куда прешь! — бабка оказалась довольно молодой еще женщиной, несущей в руках полуувядший фикус, стопку книг и что-то еще, шевелящееся среди тряпок. — Извините, — сказал Слава и обошел ее, на всякий случай метра за три. Впереди был блошиный рынок, словно из детства. Прямо на земле, на клеенке, на старом тряпье народ выкладывал: детективы в тонкой обложке и старую одежду, мотоциклетные шлемы и антикварную посуду, игрушки и военные награды, фотографии, мебель, открытки и все, все, что только можно было придумать. Он споткнулся об очередной «прилавок», засмотревшись на мужчину, прямо тут, не стесняясь никого, делающего массаж ног очень красивой темноволосой даме, и рухнул со звоном на чье-то барахло. — Мой сервиз! Ты поломал мой сервиз, окаянный! Слава, поднялся, разгребая черепки. Откуда-то из толпы выросло несколько мужчин в кожанках. Один, высоченный и лысый, особенно опасно на него зыркнул и Слава, повинуясь инстинктам, побежал. Вдоль неровных рядов торгашей, разложивших хлам на полу, между металлическими прилавками, сквозь тонны и тонны тряпья, подвешенного на что придется, раскидывая в разные стороны старые стулья. Рынку все не было конца. Слава юркнул было под прилавок, но злющий дед ударил его костылем по спине. Он срезал путь, перепрыгнув через какие-то удивительно уродливые картины с собачками, пробежал мимо дерущейся за что-то толпы, из которой доносились крики: «Я сказал сто рублей, а ты мне сколько дал? Ты мне сколько?». Слава совсем выбился из сил, нырнул в книжную лавочку, отгороженную обычными старыми советскими стеллажами от всего рынка, сделал большие глаза, глядя на хозяина. Выплевывая легкие, сказал: — Не сдавай меня, старик, не сдавай! — Я-таки решительно вас не знаю, молодой человек. Попрошу вас на выход. — Дед, за мной гонятся! Я тихонько под прилавком отсижусь. — Это будет стоить тысячу рублей, дорогой человек. — У меня только сто. Ну пожалуйста! Я прошу вас! — Вы мешаете моей торговле, молодой человек! Я попрошу вас удалиться. Слава услышал, как за спиной упали книги. Он повернулся... Удар пришелся в челюсть. Он упал и отключился. Мирон лежал на животе и читал что-то, к чему Слава уже успел выразить свое пренебрежение. Второй раз стебать его было неинтересно, так что Слава просто сел рядом, потрогал родинку, проступающую сквозь татуировку, потом нашел на ощупь новую. За окном темнело, ласковый вечерний свет, облизывал очертания предметов. Слава чуть приподнял ткань. Там родинок было еще больше. Он принялся соединять их пальцами, выводя какой-то ему одному известный алфавит. Мирон поежился и хрипло пробурчал: — Слав, хватит! — Щекотно? Мирон помолчал пару секунд, но ответил глухо: — Я возбуждаюсь. — Какая удача! Я тоже. Лопатки заходили ходуном, Мирон слегка приподнялся на локте и поправил член. — Дальше читать будешь? — вкрадчиво поинтересовался Слава, тихонько навалившись сверху. — Жопа у вас, Мирон Янович. Смотрел бы и смотрел. Трогал бы и трогал. — Как будто первый раз трогаешь, Слав, — сказал Мирон неожиданно тихим и ласковым голосом. — Да... вот первый раз... ты и не помнишь поди ничо про первый раз. Только глазами моргал, такой пьяненький был. И хихикал, как школьница. — Хуйле сочиняешь, — фыркнул Мирон, — хихикал ты. А я, допустим, не такой уж и бухой был, больше вид делал, если честно. — Пиздец! — Слава всплеснул руками в показательно театральном жесте. Мирон оглянулся на него и поджал нижнюю губу в улыбке, — Помню что ты две минуты продержался. И сопел без остановки. И лапал без остановки. И хихикал. — Ах ты злючка, я просто поверить не мог... — Своему счастью! — Ну да, — просто согласился Слава. — Так что видишь: надо переделать. — Что переделать? — Ну наш с тобой первый раз, разумеется. Мирон цыкнул, давя смешок и перевернулся на бок. — Че ты смеёшься? Не терпится? Извини, глобальный твой первый раз поправить не могу. — Это одно и то же, — закатил глаза Мирон. — Хочешь сказать хранил девственность для меня, — рассмеялся Слава неверяще и полез к шее Мирона поцелуями, попутно стараясь уложить его на спину. Книжка упала на пол. — Ну... Не всю. — Да ладно? Серьёзно? Ни разу до меня не подставлялся? — наконец, услышал Слава то, что ему сообщили так вот невзначай. — Чему ты удивляешься? Как будто это обычное дело в нашем кругу. — Да ничему... Просто не знал, что ты до меня был еще це... — Мирон грубо хлопнул его по губам и зажал рот, оттолкнул, — ... лочкой, — закончил Слава и постарался снова улечься сверху. — Блять, ну я только из душа! — протянул Мирон, вмиг загораясь под прикосновениями. Умилительно краснея плечами, шеей, щеками и ушами. — Давай, — Слава продолжил незаконченное. Шея была недоцелована. Мирон не противился, поставлялся и под губы, и под руки. Совсем сдался и приоткрыл рот, когда Слава ухватил его за левую ягодицу и спросил: — Че еще помнишь? — Помню, как ты в