Утро

Серхио лежит на спине и боится пошевельнуться. Сквозь плотно сжатые веки угадывается нежный, чистый рассвет, который с балкона Серхио виден как на ладони, будто солнце встаёт специально для Серхио Рамоса, и утренние звуки медленно и пока несмело заселяют просторную спальню. Утро – его любимое время суток. Он любит встречать его лицом к лицу, всегда просыпаясь очень рано, чтобы застать рождение нового дня. Тягуче-соленая, ласковая как набегающая волна мелодия на крутейшей аудиосистеме, чтобы разбудить чувства, и бодрый контрастный душ, чтобы разбудить тело. И стоя босиком на балконе и потягивая горячий кофе, уже свежий и оптимистичный Серхио готов ко всем новостям и битвам, что несёт с собой день грядущий. Но только не сегодня. Сегодня особенное – необыкновенное – утро. Рамос осторожно ведёт рукой чуть в сторону, и кончики пальцев натыкаются на тёплое, гладкое бедро. Крепкие расслабленные мышцы позволяют себя ощупать, огладить растопыренной ладонью, позволяют взобраться выше и беззастенчиво и открыто подползти к паху… А трусы то он когда успел напялить? Приличный, примерный Эль Ниньо. Даже после того, что делал ночью. Даже после того, что с ним делали ночью: сжимали, возбуждали, целовали, ласково пытали, дрожали над ним… - Я никуда не денусь, Чехо, - серьёзным, пониженным голосом пообещал Торрес, когда в середине фильма Рамос навалился на него, душевно зажав в мягких диванных подушках, и полез к его рту. Они смотрели «Офицер и джентльмен» по кабельному, перебрасываясь комментариями по ходу, но к середине фильма реплики как-то внезапно иссякли, и водворившееся между ними молчание приобрело резко волнующий и кульминационный оттенок. Фернандо упрямо не смотрел на Серхио, хотя его покрасневшие щеки и скулы, смущенное напряжение и чуть нервные и неровные – непопадающие в такт фильма улыбки не оставляли никаких сомнений в том, что он знает всё про взгляды Серхио, обращённые на свой профиль. Он снова потянул пальцами нить жвачки изо рта и так же изящно сжевал её обратно, почти благородно обслюнявив подушечки, и в этот раз Серхио не выдержал – рванул в атаку. Пылко и прямолинейно, и где-то даже немного грубо, оправдывая себя тем, что… задрочился уже смотреть. Фернандо от такого напора поперхнулся жвачкой, закашлялся, мягко содрогаясь под Рамосом, не отталкивая, а наоборот, сжимая его плечи, за которые ухватился спасительно, пока опрокидывался головой на оббитые светлым велюром подушки, ещё больше покраснел, потом вновь обрёл себя, сглотнул и спросил, поддевая улыбкой: - Не хочешь досмотреть? Я думал, тебе нравится Ричард Гир. - Ричард Гир может мне отсосать. - С разыгранной смелостью объявил Рамос, продолжая нависать над Торресом с непобедимой и трогательной настойчивостью. Эта была неловкая, неуклюжая бравада в его исполнении, призванная не поразить, а замаскировать собственную неуверенность, которая копилась с того самого момента, как Фернандо с плохо скрываемым волнением признался, что хочет посмотреть его новую квартиру. Оба понимали, что кроется за этим, потому что с минуты, когда Рамос, отчаянно выдохнув Торресу в лицо: «прокляни меня потом, если захочешь», прижался к его приоткрытым губам своими, прошло немало дней, и за это время Торрес не только не проклял его, но и на пару с ним преуспел в искусстве поцелуев и, пока коротких, но весьма приятных ласок. - Я никуда не денусь, Чехо, - произнёс Фернандо, поднимая руку и аккуратным, мягким движением пропуская свисающие, отросшие волосы Серхио сквозь пальцы. Рамос приклеился взглядом к красивому, обожаемому лицу, загоревшему и нежному, и сдержался, чтобы не бросить в него заранее обиженное, мучительное и злое: врёшь. Вместо этого впился в рот жадным, требовательным поцелуем, совсем не по-джентельменски пропихивая ему между губ язык и слизывая с них тающий клубничный вкус. Руку Серхио накрывает ладонь. Не прерывая тихих ласок, ложится сверху дополнительной тяжестью – под ладонью у Серхио тепло и упруго. - Ба, - слышит он негромкую, заспанную хрипотцу, - ничего себе рассвет. Спорю, он входит в эту неприличную стоимость. Большой палец гладит запястье Серхио, проходится подушечкой по вене, добирается до костяшек, массирует ласково среднюю. - Агент назначил просмотр на ранее утро, сказал, что я не пожалею, - делится Серхио, улыбаясь способности Фернандо легчайшим прикосновением рождать в себе желание. - Как будто солнце встаёт специально для Серхио Рамоса? – даже не целясь, попадает во все нужные точки Торрес. В голосе сквозит лёгкая ирония, потом сбоку раздаётся слабая возня, и занятая до этого рука Рамоса соскальзывает обратно на матрас. - Ты чего? – серьезно спрашивает Фернандо откуда-то сверху. Его рука касается уха и продавливает подушку, упираясь. – Посмотри на меня, Чехо. – Просит он. Больше всего на свете Рамосу хочется распахнуть глаза и нырнуть в тёплый, ласковый, ставший за одну ночь таким родным взгляд, облизать ответным взглядом веснушки, убедиться, что это не сон, поплыть, влюбиться еще сильнее, страшнее, позавидовать самому себе, но он знает, что как только откроет глаза, начнется обратный отсчет: в свои официальные права вступит новый день – первый на пути к тому дню, когда он бесповоротно, навсегда потеряет своего Фернандо. А поэтому Серхио лежит и отчаянно, упрямо жмурится.