Через рот

Нога продолжает болеть, и врачи не могут найти этому объяснение. Говорят, фантомные боли из-за стресса. Естественно, Антон этому не верит, просто бесится, что колено третий месяц крутит как в мясорубке. Из-за больной ноги он не может рассекать на электричках, так что с Эдом они видятся редко. В основном, когда тот приезжает в Москву из своего залупья или по-дружески оплачивает Антону такси. Но сегодня его подвозит Крид, который всё равно ехал с Арсением на турбазу за город — им по пути. Антон становится свидетелем их ссоры на идиотскую тему «бассейн или баня». Даже он чувствует, что проблема не в бассейне и не в бане, она в том, что эти двое элементарно не умеют общаться друг с другом, и в их отношениях скопилось слишком много с трудом сдерживаемого негатива. Он и сам иногда злится на Арсения и еле держится, чтобы не сорваться: но тот ведь не виноват, что Антон в него так неосторожно влюбился и теперь вынужден хранить эту тайну. Это не так уж сложно, кроме моментов, когда друг заводит частую песню «Эх, Антон, как бы хорошо было с тобой». Машина скрипит шинами по мерзлому асфальту, дворники работают без остановки: снег валит хлопьями, привнося хоть что-то интересное в быстро темнеющее везде. Радио молчит, и в салоне после вымученной ссоры тишина, давящая на мозг. Так хочется, чтобы ее хоть кто-то разорвал. — Эду привет передавай, — с натянутым весельем говорит Крид, заезжая во двор. — Арс, может, зайдем ненадолго? Чисто поздороваться. — Вы же виделись с ним вчера, — цокает Арсений, который Эда недолюбливает: считает, что тот быдло, при том что Антон и сам быдло. — И нам еще два часа дороги, ты хочешь по темноте ехать? — Да уже почти темно, так какая разница? — Такая, что не будет «чисто поздороваться», вы начнете болтать, и мы уедем только ночью. Антон, ты точно не хочешь с нами на турбазу? Антон точно не хочет с ними на турбазу. Они как-то ходили втроем в кино, и это был отвратительный вечер: что сначала, когда Крид и Арс сосались во время завязки фильма, что в конце, когда они умудрились посраться, и Антону пришлось бегать от одного к другому, как Гермионе во время ссоры Гарри и Рона в «Кубке огня». — Нет, не хочу вам мешать, к тому же я Эду обещал приехать. — Ладно. — Арсений грустно вздыхает. — Тебе помочь до лифта дойти? — Не, нога почти не болит, всё нормально. Машина тормозит у нужного подъезда, они прощаются до понедельника, и Антон вылезает. Он соврал: нога болит жутко, и единственное желание в связи с этим — напиться в говно, чтобы хоть немного притупить боль. И физическую, и душевную. До лифта он добирается со слезами от боли на глазах, а в квартиру Эда вваливается еле дыша. — Чувак, ты норм? — охуевающе спрашивает Эд, подхватывая его под мышки — Антон морщится. — Выглядишь, как будто щас подохнешь. — Есть бухло? — Ясен хрен, — судя по голосу, тот всё еще охуевает. — Наливай. *** Ира куда-то уехала с новым парнем, а жаль: Антон с удовольствием уткнулся бы в ее пышную грудь и поныл. За эти три месяца он несколько раз звонил ей поплакаться. Она всегда дает дельные советы вроде «Поговори со своим придурком и признайся ему наконец» или «Поменяйся с Щербаковым койками и найди себе другого парня», но, как и положено идиоту, Антон их проигнорировал. Наверняка вы тоже так делали. Если нет, вам положены поздравления: вы тот самый друг, который дает отличные советы, но которого абсолютно никто не слушает. Или слушает, но затем всё равно делает по-своему. Или ни хуя не делает. Короче, не тратьте время впустую на такие вот советы, лучше вместо этого подрочите. Серьезно, полезнее будет. Приятнее уж точно. Распитая бутылка вискаря развязывает языки, и Антон с какого-то хрена решает, что настало время признаний. Он резко отодвигает от себя тарелку с сырной нарезкой, будто она помешает словам дойти до адреса, и заявляет: — Я люблю Арса. — Я знаю, — пьяно отвечает Эд. — Откуда? — Так