штаны ко мне полез, а я замахнулся, чтобы по морде тебе дать, а вместо того обнял. Сам не ожидал, серьезно. — Да-а-а-а... я помню, что ты перегаром пах и коленками меня обхватил, как будто каждый день так делал. — Тебя коленями обхватывал? — Ну не меня. Вообще. Мужиков там разных. Вообще Слава много что помнил: как тогда Мирон принялся целоваться, как кусал его, Славы, плечи, как потом ласкал рукой сначала Славу, потом себя под Славиным взглядом. Как пьяно жмурился и как мелькал между губ розовый язык, обводя белоснежные зубы. Прямо как сейчас. — В жопу дать я тебя не уговаривал, не пизди. Ты сам. Мирон сморщился и сделал лицо: «А хуйле». — Мне стало интересно че в этом такого, — пробурчал он. — Ага. Да я понял давно: я у нас сверху, потому что тебе лень просто че-то делать. Зато лежишь на спине — хорошо. Отдыхаешь. Мирон перестал улыбаться, взглянул Славе прямо в глаза. Зрачки у него поползли вширь, как будто он только что закинулся. И красиво, и пугающе. Словно смотреть на идущую на тебя волну величиной с дом. — Тебе очень хотелось, — сказал он полушепотом, гладя Славу по челюсти, — я же видел, как тебе сильно хотелось. — Потому что мне хотелось...? — Мне не жалко, — усмехнулся он, облизывая губы. — Ты парень не жадный, я понял. Настоящий альтруист. Слава очнулся, когда ночной холод уже холодил кости. Почувствовал свою голову. Голова звенела. Почувствовал свое тело. Тело болело и мерзло. Открыл глаза и сел. Вокруг никого не было. Опустевший рынок напоминал теперь больше свалку. Уродливо горбились остатки вещей, целлофан, которым накрыли прилавки, плыл волнами, образуя какой-то инопланетный ландшафт. 5. Сквозь гаражи и закрытые киоски с шаурмой Слава вышел к железнодорожной платформе. Там тоже не было ни души. Мимо, не останавливаясь, пронесся красивый скоростной поезд. Потом еще один — только мелькнул бело-синим боком. Спустя час, когда уже зачирикали птички, на горизонте показалась старенькая раздолбанная электричка. «Это точно моя», — догадался Слава. Он впрыгнул в нее, прошел внутрь. Свободных мест не было, но встал он более-менее вольготно. На следующей станции в вагон ввалился народ. Плотнее. Славу унесло вглубь, от дверей, дальше, дальше. «Продерусь поди», — понадеялся он. Еще через станцию толпа начала сжиматься, как тиски. Воздуха почти не было, в духоте озверевший люд начал ругаться. — Вы мне по ногам ходите! — жаловались с одной стороны. — Ах ты мудак, ты что ко мне жмешься! — возмущались сзади. — Уступите мне место! У меня нога больная! — А я может вообще беременная! Звучало впереди. — Как не сты-ы-ы-ыдно! Толкаете меня! — Я вас толкаю, я вас пальцем не тронул. Ругались прямо рядом со Славой. Внезапно вагон очень сильно тряхнуло и толпа начала падать. Слава, ни за что не державшийся, рухнул на невысокого мужика, схватился за его бок, чтобы не повалиться на пол: — Ты че меня лапаешь, пидор? Охуел? Мужик толкнул его, и Слава оказался на полу. Почувствовал, как прямо по нему начал топтаться народ. Он прикрыл руками голову, особенно больно по телу проезжались женские шпильки. Вверху снова спорили кто кого толкнул, и как бы Слава не пытался подать голос, звуки ссоры были громче. Он набрался сил и начал потихоньку ползти, ползти вперед. Его били сумками сверху. Пинали. Каждый раз, когда он уже почти вставал, кто-то, вопя, толкал его ногой. Поезд снова остановился, и его буквально выплеснуло наружу, как рыбу, прямо лицом об асфальт. Ещё несколько ног прошлись сверху, а потом все затихло. Электричка отъехала. Он выдохнул и рассмеялся, стесал себе кожу на лице, но приехал вот. Это была нужная ему станция. Мирон сидел неподвижно, пялясь в стену уже, кажется, час. — Девица, может отомрешь? — Отъебись! — бросил Мирон, на Славу даже не глядя. — Ты охуел? — Отъебись, я сказал, я занят. — Чем ты, сука, занят, ты в стену смотришь, как кот из мемов. Мирон встал с кресла и ушел на кухню, громко шаркая ногами. Слава выдохнул, помотал головой и пошел следом. Вот приперся к нему, еды даже притащил. А он, знаете ли, занят. Мало ли... Слава его не видел неделю. Пишешь — молчит. Звонишь — не берет. Думал придет — и дверь не откроют. Открыли, конечно, но толку? — Мне надо одному побыть. Свали. Позвоню, как буду свободен, — сказал Мирон, пытаясь открыть заевшую балконную дверь. — Я тебе собачка что ли? Или мальчик по вызову? — Нет, — сказал Мирон и оглядел Славу презрительно, — с мальчиком-то попроще было б. Он не будет тебя доебывать. Или, может, тебе денег дать, чтоб ты нахуй пошел отсюда? Слава ударил, даже особо не думая. Унизительно и хлестко, как ударил бы бабу, пощечиной. Мирон помедлил секунду, будто не веря в произошедшее, что Слава посмел вот так запросто поднять на него руку, а потом кинулся с кулаками. Они катались по полу, вцепившись друг в друга, пока Слава не оказался сверху, прижимая Мирона к грязной