Океан

      — Боже, черт возьми, — говорит Гэвин довольно тихо и ерошит волосы, поднимая брови, — тут все так изменилось.       Ветер, дующий с океана, бьёт в лицо, и дыхание перехватывает от соленой свежести. Растерянно кривя рот, Гэвин хлопает дверцей машины. Солнце скрыто за низкими тучами, из-за этого немного прохладно, и океан, представший перед глазами, идёт лёгкой рябью — его волны набирают силу ближе к берегу, надвигаются, закручиваясь под собственным весом, и разбиваются о песок белой пеной. На пляже когда-то стояли маленькие домики с едой и сувенирами — сейчас от них только и можно разглядеть покосившиеся фундаменты да сваленные в кучу бревна.       Коннор качает головой:       — Люди стремятся к центру материка, — говорит он, всматриваясь вперед. Ведет языком по губам так, будто бы ему действительно это необходимо, и неловко улыбается.       Шторма и изменения климата действительно сгоняют человечество, как стадо, подальше от берегов, поближе друг к другу. Там, где ливень не будет лить в течение нескольких дней, а цунами не смоет твой дом и тебя самого с берега. Где не придется бороться за жизнь с природой.       Новый порыв ветра бьёт в лицо, и Гэвин невольно улыбается и сам. Со всей работой, погонями и разбором бумажек до позднего вечера он успел позабыть, что такое запах океана. И что, если цивилизация успела покинуть этот край Америки? Он, черт возьми, не жить здесь собирается, а перевести дух, превратиться на денёк в водоплавающее животное. Заставить, в конце концов, Коннора залезть в воду.       Где-то высоко в небе кричат чайки.       — Пошли уже, — бросает он небрежно и закидывает на плечо спортивную сумку.       Старые кеды вязнут в песке. За ними остаются две дорожки из ямок. Становится лучше видна линия прибоя — неровная широкая полоса мокрого песка вперемешку с серой галькой и побитыми ракушками. Коннор идет немного позади и оглядывается. Диод на его виске кажется пронзительно голубым в отличие от смурного неба. Он несет в руках корзинку, как для пикников, и теребит ее в пальцах.       — Ты здесь бывал когда-то? — раздается из-за спины. Гэвин не спешит оборачиваться или открывать рот: для начала находит подходящее место, пустое от высушенных бледных комков водорослей, и бросает туда сумку. Выпрямляется и только тогда глядит на Коннора.       Тот вписывается в эту картинку как нельзя лучше. Ветер треплет его волосы — симуляция прекрасно справляется с имитацией движения, Гэвин почти верит — и играет с краями гавайской пестрой рубашки. Без влияния Андерсона здесь не обошлось, точно. Коннор забавно сводит брови к переносице, словно постоянно что-то анализирует, взгляд бегает из стороны в сторону, внимательно и с любопытством. И вся эта нелепость и то, что он, Гэвин, ее видит словно говорят: смотри, ты ближе, чем кажется. Тебе позволено больше, чем остальным.       Гэвин усмехается — как-то по-доброму — и пожимает плечами:       — Ага, давно когда-то. В детстве считай, и… — он затыкается ненадолго, чтобы окинуть остатки пляжа взглядом. Шумно вздыхает и трет виски прежде, чем продолжить: —…и, черт возьми, здесь хотя бы были люди.       — Неужели это ты всех распугал?       Осмысливая услышанное, Гэвин несколько раз моргает и поднимает брови так, что на лбу появляются глубокие складки. Видит лукавую улыбку и с оскорбленным видом пихает Коннора в бок:       — Ах ты засранец!       Улыбки у Коннора с каждым разом получаются все лучше, но смеется тот все еще редко. И когда тихий хохоток доносится до ушей Гэвина, он с оскорбленным видом показывает средний палец, но не может и дальше изображать, что ему не нравится. Матерится, кривя губы в ухмылке, и лезет в сумку, чтобы не видеть, как живо блестят подсвеченные каким-то особенным внутренним блеском глаза.       Ну и ветер сегодня, думает Гэвин.       Минут через десять он лезет в воду. Прохладные волны океана лижут ступни и щиколотки в течение добрых метров десяти от берега, но когда постепенно доходят до коленок, Гэвин замирает. Оборачивается, чтобы взглянуть на Коннора и фырчит: тот все еще стоит на берегу, держит руки скрещенными на груди и смотрит куда-то вперёд. Как какая-то статуя, честное слово.       — Эй ты, залезай уже! — Гэвин прикладывает руки к губам, делает что-то вроде рупора. Пялится на Коннора в упор, а ветер щекочет спину — мурашки бегут уже по всему телу.       — Плыви, я присоединюсь немного позже. Хочу посмотреть, — Коннору даже не приходится как-то искусственно повышать тон, чтобы его было слышно. Делает какую-то свою андроидскую магию и все. Слышно отовсюду. — Как вода?       — Освежает.       Гэвин посылает ему ухмылку, отворачивается и шумно вбирает воздух ноздрями. Шаг. Еще один. Толчок — вытянуть руки над головой, соединить ладони и позволить телу стремительно погрузиться, как нож в масло, в воду. Плеск и резкая тишина — внутри почти беззвучно и одновременно с этим громко, пузырьки воздуха попадают в уши, заглушают все вокруг. Можно услышать, как шелестит песок, но это только, если замереть и перестать шевелиться.       Гребок. Ещё один. И ещё. Гэвин не выныривает до тех пор, пока не заканчивается воздух в лёгких. Тогда он с новым шумным всплеском показывается на поверхности. Ослеплённый, мокрый, счастливый и с солью на губах. Готовый занырнуть точно также еще несколько десятков раз.       К черту это все, работу и прочее, пока рядом шумит океан. А сам он качается в его волнах.       — Ну, Коннор! — кричит он, удерживаясь на воде. — Не ссы, греби сюда!       Гэвин щурится и пытается вытереть воду с глаз. До берега далеко, но не настолько, чтобы не увидеть, как Коннор стягивает пёструю рубашку и шагает в воду.       Ближе к полудню тучи рассеиваются — остаётся только бледная дымка со стороны берега. Солнце поначалу выглядывает неохотно, но теперь оно в зените и греет, буквально накаляет песок. Ветер остаётся прохладным, и Гэвин, раскинув руки в стороны, лежит звездой на берегу. Держит глаза закрытыми, глубоко и медленно дышит.       Слышит, как накатывают волны, одна за другой, как Коннор копается в сумке совсем рядом. Как щелкает вдруг камера на телефоне — и приоткрывает лениво один глаз.       — На память, — улыбка, такая мягкая и живая, чертовски идёт Коннору.       Гэвин приподнимает бровь. Хочется сказать: и зачем тебе телефон, ты же и так все помнишь. У тебя же в глазах свои собственные чертовы камеры. Хочется фыркнуть и закатить глаза, и снова распластаться уставшей массой под солнцем.       Вместо этого он приподнимается на локте, щурится от слепящего глаза солнца и тянется рукой к Коннору:       — Кто ж так на память фотографирует, — ворчит он, — на память надо вместе.