мне Ира еще три месяца назад сказала. Она же не умеет хранить секреты, всё мне рассказывает. Сука, так жаль, что она съезжает, я буду скучать по ее болтовне… — Они с Артёмом решили съехаться? Жесть, встречаются же всего месяц. — Ага, но она типа втюрилась по уши. После Нового года сваливает. Буду жить один, сам с этого хуею... Скорее всего подохну от голода, если Булка не приедет покормить. — Его речь немного вялая от выпитого алкоголя. Крид, по рассказам, отлично готовит — и любит это делать. Жестокая ирония судьбы в том, что он обожает рыбу, потому что в ней много белка, каких-то там насыщенных или не очень кислот, витаминов и так далее, а Арсений рыбу ненавидит. А еще Крид фанат азиатской кухни, а она насквозь острая. Антон сам был свидетелем, как Арсений иногда ел его кулинарные шедевры, а потом закидывался Имодиумом или запирался в туалете. С Эдом в этом плане никаких проблем: он жрет всё, что плохо лежит, что хорошо лежит, а то, что не лежит, он укладывает и тоже жрет. — Вы такие заебатые друзья, — закидывает Антон удочку. — С Булкой-то? Ага. — Любишь его? — Ага, — отвечает Эд на автомате, слишком занятый нарезанием лимона, чтобы контролировать речь, и тут же тупит: — Стоп, че? — Спросил, любишь ли ты его. И он меняется прямо на глазах: взгляд из стеклянного становится осмысленным, осанка выпрямляется, всю ауру опьянения как сдувает. — Естественно, — четко, без всяких там алкогольных ноток, говорит он. — Люблю, как друга. Как тебя, например. — Меня бы тоже трахнул? Эд хмурится и смотрит на Антона злобно, а тот старается держать лицо, чтобы ни одна мышца не дрогнула. Эта молчаливая дуэль продолжается недолго — Эд довольно быстро сдается и сникает: — Откуда знаешь? — Ира сказала. Она же не умеет хранить секреты, а ей сказал Крид. — Ясно, — усмехается он. — Арс твой в курсе? — Нет, но догадывается, мне кажется. Или просто чувствует, но мы это с ним не обсуждали. Да я бы и не стал… Ира, кстати, думает, что ты не помнишь. Типа был бухой, и память отшибло. Эд кидает кружок лимона в стакан с коньяком, делает пару глотков. Смотрит грустно куда-то в стенку, и Антон узнает этот взгляд: у Арсения порой такой же. — Лучше бы отшибло. В натуре, лучше всё это забыть, чем постоянно прокручивать детали в башке. Два года прошло, а я помню так, будто вчера было. Раньше Антон злился, что Эд не рассказал ему — сейчас он хорошо его понимает. Все эти воспоминания о чем-то интимном кажутся драгоценными, их буквально от сердца отрываешь. Но, даже если это и алмазы, они давят и режут изнутри, колют легкие, мешая дышать. Уж лучше хоть с кем-то ими поделиться. — Расскажешь? — осторожно предлагает он. — Нечего рассказывать, — Эд делает еще один глоток, — я тогда в общаге жил, Булка ко мне приехал, я нажрался. Сильно, в мясо, ты меня таким не видел, да я и не был таким больше никогда. Обычно я либо блюю, либо сразу вырубаюсь, а тут, знаешь, типа море по колено. Ну и решил, что нужно реально море — и мы попиздовали в басик. Ночь, тишина, там холодёра была страшная. Такие рассказы не прерываются — поэтому Антон слушает. — Ну и, короче, Булка начал: «Прыгай-прыгай, ты же не прыгнешь». А я ему такой: «Спорим, прыгну?», а он мне: «Ставлю отсос, что не прыгнешь». И дело ваще не в том, что я хотел отсоса — у меня тогда девка была какая-то, отсосов хоть жопой жуй… Бля, тупая фраза. Ну, короче, нам было весело, и я разделся и сиганул в воду. Пауза становится слишком длинной: Эд явно погряз в воспоминаниях. Антон осторожно выводит его из транса: — А потом? — Потом он сиганул ко мне, хотя был трезвый стопроц. И начал жаловаться, что ему холодно, вода, мол, ледяная. Я шутканул: «Иди, погрею». И он поплыл ко мне, я его обнял… А он же красивый, шо пиздец. И глаза, знаешь, такие голубые, это я четко помню, хотя там был мрачняк ваще. Обычно глаза у него серые, а тут такие… яркие. И я смотрю в них и понимаю, что