кухонной плитке своим немаленьким весом. — Че, сука, кто у нас теперь мальчик по вызову? Мирон плюнул в него. Прямо в лицо. Смачно, зло улыбаясь окровавленным ртом. Слава не повелся. Рук не отпустил. — Ну полежи, полежи так. Подо мной, знаю тебе нравится. Мирон предпринял еще одну попытку вырваться, но Слава его удержал. — Лежи, лежи. Красиво лежишь. Они замерли так на минуту, может больше. Мирон, прижатый к полу. Слава, сгорбившись над ним. Ситуация и поза была такой глупой. Слава увидел, как Мирон начал успокаиваться. Сначала прикрыл глаза, потом начали расслабляться одна за одной напряженные мышцы. — Че случилось-то, болезный? — спросил Слава. — Хуй знает. Заебало все. Скучно. Наверно, надо уехать. Обстановку сменить. Слава слез с него, сел рядом. Задумался: вот Мирон уедет. В Лондон ебучий или еще куда. А что будет делать он, Слава? Сначала, конечно, начнет долбить. А потом, потом? Мирон это же — как планета, как навязчивая мысль на дне мозга, как ориентир, как маяк. Ненависть к нему за все эти годы стала настолько привычной, что Слава и сам не заметил, как она превратилась в глухое обожание, желание, одержимость. Слава бы из ада вышел ради Мирона. Что будет делать Слава, когда Мирон уедет, что будет делать Слава? Что будет делать... Мирон все лежал на полу и смотрел в потолок, не моргая. С этого ракурса его глаза были совсем странные, нездешние. — Это че... твоя биполярочка типа? — спросил Слава. — Нахуй иди, — устало, но беззлобно отозвался Мирон, потирая ушибленный подбородок. — Заебал. Отожрался, тяжелый стал — пиздец. Кран противно капал, действуя на нервы. Слава прислонился к шкафу спиной, подтянул ноги к груди. Мирон повернул голову на движение и теперь смотрел прямо на Славу. Неотрывно и внимательно. — Че уставился? — не выдержал он. — Ноги у тебя красивые. — задумчиво произнес Мирон и протянул руку. — Сегодня все по пизде, а ноги у тебя красивые все равно. Всегда. — Ага. Единственный ориентир в этом море тревог типа. Так че случилось? — Еще пересказывать тебе... Погоди, сейчас свой розовый дневничок достану и вслух зачитаю. — Конечно, я ж и не пойму ничего! — Зато ноги красивые, — повторил Мирон. — Че ты заладил «ноги»? — хохотнул Слава. Слишком уж резкая была перемена настроения. — Ноги. — Мирон придвинулся к нему, ведя рукой от щиколотки вверх к колену. — Длинные. — Ага! Вот и цени... какого охуенного мужика себе урвал, а то... — поперхнулся словами Слава, видя как Мирон встал на четвереньки и подполз опасно близко, раздвигая Славе эти самые многострадальные ноги. Расстегнул ему ширинку и скользнул ниже, к паху. — Ну ты и пиздоватый, Мирон Янович. Я за твоим ПМС не успеваю. — Все ты успеваешь. Я же вижу, что успеваешь... Слава был виновен. Он всегда возбуждался с полоборота от прикосновений, да только одного взгляда Мирона, а Мирон, к несчастью, всегда этим пользовался. Да и пусть пользовался бы. Не жалко. Такой рот у него был горячий, так кололась свежая щетина на загривке, так невыносимо развратно и неумело он брал член глубже, давясь и жмурясь, чтобы сморгнуть слезы в уголках глаз. — Ну че? Помогло? — спросил Слава, когда Мирон сплюнул сперму в раковину. Тот хмыкнул, открыл кран и прополоскал рот. — Видишь? Это все мой хуй. Лечит любые болезни, я же говорил. — Лечит-лечит, — у Мирона было мокрое от воды лицо и слипшиеся ресницы. — Ладн. Пойду, раз ты не в духе... — неуверенно сказал Слава. Мирон выглядел теперь умиротворенным, но с ним никогда не знаешь что дальше. — Можешь остаться. Ты вроде помогаешь немного. Только не беси. Тихо сиди. — Гав. 6. Слава вышел со станции сквозь людный вокзал на широкий проспект и дальше его понесла толпа. Она становилась все гуще, гуще. Пока, наконец, не сомкнулась плотно. Он решил было народ обойти, но это оказалось невозможно. Все мелкие улицы ведущие прочь, перекрывали серые строи гвардейцев в полном обмундировании. — Приятель, пропусти, а? — сказал он одному, пытаясь разглядеть лицо за бликующей маской. Гвардеец ничего не ответил. Тогда Слава попытался протиснуться — его жестко оттолкнули. — Ты в камеру хочешь, парень? Не трогай их, — послышалось из-за спины. Слава отступил. Уже хотел было вернуться, как вдруг, далеко-далеко за черно-красным флагом, в самой гуще толпы он заметил знакомый профиль и лысую макушку. — Мирон, — тихо сказал он и рванул, расталкивая людей. Сначала это было возможно, но чем дальше, тем теснее смыкались ряды. — Куда прешь! Слава, стараясь, не потерять из виду Мирона, протолкался к перекрытому подземному переходу и взобрался на гранитный бортик. — Эй! — Славу дернули за плечо. Он обернулся. Внизу, на земле, стоял Дима Шокк. Слава его узнал немедленно. — И ты тут, — бросил он и отвернулся, чтобы увидеть Мирона, но того уже не было видно, толпа растворила его в себе. — Миро-о-он! — крикнул он. — Миро-о-он! — но его голос потонул в