Всем, кроме тебя

А-Яо маленький, хрупкий, словно девушка. Кроткая улыбка, чуть склоненная к плечу голова, когда мужчина внимательно слушал его, хитро блестя глазами, словно статная лисица. Он весь такой - суетной, хлопотный, до зубовного скрежета угодливый. Лань Сичэнь ухмыльнулся криво и будто зло, небрежно усаживаясь на мягкий пушистый ковер в кабинете Цзинь Гуаньяо. А-Яо не бросает в его сторону даже взгляда, занятой альтернативным Лань Сичэнем, что кривым отражением улыбался одними лишь глазами, поглощенный беседой. Им была заучена каждая фраза, каждое движение губ, неосторожно дрожащие пальцы, смешинки в глубине золота чужих глаз. Глупый сон, даже не явь. Словно проклятый хитрым заклятием, каждый раз сюжет один и тот же. Даже курильница лишь воссоздавала четче, позволяя не окунуться с головой, а лишь наблюдать, не касаться, не говорить, не... Собственная лобная лента на чужом тонком запястье смотрится неожиданно уместно в золоте одеяний. Тихий смех раздается в уединении кабинета, скрадывая неровные очертания двоих в дрожащем свете свечи. Лань Хуань прикрывает глаза, не желая упиваться мгновениями, которые малодушно позволил себе, вдохнув полную грудь удушающего дыма из темного стекла. А-Яо касается легко, словно оглаживая теплый мех, а не его лицо. Подушечки пальцев скользили ласково и бережно, будто самую дорогую драгоценность в коллекции. Впрочем, так оно было, ему казалось? Лань Сичэнь был вещью, упрятанной лисицою в собственной норе глубоко, да так, что сам того не понимал. Бережно лелеемый, оберегаемый от грязи охоты на дичь, теплой крови, стынущий во рту, агонии еще живого тельца у ног. Ему нравилось сравнивать собственную жизнь с животным существованием. Бешеная лисица не бросалась только на свою собственность, нежно оберегаемую. Всем, кроме тебя она давала знать, на чью территорию они забрели.

***

Он знал что было дальше. Курильница заботливо окутывала дремой, создавая не поддёрнутый дымкой привычный сон, а будто подделку реальности. Словно все что происходило и будет происходить - оно здесь и сейчас. Будто бы они оба не гнили. Кто взаправду, а кто лишь заживо. А-Яо податливый, мягкий. Зовущий его к себе одним лишь взглядом золотистого марева в радужке. Тянущий к нему руки, словно и взаправду нуждался хоть в ком-то. И Сичэнь не может не поддаться. Набрасывается оголодало, жестко, стремительно, выбивая с пересохших чужих губ сдавленный стон. Сцеловывает испарину их общей ночи с изящной шеи, спускаясь к разлету выступающих ключиц. Ханьфу окутывало их золотом во мраке, скрадывая любые очертания голубого. Ему кажется, что пятнами на белом будут не бурое, а этот желтовато-горчишный цвет, стоило бы ему вгрызться в чужую плоть, слизывая жадно капли тепловатой крови. А-Яо умел пробуждать в нем жестокость, подставляя смело собственную шею под его клыки. Они быстро менялись ролями. А-Яо всегда наскучивало долго подчиняться, особенно ему. Он желал заклеймить, присвоить, огладить всем собой, проникнуть под кожу, пропитать собственным запахом насквозь, чтобы еще долго ему чудился расцвет пионов даже в глади холодного источника. В золоте глаз жадный огонь, сжигающий заживо. Змеями по его плечам струится водопад волос А-Яо, склонившегося над ним. На выдохе он произносит его имя, бесстыже растягивая зацелованные губы в завораживающей улыбке, которая не имела ничего общего с привычным набором фальшивок Цзинь Гуаньяо.

***

— Я никогда не причиню тебе вреда, А-Хуань. Всем, кроме тебя. Меч входит в А-Яо легко, не встречая сопротивления. Не Минцзюэ всегда смеется хрипло где-то, скрытый во мгле их ночи. Курильница со звоном катится по полу, провожаемая пустым опьяненным взглядом. Лань Сичэнь встает с трудом, бредет, пошатываясь, в темноте цзинши к раскрытому настежь окну. Пионы цветут опьяняюще нежно.