поплыл. — Каламбур, — случайно ляпает Антон. Они с Арсением постоянно подмечают каламбуры, могут начать их перебирать, даже если это не к месту. Эд кидает на него злобный взгляд. — Извини, дурацкая привычка. — Короче, я смотрю и понимаю, что всё пиздой накрылось. И засосал его. И мы трахнулись. Не в басике, вылезли, как-то добрались до раздевалки, и там уже… Это было всё будто в один момент. Не в смысле, что я ебусь за секунду, тупо сложилось всё так… — Линейно? — Да, шаришь. И резинки с собой оказались, и смазка, хуй помнит, зачем я ее таскал с собой. Ну и, наверно, я тогда бухущий решил, что это знак свыше. Мы больше не говорили об этом никогда, и я наутро притворился, шо всё забыл. Так проще, наверн. — Он же тебе зачем-то ответил на поцелуй… Переспал с тобой, а он ведь был трезвый. К тому же… Стоп, резинки? — Презервативы. — Да я знаю, что такое резинки. — Антон прыскает и отставляет стакан, потому что пить больше не хочется. — Я имею в виду, вы прям трахались? В жопу? — Нет, блядь, в пизду, у Булки же есть пизда. — Ты трахал его в жопу? — снова уточняет Антон и ловит взгляд в духе «ты совсем ебанулся или надежда пока теплится?». — Да, Антох, я трахал его в жопу. — Но Арс говорит, что Крид вообще в жопу не трахается. — Я о таком не в курсах, еблю мы не обсуждаем… Но тогда я у него был первым. Именно в плане анала, он говорил. — Эд допивает коньяк, вытаскивает из стакана лимон и жрет, не морщась. — Думаешь, я так плох, что он решил больше никогда не ебаться? Помните это ощущение, когда вы пытаетесь вспомнить какую-то песню и даже мотив в голове прокручиваете, и название вроде вертится, а всё никак? У Антона было то же самое чувство: будто он цепляет мысль за хвост, но та не дает себя поймать. Что-то не сходится во всей этой истории. — А ты никогда не думал, что он к тебе тоже что-то чувствует? Это для тебя был трах по пьяни, а он был трезвый. К тому же… Не знаю, я бы тоже кому попало в жопу не дал. Арсению разве что. Но это для него Арсений не кто попало, а вот для Крида тот, наверно, не так важен… Антон никогда не задумывался, что у Крида есть какие-то чувства. Он вечно позитивный, вечно улыбака, он всегда всем рад и на любые важные вопросы отшучивается. — Он же с Поперюгой встречался. Любил его, это я точно говорю. — Одно другому не мешает. Ты тоже Иру любил. — Антох, ты че от меня хочешь? — Я тот персонаж из сериала, который мотивирует главного героя на подвиг, — говоря это, он совершенно не по-сериальному рыгает. — Извиняюсь. Я не предлагаю купить букет цветов и ломануться на турбазу, но ты же можешь… — Нет. — Пидора ответ. — В натуре, нет. Хочешь, шоб я подошел к нему и типа: «Слыш, друган, тут такое дело. Короче, я четвертый год на тебя как бы сопли пускаю, не обессудь»? — Всё так, и потом вы встречаетесь! — Ты че, орешь? Эд кидает в него раздраженный взгляд и тянется к подоконнику, берет пачку сигарет. Сигареты Антона — он их там двадцать минут назад оставил. Последнее время почти не курит, потому что в общаге нельзя, а выйти во двор из-за ноги тяжело, но дымить хочется постоянно. — Я догоняю, шо тебе с этого свой резон, — говорит Эд, щелкая зажигалкой. Затягивается глубоко, выдыхает дым в сторону Антона. — Но, чувак, никаких признаний. — Но почему? Я понимаю, что страшно… От смеха Эд давится дымом, кашляет долго, пытаясь параллельно проржаться. — Ой, блядь, ну ты кончелыга, — хрипит он после. — «Страшно», тоже мне… Антох, мне не страшно. Но зачем? Я не хочу с ним встречаться. Мне он дорог как друг. — Не понимаю, какая связь. — Глянь, че с Иркой. Как друзья мы заебись, но когда встречались — чуть не прирезали друг друга. Не хочу с Булкой всё портить, тут, знаешь, лучше дружба, чем ни хуя и говно на палке. — Вы с Ирой с самого начала дерьмово ладили, вспомни. А с Кридом… — Антох, всё, тема закрыта. Так что либо мы бухаем и обсуждаем говнорэперов, либо я тебя закрываю в сортире, понял? Антон