гвалте других голосов. — Мирона ищешь? — сказал Шокк, уже забравшийся рядом. Слава кивнул. — Мне он тоже тут постоянно мерещится. Это нормально. Ты привыкнешь. — К чему, бля, привыкну? — разозлился Слава и спрыгнул вниз. Продираясь сквозь толпу, в самое месиво. То и дело мелькал то кусок шеи с татуировкой, то затылок с прозрачным ежиком коротких волос. Слава добрался до биотуалетов и, держась за ветки деревьев, взобрался на один из них. Кабинка под его весом тревожно затрещала, но выдержала. Слава сел. Пригляделся. Мирон был очень далеко. Прямо у невысокой, пока пустующей, сцены. Примеру Славы последовали другие люди. Народ взбирался на биотуалеты, как на баррикады, все больше, больше. Кабинки трещали, но держались. Слава выхватил флаг из рук человека на соседней кабине. Встал в полный рост и размахивая им крикнул изо всех сил: «Миро-о-о-о-он!». В глазах потемнело. Он полетел вниз, больно ударился головой об асфальт и отключился. Мирон стоял и с интересом разглядывал себя в большое зеркало, которое не так давно привезли и повесили в спальне. — Обожаешь себя, да? — спросил Слава, подходя со спины. — М? Мирон собрал лоб морщинами и смотрел на Славу сквозь зеркало. Слава сказал: — То, какой ты. Даже в этих труселях позорных. — Это шорты. Слава обнял его, проворно запустив руку под шорто-трусы. — Да? Где в таком случае настоящие трусы? — Надел на голое тело. Чтоб тебя порадовать... — утомленно ответил Мирон. Слава знал этот сорт игривой надменности. Мирон был в ней хорош. — Гм. Конечно, тут все для меня, кто бы мог сомневаться. — Я тебе всегда говорю, что во мне сомневаться не надо... — сказал Мирон, выгибая шею. — Твое эго больше, чем мой член. — Так это не сложно... — Не нарывайся! — Слава прижал Мирона к холодному стеклу. Тот выдохнул через нос и посмотрел через зеркало сначала на себя, потом на Славу. Слава взгляд отвел и сказал: — Говорила мне мама... Что-то говорила про «не сотвори себе кумира», но я ее не слушал. И где я теперь? — Где? — Мирон облизнулся, чуть прикрыл глаза, следя за Славиными хаотичными движениями: он стягивал шорты к коленям. Шорты не поддавались, а Мирону, кажется, доставляла удовольствие эта неловкость. — Надеюсь, скоро буду в каком-нибудь хорошем месте. Пока Слава, плотно прижимаясь, обводил пальцем сжатую дырку, Мирон смотрел на него сквозь зеркало. Или все же больше на себя. Или на Славу. Это была игра или нет? — Приласкаешь себя, пока я тут тружусь? Шорты, наконец, упали к ногам. Мирон перешагнул через них, оставшись голым. — Или стесняешься? Мирон закусил шелушащиеся губы, опёрся о стекло одной рукой. Слава двигался внутри двумя пальцами. Узко и сухо. Но Мирон не жаловался почему-то. Только следил за Славой и собой, отраженными, из под прикрытых ресниц. Вздрагивал и давил в горле стоны, от чего кадык красиво дергался. Слава не спешил, но уже знал, что до главного дело все равно не дойдёт. Слишком Мирон уже отпустил себя, слишком сладко было на него такого смотреть, не теряя контроля самому. А то обычно наоборот. Слава легонько взял его под горло, потерся головой о плечо и чуть сжал шею. Мирон охнул, дернулся, сам насадился на пальцы до конца и неожиданно забился в редких судорогах. Внутри Славы что-то переломилось. Движимый чем-то беспощадно сильным, он оттащил Мирона от зеркала, повалил на кровать, сцеловывая сладость его губ, соль пота и горечь семени. Изучая, умирая, преклоняясь перед ним, как перед божеством. — Ты бы сожрал меня и кровь выпил, будь твоя воля, да? — спросил Мирон, отдышавшись. — Вкусить плоть твою, пить кровь твою, как вино, ага. Самомнение у тебя, говорю же! — беззаботно ответил Слава. Теперь уже спокойствие и удовлетворенность текли по его венам. — Ты без ума от меня. Очнись! — прыснул Мирон. — Очнись! — Очнись! Вставай! Вставай, ща будут вязать! Ну! — кричал Шокк. Слава открыл глаза, вокруг все плыло акварелью. Он кое-как, опираясь на Диму, поднялся. Толпа вокруг бесновалась, шла волнами. Со сцены кричали что-то неразборчивое, толпа вторила хаотичным гулом. Они доковыляли до здания по соседству. Слава прислонился к холодной стене и поднял лицо к серому небу: моросил мелкий дождь. Он вдруг заметил, что на крыше одного из высотных зданий напротив сидело несколько человек, отсюда они были просто движущимися точками. И не успел Слава пошутить про снайперов, как друг за другом загрохотали то тут, то там выстрелы. Люди, забравшиеся на заборы и ограждения начали падать, как перезревшие яблоки. Толпа завизжала, закрутилась. Животный, нечеловеческий крик разрезал воздух, а из громкоговорителя раздалось механическое: «Митинг не согласован. Расходитесь!». Рядом со Славой ахнула девушка и схватилась за окровавленную шею. «Маша, Маша», — запричитал парень рядом и вдруг резко рухнул на землю. — Бежим! — закричал Шокк и потащил Славу в переулок. В переулке стальной стеной стояли гвардейцы. — Как разойтись-то, если вы выход перекрыли, блять?! — закричал Дима, и бросил уже Славе, — Не тормози! За мной! — Как же Мирон... — едва слышно сказал Слава и вгляделся в толпу, которая разбегалась в разные стороны, топча всех, кто не был достаточно сильным, чтобы устоять на ногах. То и дело падали со столбов и парапетов люди. — Ребята, ребята, сюда, — бородатый священник в черной рясе кричал, размахивая руками.