Клятва

      「 — Клянёшься ли ты быть со мной в минуты печали и радости, в болезни и здравии, в бедности и богатстве 」       Акутагава никогда не задумывался прежде о том, что Хигучи способна исчезнуть из его жизни.       О нет, он не глупец и никогда им не был; он подозревал, однажды эта безрассудная женщина нарвётся. Попадёт под критическую пулю или будет брошена в сточный канал с перерезанным горлом. А он не успеет. Опоздает, не оттолкнёт, не ударит на опережение.       Акутагава всегда считал, если что-то и вынудит Хигучи оставить его — так его собственная некомпетентность. Его слабость. Он никогда не предполагал, что её можно просто отнять. — С этого дня ты начнёшь работать с другим человеком, Акутагава-кун. Видишь ли, Ичиё-чан слишком занята приготовлениями со свадьбой. Она молодая, привлекательная женщина... О, ты понимаешь, к чему я веду, ведь так?       Он никогда не предполагал, что Хигучи найдет человека, которому будет верна больше, чем ему.       Но Акутагава мог наступить себе на горло. Затолкать странное, жгучее чувство — это обида? Сожаление? Гнев? Он всё пытался разобраться, что раздирает ему внутренности — поглубже в глотку и поздравить её.       Со всей искренностью, которую сумеет наскрести в своей душонке.       Будь то торжество на самом деле для неё важно.       Будь Хигучи счастлива.       Она выглядит опустошенной, но отчаянно натягивает улыбку на осунувшееся лицо. Растерянная, униженная; Акутагава хочет разорвать что-нибудь. Кого-нибудь. Например, человека, который повинен в этом состоянии его подчинённой.       Он думает, эта стягивающая и обвивающая сердце тонкими нитями, что упоённо впиваются в мягкую ткань, боль — очередной приступ кашля. Сейчас Акутагава не против выкашлять на руках своей напарницы и собственные лёгкие: пусть его слабость ненадолго собьёт с её лица это неестественное, жалкое выражение.       Но во рту нет привычного привкуса метала.       Эта боль — его собственная, в ней нет вины способности. Боль человека, у которого отнимают то немногое, что у него есть. То, что он, как ему казалось, заслуживает.       «Надежду» и «счастье».       「 Клянёшься ли ты любить меня больше всех прочих 」       Акутагава думал, что на Хигучи наденут белое кимоно. Что белый ей подойдет. С каким-то странным упоением он представлял величественный, но беззащитный образ незапятнанной невесты.       Но она выглядит отвратительно.       Пышное платье — совершенно неподходящее её тонкой фигуре — сделало девушку похожей на непропорциональную куклу. Расшитая фата, волочащаяся по полу, тянула голову назад. Талия перетянута корсетом, а глубокий вырез платья притягивал лишние, гадкие взгляды. Акутагава впивается ногтями в собственную ладонь, сцепляя зубы от скользящего дрожью гнева.       Он думал, что хотя бы её сестра здесь — ни Гин, ни кто-либо из общих знакомых, ни он сам приглашений не получили — Хигучи заслужила поддержку близкого человека. Но сторона невесты пуста.       Ему известно — это не свадьба, но фарс, каток, проходящий по чужим нервам. И Акутагава рад этому. Будь здесь родные или знакомые, ему потребовалось бы быть осторожным.       А он на пределе терпения, рубить направо и налево сейчас — проще.       Ему неважно, кто. Кричит ли женщина или ребёнок. Мужчины сами кидаются на кривые когти Расёмона, и Акутагава бы даже развеселился. Будь причина, по которой он пришёл сюда, другой. Слева на секунду вскрикнули, когда тело насквозь прошило лезвие: вошло чуть пониже живота, дёрнулось вверх, разрывая плоть на две половинки. Он размозжил об стену сразу троих, когда расчищал себе дорогу до невесты, и перевернул каждую скамью на стороне жениха, выуживая из-под них тех трусов, предположивших, что смогут спастись.       Акутагава думал, что свадьба состоится на японский манер — поэтому пришёл в чёрном. — Семпай... — шепчет телохранитель, зажимая рот руками.       Небрежно Акутагава переступает через трупы. Ему нет дела, кто, по каким-то причинам, ещё дергается под ногами, стоит наступить на обезображенную конечность. Если счастливчики булькают кровью во вскрытых лёгких, умоляя его о быстрой смерти.       Голова жениха покатилась с алтаря по ступенькам. Священник трясётся, уронив своё Писание в кровавую лужу — ему проткнули плечо.       Первое, что делает Акутагава, когда Хигучи на подкашивающихся ногах шагает навстречу — срывает убогий корсет. Следом летит фата. — Семпай, зачем вы здесь? Это неподчинение приказу, вы... вы хоть понимаете, что натворили..?       Он подхватывает Хигучи под подбородок. Он не знает, где подохший ублюдок касался её — но предположения вызывают тошноту и отдаются звериным рёвом под рёбрами — и от этого закручиваются по спирали нервы. Акутагава первый раз позволяет себе подобную фривольность в её отношении — но целует так жадно и так отчаянно, словно и в последний.       Она жмётся к его телу, дрожа от холода. Так хочется сорвать это безвкусное платье — если понадобится, он отнесёт её домой, завернутую в собственный плащ. — Ты принадлежишь мне, Хигучи. Поэтому не думай, что сможешь сбежать. — Не смею думать.       Акутагава сам себе соврал — что согласен отпустить её, если она захочет. Не смог бы. Он никогда не сможет. Ему нужно, чтобы Хигучи была близко — настолько, что протянешь руку и схватишь её пиджак.       Ощущать её рядом — уже достаточно, чтобы успокоились терзающие тело бесы. Хигучи обхватывает его плечи, прижимаясь губами к губам. — Я буду счастлива только рядом с вами, семпай. — Не смею считать иначе.       Акутагава прижимает к себе своё сокровище, пока падре, дрожа, зачитывает клятву.       「 Клянёшься ли ты быть рядом со мной, пока смерть не разлучит нас? 」       「 — Клянусь. 」