открывает рот, чтобы продолжить свою тираду, но захлопывает его, когда видит хмурое ебало Эда. Поднимает с пола непочатую бутылку, которой очень скоро предстоит опустошение: такое же, какое чувствует он сам почти всегда. — Слушал последний альбом Фэйса? — вздыхает он. *** В комнате дубак. Хоть окна и пластиковые, резиновые прокладки на них давно прохудились, и мороз просачивается во все щели. Стекла в таком слое инея, что улицу не видно, ледяные узоры рисуются даже со стороны комнаты. Как пел Нойз, столбик термометра упал ниже нуля значительно. Антон весь плеер забил его треками, кажется, будто все они про него. Не в смысле все-все, не «Красный октябрь», который про месячные, и не «Устрой дестрой», который про иронию, не такие. А «Не считаешь», «Выдыхай», «Мое море» — всё, что про любовь, про страдания. Иногда Антон представляет себя героем драматичного фильма типа «Розыгрыша», и все эти песни — саундтреки к нему. И «Ниже нуля», последний день Антон слушает ее на репите. Между ним и Арсением нет никакого холода, но Арсений уезжает. Не насовсем, всего на десять дней — едет с Кридом в Прагу на Новый год, и их ожидает чудесный романтичный отпуск. Рождественская Европа прекрасна: всё светится, искрится, вокруг гирлянды и леденцы в виде тросточки, повсюду наряженные елочки с игрушками в форме ангелов. В каждом доме омелы, под которыми принято целоваться. Антон остается в Москве. Из-за ноги он не может поехать к родным в Воронеж, и ему придется тухнуть в общаге, праздновать с местными ребятами, что в общем-то не так и плохо. — Точно не хочешь, чтобы я остался? — спрашивает Арсений, вырывая из раздумий. Он вот уже три часа как собирает чемодан и без конца шмыгает носом, потому что умудрился простыть. Да, Антон хочет, чтобы Арсений остался. Он хочет смотреть с ним обращение президента с телефона, хочет пить шампанское под куранты, хочет разделить первые минуты следующего года. Но это так эгоистично и так нечестно, что он лишь качает головой. — Нет, Арс, я в норме. Я же буду не один, со мной Белый, и Щербак, и другие парни из команды. Девочки тоже остаются, устроим большую вечеринку, нажремся. — Я хотел бы быть с вами, — вздыхает Арсений, придирчиво разглядывая пушистый коричневый свитер. Тот выглядит, как большая какашка, которая долго валялась в пыли, но Арсений, вероятно, так не считает и складывает его в чемодан. — Ты же едешь в Прагу. Там классно, я с родителями ездил лет пять назад. Тебе понравится. — Ну да, — отвечает тот с сомнением и смотрит вдруг на Антона: — Я бы с тобой лучше куда-нибудь съездил. Даже в Рязань, мы бы там нашли, чем заняться. — И с Кридом найдете, тем более в Праге. Там всякие ярмарки новогодние. Я недавно порно новогоднее смотрел, очень атмосферно… — Егор такое не любит. Он устал после соревнований по плаванью и записи альбома… Да и не в этом дело, можно и в отеле хорошо время провести. В его словах звенит такое явное «но», что Антон не выдерживает: — Но? — Но нам скучно друг с другом. Мы либо смотрим фильмы, либо я смотрю, как он что-то стримит. — Арс, мы ведь тоже только и делаем, что смотрим фильмы. — Да, но… — Арсений вздыхает снова, а потом оставляет чемодан в покое, присаживается на кровать Антона — на самый край. — Мы с тобой это обсуждаем. А с ним мы просто молчим… Нам не о чем говорить. Сидим и молчим. Удивительно, учитывая, какой Арсений болтливый. Иногда кажется, что он не замолкает ни на секунду. Если однажды он начнет общаться еще и во сне, это не станет неожиданностью. Антону нечего на это ответить, поэтому они сидят в тишине, глядя друг на друга. Одна из двух лампочек перегорела, так что комната залита тусклым желтым светом, который подчеркивает усталость Арсения. Почему он так выглядит? Ему ведь даже с сессией не надо морочиться: половина закрыта автоматами, а половину он и так знает. Он и диплом почти написал, причем не только себе, но и Антону. — Не