— За мной! В храме спрячетесь. Несколько человек побежало вдоль ограды, в храм. — Нет! Не ходи! — крикнул Шокк. Но Славе показалось, что лысая макушка скользнула в этот переулок. Он оттолкнул Шокка и поспешил за священником. В храме было неожиданно тихо, будто шум вовсе не проникал внутрь. И очень жарко. Слава оглянулся в поисках Мирона, как вдруг земля ушла из-под ног, и он рухнул вниз, под пол. Лязгнули механизмы. Он и еще несколько людей оказались в крохотном подполе-ловушке. Только вверху была крохотная щель, через которую пробивался дневной свет. — Да блять! — взывал Слава и стукнул по железному люку в потолке. Интеллигентного вида парень, совсем еще подросток тихо, но уверенно сказал: — Спокойно. Оставайтесь спокойны. Сейчас что-нибудь придумаем. Девушка всхлипнула. Мужик начал колотить по низкому потолку. — Бесполезно. Не выбраться, — тихо сказал Слава и сел на земляной пол. Они просидели так полчаса, а потом дно этой земляной ямы начало нагреваться. Жар шел откуда-то снизу, раскаляя воздух. — Возьмите воду. У меня есть, — сказал интеллигентный мальчик. Девушка без остановки выла, мужик тихо испуганно молился. Когда Слава уже начал терять сознание от жары, створки на потолке вдруг распахнулись... — Быстрее, наружу. Невысокий гвардеец в шлеме протянул руку. Слава выбрался последним. — Слава, за мной! — сказал гвардеец Ваниным голосом. — Ванька! — Сука, сказал же у вокзала меня ждать! Пойдем! — Стой! Тут где-то Мирон. — Мираж скорее всего, — сказал Ваня, — все видят, — он сморщился, — самых дорогих. Вот форма. Надевай. Так не выбраться. Слава кое-как напялил на себя маловатую форму гвардейца, мокрую от крови. За алтарем что-то зашуршало. — Погоди! — сказал Ваня и выпустил очередь в того самого священника. Священник упал навзничь, повалив со звоном церковную утварь. Слава не стал смотреть на него. Они обошли площадь с краю. Теперь она больше напоминала болото из ало-грязных тел. Месиво. Полуживые, стонущие, кто без рук, кто без ног, они двигались, как один большой страшный организм. — Не смотри, — тихо сказал Ваня. — Теперь сюда. Они свернули на безлюдную улицу и двинулись прочь от бойни. Фоном из громкоговорителей без остановки играла какая-то назойливая попсовая песенка. 7. Когда стемнело, они в молчании пришли к окраине города. Пересекли по дребезжащему мостику мелкую вонючую речку, которая переваривала отходы города и потому смердела невыносимо. Повернули к чахлой лесополосе. — Передохнем? — Нельзя. Ночью тут не очень, поверь. А надо еще лес пройти. Они двинулись вглубь и, удивительно дело, лесок, казавшийся редким, внутри вдруг стал непроглядной чащобой. Деревья подступали все ближе, ближе. Хорошо протоптанная дорога со следами шин сжалась в узкую тропку. Тем временем сумерки становились все гуще. Наконец, на них спустилась холодная, слепая темнота. Слава едва переставлял ноги от усталости и в кронах деревьев ему чудились висельники, в завывании ветра — их вздохи отчаяния и боли. Он шел по инерции, оттесняя ветки, хватающие его за края одежды. Мерный гул, поначалу показавшийся Славе просто галлюцинациями измученного мозга, все нарастал. — Что это? — шепотом спросил он. — Что? — тихо отозвался Ваня. Слава почувствовал, как почва уходит из под ног, превращаясь в вязкую жижу. Он закричал, но своего крика не услышал. Трясина вмиг засосала его по пояс. Паника подступила к горлу. «Не вырывайся, — начал вспоминать Слава то, как его учил выбираться из болота отец, — не дергайся. Успокойся. Потом найди за что уцепиться. И тянись, стараясь не двигать конечностями». Слава ушел по плечи. Ему чудились снизу руки, хватающие за лодыжки. Ужасный трупный запах, казалось, пробирался прямо в желудок. Он выдохнул. Задышал ртом. «Все будет в порядке, держись!». Закрыл глаза, чтобы справиться с паникой. — Сам не знаю зачем мне все это... — начал Мирон, уткнувшись в подушку, — это все портит, усложняет... — он помолчал, — но в то же время делает все в разы острее. Да и все равно остановить я уже не могу ничего. Слава, не понимая что происходит, потрогал Мирона по плечу, надеясь развернуть его к себе. — Это все ты виноват! — повернулся-таки Мирон, грозно блестя глазами. — Со своими... поцелуйчиками постоянными. Как школьник! Слава робко улыбнулся. На поцелуйчики он действительно скуп не был. И Мирон, первое время не дававшийся, теперь смирился. И даже вроде как... Сам был инициатором? Слава