Свободу за одиночество

Лицемерные твари смеют глядеть свысока их подобием человеческих глаз на меня. Не передать словами, как я хочу исполосовать рожу каждого из них. Раздавить подошвой эти мерзкие, бегающие по всему помещению глаза, что при тусклом свете зала суда напоминают протухшие оливки, вызывающие рвотные позывы. МЕРЗОСТЬ. И, вот, я терплю. До последнего. Нервный смешок отчаяния. Просочившаяся досада, за ней гнев. И повязка, по форме идеально подошедшая, чтоб спрятать солнца свет на два тысячелетия. Я сижу здесь уже целый час, полагаю. По крайней мере, так мне подсказывают чувства. Слушать подсознание — важнейший навык ведущего за собой не одну сотню туш…или душ, как вам, смертным, угодно. Между тем, глаза уже смирились с непроглядной тьмой. Только подумайте, а ведь Канаме так не одну сотню лет проскитался. И почему же именно сейчас я озаботился прижизненным положением ныне погибшего «товарища»? Ситуации, в которые попали мы, можно назвать похожими, если тщательней приглядеться — поэтому. Как Инь и Ян: Канаме на мгновение приобрёл то, чего был лишён всю жизнь, я же наоборот…теперь я лишён всего, что имел до встречи с тем рыжим шинигами. Как интересно получилось. «Справедливо», — наверняка подумал бы он, оставшись жить. А Будь Ичимару рядом в такой компрометирующий момент, точно бы ухмыляясь подметил, что моё раздосадованное лицо выглядит неуместно. Только начну думать о произошедшем, как сразу всплывает его надменная физиономия, с этой насмешливой интонацией вроде: «О? Что я вижу, Айзен-сама. Вы, кажись, чем-то о-очень озабочены? Ах, как жаль, как жаль. Вы ведь не столь давно приняли поражение от какого-то неопытного юнца, который и шинигами-то не является. Что ж, ну, с кем не бывает, правда»? И эти острые плечи, театрально поднятые вверх, разбросанные в стороны костлявые руки, вместе изображавшее то самое, человеческое, когда тебя не назовут ничтожеством в лицо, но неубедительно притворятся, что им не безразлично. В этом весь ты, Гин. Тебе же нет дела до моего «извини» теперь, ублюдок. Вот, только, жгучее желание попросить у тебя прощения грызёт изнутри. Ты и вправду не идёшь в сравнение с остальной падалью, лисья морда. Ассоциации надолго въедаются в память. Это хорошо. Так я не смогу забыть твоё лицо, по крайней мере ближайших лет 100, а вспоминать его, думаю, буду частенько, у меня ж теперь полно времени для размышлений.