сказал: — Если дело только в поцелуйчиках... — Я так не планировал! — перебил его Мирон. — Я планировал, что ты будешь приходить ночью, мы будем быстро болезненно ебаться, а на утро жить нормальной жизнью. Нормальной! Я не планировал, что ты еду мне будешь готовить и полотенце под жопу стелить, чтоб белье не марать. Какого хуя, Слава!? Я хотел оставить свою жизнь неизменной с одним маленьким секретным грехом, почему вдруг... Ты! Ты во всем виноват! — Я... — начал Слава, уже заранее жалея, что признается. — Да я знаю, блять! Знаю! Сложно, сука, не заметить! Я знаю когда так смотрят — ничего хорошего. Ничего хорошего! Хуйле теперь делать? Как это все уместить!? Здесь! — Мирон обвел стены комнаты, стены квартиры, стены мироздания рукой. Повисло молчание. — Я пойду тогда? — спросил Слава, уже ничего не понимая. — Куда, блять! Пойдет он, — выплюнул зло Мирон. Цыкнул. Ударил Славу в грудь и потянул к себе за шею. Поцеловал так — так. Жалящие, заманивающе. Так Мирон целовался только в полузабытье, Слава помнил, и обычно после таких поцелуев Мирон разрешал себя драть во всех возможных и невозможных позах, кожа у него тогда становилась гусиной и такой чувствительный, что на любое прикосновение он реагировал стоном, а взгляд наоборот светлел. И если Слава от такого Мирона хмелел и закрывал глаза, не смея его разглядывать, то Мирон наоборот — он все смотрел, смотрел на Славу, будто чего-то ожидая. А сейчас вот что? Почему у него такие глаза. Синие и злые, а губы мягкие. Зачем? — Че уставился, придурок? Я люблю тебя, — сказал Мирон, а Слава не понял. — Что? — Придурок. — Не это. — Люблю тебя. — Повтори. — Люблю тебя — Повтори. Слава изо всех сил дернулся и схватился за ветку, которую едва можно было различить в темноте. Напрягся немного. Подтянулся еще. Вниз тянуло со страшной силой. «Еще раз, — скомандовал он себе, — Дава-а-а-ай!». Ветка захрустела, но не сломалась. Слава выполз из липкой трясины по пояс. Полежал минуту, набираясь сил. «Куда нам спешить, правда?». Выдохнул и сделал еще усилие, подтянулся на руках и оказался на корнях дерева, как на островке. В безопасности. — Ва-а-а-ань? — крикнул он. Тишина ему не ответила. Он прислонился головой к дереву и решил просто переждать какое-то время. — Эй! Блять! Ты че тут сидишь? Я тебя... — Ванька! Снопы света падали сквозь деревья — наступило утро. Ваня бешено вращал глазами. Бледный, уставший, злой. — Я думал ты сдох тут. Шли-шли, вдруг ты просто пропал. Испарился. И не видно ж нихуя. Еще ветки шебуршат! У! — Ваня все никак не мог успокоиться, махал руками. — Пойдем скорее. Надо торопиться. Тебе-то хорошо! Ты все ж отдохнул! Скотина! А я по лесу бегал! Под Ванькины причитания они вышли из леса на большое выжженное поле... Вдалеке виднелся город, дымили трубы заводов, за ними поднималось красно-оранжевое солнце. — Похоже, почти пришли, — тихо сказал Ваня. — Немножко осталось. 8. Город начинался типично: придорожные чахлые кафешки, полуразрушенные лачуги, агрессивные грязные пьяницы, уставшие женщины в цветных халатах. На развилке их встречали две дороги. — Пойдем вдоль путей! — неуверенно сказал Ваня. — Вроде туда. В центре может быть опасно. Обойдем вокруг. За городом должен быть вход в канализацию, вдоль по тоннелю... и выход отсюда. Мне так сказали... Очень надеюсь, что не напиздели. И они пошли по шпалам. Ваня, осунувшийся и злой, непривычно молчаливый, еле передвигал ноги, постоянно спотыкаясь. Слава и сам еле шел, но Ванька храбрился, а значит надо было держаться и ему. К обеду зарядил холодный противный дождь, но они все шли и шли — укрыться было негде. Хоть бы поезд один проехал для разнообразия! Наконец, на горизонте показался большой железнодорожный мост. — Переждем там дождь, Вань. Ты держись! Ваня ничего не ответил, только носом швыркнул. Под мостом, словно тараканы, кишел разномастный оборванный народец. Сначала на Славе повисла цыганка: «Погадаю, дай погадаю». Слава едва отодрал ее от себя. Потом прицепилась группа подростков, но Ваня так на них зыркнул, что те быстро отстали. На бетонных блоках спала группа черных от грязи людей. Чуть дальше худосочный паренек и женщина в пирсинге ставились в вену. Рядом с ними истерично ругалась пара пьяниц, отнимая друг у друга какое-то звенящее барахло. Юная совсем еще девочка с черными кругами под глазами бессмысленно пялилась в пространство. Голова ее была странно, неестественно как-то, повернута вбок. Слава искал место, чтобы присесть. Тихо шел между людьми, стараясь не привлекать внимания. Совсем рядом с путями лежал человек без сознания. Слава засмотрелся на его синее лицо и вздрогнул, когда рядом пронзительно закричал Ваня. В двух шагах от них, завернувшись в какую-то грязную тряпку, сидел человек со смутно знакомым лицом. Ваня подбежал к нему. Начал тормошить. И взвизгнул, когда тот открыл глаза. У человека не было глаз — глазницы зияли бурой пустотой. — Ваня, Ваня, — попытался Слава оттащить его... — ты что! — Это же Ванька! Ванька! — Кто? — Рудбой, — выплюнул Ваня. И свел брови, готовый защищаться. Слава покачал головой. Вопросы задавать не стал — и так все было понятно. Он выпустил Ваню. Тот немедленно кинулся к искалеченному Рудбою. Принялся тормошить его. Хватать за руки. Ластиться. Страшная усталость, голод и холод вмиг затопили тело. Слава присел рядом, отвернулся. Достал зажигалку. Щелк. Щелк. Она все еще не работала. — Вань... — начал было он. — Я останусь тут! — рявкнул Ванька, даже не поворачивая головы. — Бля, не дури. Ему не помочь. — Я! Тут! Останусь! Поговорю! Спасу его! — Ваня был близок к истерике. — Ладно! Ладно! Тут до утра останемся, окей? Переждем дождь. Отдохнем. Слава стряхнул с бетонной плиты рядом то ли пыль, то ли пепел. Прилег и подтянул ноги к груди. Зажмурился, прислушиваясь к шуму ливня. За окном мерно моросил дождь, звонко стуча о сточную трубу. На часах было 7 утра. Нежный утренний свет едва пробивался сквозь светлые шторы. Тихие утренние звуки. Мягкие, невесомые. Где-то далеко шуршала машина, гудел на кухне холодильник. Мирон спал на животе, открыв рот и громко дыша. Неудобно вытянув руку в мелких темных волосках. Слава обнял его, притягивая к себе. Тот недовольно заворочался. Глазные яблоки быстро двигались. «Наверно, видит очередной сон про то, какой он охуенный», — решил Слава и зачем-то укусил его за нос. Мирон в ответ вздрогнул несколько раз ресницами и сонно взглянул на Славу: — А? — Да ничо. Спи. Мирон развернулся на бок и, положив голову Славе на грудь, продолжил досматривать свой сон. Слава все старался запомнить очертания его тела в своих руках. Тепло дыхания. Колкость щетины. Сбившуюся простынь, влажную кое-где. Тихое дребезжание электричества в стенах, электричества между ними. Было в этом моменте ускользающее, хрупкое счастье. Тронь его — рассыплется. Слава дернулся. Пока он спал, крохотная нищенка почти стащила с него кроссовки. — Пошла нахуй! — лягнул ее Слава, но та показала зубастый рот и набросилась на него. Почти впилась в шею острыми зубками, но Слава собрал остатки сил и откинул ее вперед. Она ударилась о рельсы головой и затихла. Солнце только встало. Большинство людей под мостом еще спали. Слава посмотрел на Ваню и Ваню, которые переплелись в объятьях во сне. Потряс своего Ваньку за плечо. Тот никак не реагировал. Тогда Слава ударил его по щекам. Еще и еще — Ваня открыл глаза, но теперь они были пустыми, лишенными жизни. — Блять! — у Славы уже не было сил злиться. Он сплюнул горькую слюну на землю, растер лицо руками до боли. Рядом зубами клацнул проснувшийся Рудбой. Слава попытался освободить Ваню из его цепких объятий, но Рудбой растянул рот в жуткой гримасе, дескать: «Ну давай, попробуй забрать». Слава попытался дернуть Ваньку за ноги, но слепой Рудбой отлично все слышал и перевернулся так, что Ваня оказался полностью накрыт его телом. — Ах ты скотина! — взвыл Слава и кинулся на Рудбоя, стараясь его оттащить. Тот только ухмыльнулся и внезапно укусил Славу в плечо острыми, как кинжалы, зубами. Слава вскрикнул, отскочил. Рудбой смотрел на него пустыми глазницами, облизывая окровавленные губы. — Мразь. Отдай мне Ванечку! — крикнул Слава, прикрывая рану рукой. Рудбой отвернулся к Ване, скорбно выдохнул и лег сверху, как пес, крепче обвивая его длинными руками и ногами. Ваня, все это время лежавший без признаков жизни, дернулся к нему и обнял в ответ. «Бесполезно. Надо идти», — решил Слава и быстро засунул видавшую виды сторублевку Ване в носок. Ему нужнее теперь. Стал тихонько выбираться, стараясь не наступить ни на кого из тревожно спящих оборвышей. Он оглянулся. Последний раз взглянул на двух Вань под грязной тряпкой. Выдохнул и вышел из-под моста, снова ступая на рельсы. 9. Железная дорога оборвалась внезапно. Будто бы поезд мог испариться и поехать по воздуху. Ни вокзала, ни полустанка, ни тропинки. Только поле в полегшей сухой траве. Вдалеке, перед редким лесочком журчала вода. Утопая в вязкой грязи, Слава пошел на звук. Мутная река стекала в канаву. Огромная труба под мостом сияла ржавыми внутренностями. «Туда», — сразу понял Слава. Взглянул на небо, словно в последний раз. Вниз медленно летели редкие снежинки. Шагнул внутрь трубы. — Э-э-эй! Есть кто? Ответило только эхо. Узкий ржавый тоннель коллектора был идеально прямым и непроглядно черным. Слава шел наощупь. Тоннель не петлял, только незаметно становился все уже и уже. Под конец Слава, по колено ледяной воде, вынужден был почти ползти по нему, еще мешала рана в плече, грязная вода ее раздражала, но вскоре Слава перестал замечать и ее, и собственную усталость. Он шел, его тошнило и качало, но он шел. Шел, слушая свой пульс. Думал. — Как блять можно быть таким тупым? — закричал Слава и хлопнул дверью так, что со стен полетели мелкие кусочки побелки. — Я же просил! Просил молчать! Какого хуя ты о себе возомнил? — Это ты какого хуя о себе возомнил, — Мирон толкнул его в грудь и нахмурился, явно недоумевая. — Рассказать всем? Серьезно? Мирон заметно побелел. Прищурился. — Я рассказал только своим. — Схуяли тогда Ванька и Андрей уже в курсе. — Мне, блять, откуда знать! — А неплохо б было знать. Подумать. А? Ваше величество? Сегодня знают они. А завтра весь интернет. Мирон развернулся и вышел в комнату из темного коридора. Слава видел какой напряженно-прямой была его спина. Эта спина его разозлила еще больше. Он бросил: — Ты совсем ебанутый? — Скрывать уже было никак, — не поворачиваясь сказал Мирон. — А Женя догадалась по твоей толстовке, когда я кота фотал, она в кадр попала. — Хуевке. Ну наврал бы. Мало ли откуда у тебя мерч мой может оказаться. Фанаты ебанутые прислали в подарок. — Слава. Захлопнись. Дело сделано. — Хуйле сделано! Будем просто сидеть в твоей уютной хатке и смотреть как все горит? Как думаешь, как много старых твоих фанатов придут на твои концерты, узнав, что ты между микстейпами в жопу даешь? А? — Слава! — Можно будет точно уже ничего не выпускать. Спокойненько сидеть здесь. Подгнивать. — Ну тебя тут никто не держит. Можешь выметаться и подгнивать где-нибудь в другом месте. Славу изнутри вдруг обожгло таким ядом. Он с размаху ударил Мирона. Хотел по щеке. Унизительно, чтоб как напакостившего кота, но рука сама сжалась в кулак. Удар пришелся в висок. Мирон рухнул на пол. Тоннель внезапно закончился. Славу смыло в лужу подмерзшей воды, воняющей ржавчиной и еще чем-то животно-протухшим. Слава встал. Оглянулся. И узнал место. Это было то самое озеро, из которого он выплыл в начале своего пути. Только теперь тонкий снежный ковер покрывал берега. В прозрачных сумерках на дальнем берегу озера можно было разглядеть какую-то точку. То ли коряга, то ли снег намело. Слав пошел туда. Ближе, ближе... уже зная, догадываясь. Мирон вмерз в лед по шею. У него были синие губы и открытые, пустые глаза. Снежинки не таяли на ресницах. Не желая верить, Слава достал из кармана зажигалку, забыв что она нерабочая. Щелкнул — слабый огонек осветил совершенно мертвое лицо. Слава упал рядом, не умея, не зная даже как крикнуть от той страшной боли, что наполняла его изнутри. Он втянул воздух раз, два. Затрясся. Воздух все не желал выходить из груди. 0. — Слава! Слава, блять! Заебал. Ты воешь! Просыпайся! Слава открыл глаза. Страшно, страшно. Тело не слушалось. — Кошмар? — спросил Мирон, слепо моргая в темноте. У Славы наконец-то получилось выдохнуть. — Миро-о-о-он, — жалобно протянул он и притянул Мирона к себе. Мирон удивленно фыркнул. — Че ты...? Миримся теперь так что ли? Слава замотал головой, заново узнавая обстановку комнаты: стены, мягкий матрас, белое постельное белье. Устыдился своего страха. Вспомнил их вчерашнюю некрасивую ссору. — Че снилось-то? — мягко спросил Мирон. — Я тебя никак не мог найти... — принялся вспоминать он, сон рассыпался трухой, но само ощущение безысходности все еще было сильным. — Прошел через какой-то пиздец: сначала унылый бар, потом бордель, гнилой ресторан, рынок, электричка в час пик, ебучий митинг, как ты любишь прям, лес с болотом, ночлежка под мостом с наркоманами и бомжами и блядское озеро, куда ты вмерз по шею. — Хм. — сказал Мирон, повернулся так, что даже в предрассветном сумраке, стал виден огромный синяк на шее и скуле, — а Вергилий был? — Че? — Ладно. Спи. — Мирон погладил Славу по голове и отвернулся спиной, прижимаясь, однако, вплотную. — Я не буду пока. Вдруг продолжение будет. Полежу так. — А я буду. Не хочу снова до обеда спать. Слава навалился сзади и обнял крепче, чтобы ощутить реальность, услышать, как стучит жизнь. От Мирона слегка пахло потом и утробой кровати. Успокаивающе. Слава потерся о его затылок. Несмело положил руку на живот, над кромкой трусов, забираясь только самым кончиком пальца за нее. — И че ты делаешь? Слава в ответ только потерся о его бедра потяжелевшим пахом. — Мы вроде спать собирались. — Я тебе не мешаю. Спи, — выдохнул Слава, скользнув рукой ниже, трогая колючие густые волоски в паху. — Мешаешь вообще-то! — недовольно сказал Мирон, но не отстранился. — 5 утра, блять, — глянул он в телефон под подушкой. Свет экрана осветил лицо. Помятое со сна, живое, очень красивое. Слава жарко чмокнул Мирон в затылок, как раз там, где была небольшая вмятинка, потом немного ниже, в чернеющий контур татуировки, выдохнул, прикусил. Ощупал теплые бока, грудь, дергающийся кадык, щетину и губы, чуть приоткрытые и горячие. — Давай только быстро! — взвился вдруг Мирон, переворачиваясь, привлекая руками, ногами Славу к себе. На себя. Сверху. — Кто-то говорил, что с этой бородой меня ебать не будет. Пиздабол... — И содомит. У меня много грехов, — согласился Слава.