думаю, что я его люблю, — наконец признается он. И облизывает губы, глядя прямо Антону в глаза — тот теряется, отводит взгляд, рассматривая затяжки на покрывале. — Ты же постоянно говоришь, как его любишь. — Я так думал. А теперь понял, что он как принц из сказки. — Идеальный? — Нет… То есть, да, конечно, для кого-то. Но в сказках ведь всё заканчивается тем, как влюбленные обретают друг друга, а дальше что? Они ведь должны друг друга узнавать. За красивой картинкой что-то стоит. — И Крид не оправдал твои ожидания? — Не в этом дело. Он и правда идеальный, но мы друг другу чужие. Будто на разных планетах. Хотя дело не в нем, я просто ничего не чувствую к нему, потому что я… — он не договаривает, замолкает, обрывая фразу на середине. Несколько раз делает глубокий вдох, будто готовый выпалить продолжение, но всё не решается. Антон думает, что это идеальный момент, чтобы сказать «Я люблю тебя». Он уже неделю пытается подгадать, чтобы признаться, потому что черт его знает, когда получится. Потому что сейчас зима и остается один семестр учебы, а после они могут разъехаться и не увидеться больше никогда. И тогда Антон, возможно, всю жизнь будет жалеть о несказанном. Они молчат, и Антон придумывает отговорки. Это неподходящее время, нельзя говорить Арсению такое перед поездкой. Нельзя грузить его своими чувствами, он ни в чем не виноват. Он не виноват, что такой красивый и интересный, или что так смешно выдумывает каламбуры, или что вообще появился в его жизни. «Надо оставить это в старом году, — говорит себе Антон, вспоминая дурацкие мамины приметы. — Три слова. Ничего сложного. На раз-два-три, давай». — Я… — начинает он, но именно в этот момент в комнату громко стучат. — Ребят, будете борщ? — кричит Оксана из-за двери. — Мы с Аней наварили слишком много, а нам нельзя из-за новогодней диеты! Арсений цокает и идет открывать дверь, а Антон думает, что его новогодняя диета — это мандарины и водка. Никакого жареного, никакого мучного. Никакого Арсения. *** До Нового года двадцать минут, и все вокруг нажратые. Отмечают на третьем этаже, в блоке Сабурова, который каким-то образом захапал себе трешку в одиночку, так что места навалом, несмотря на скопившийся народ. Антон и сам пьян, но менее пьян, чем хотелось бы. Комната увешана гирляндами до такой степени, что в глазах рябит, с потолка свисает серебристый «дождик» — какой-то пережиток советского времени. Девчонки обмотали Антона мишурой, и он так и сидит, хотя шея под ней чешется. Отправив Эду поздравление, он блокирует телефон. Друг сейчас в каком-то клубе на новогодней вечеринке, но не отдыхает, а пашет: выступает весь вечер с короткими перерывами на других артистов. Говорит, что деньги хорошие, да и ему всё равно особо не хуй делать на праздниках. Арсений по-прежнему в Праге. Они как-то по-дурацки попрощались перед отъездом и с тех пор не общались, потому что тот уронил свой телефон на крепкий чешский асфальт, разбив многострадальную технику в щи. Об этом он сообщил через страницу Крида ВКонтакте и с тех пор больше не выходил на связь. Но Крид выходит: выкладывает в Инстаграм елки, симпатичные домики, пони в зеленых колпачках с колокольчиками, а в сториз — их совместные с Арсением фотки. Если бы Антон и правда был персонажем фильма, это — тот самый момент, когда Арсений распахивает дверь комнаты с криком: «Антон, я люблю тебя!». Он обязательно должен быть запыхавшийся, раскрасневшийся, весь в снегу. И в шапке, несуразно съехавшей на лоб. И всё это приправлено историей про самолет, билеты на который куплены за полчаса до рейса, и «Я вызвал такси, но оно ехало слишком долго, пришлось бежать два километра! Я так счастлив, что успел до Нового года!». Дверь и правда распахивается, но это не Арсений. Это Аня принесла из холодильника очередную порцию оливье. Телефон опять вибрирует: пришло сообщение. Наверняка Эд опять написал что-нибудь, или какой-нибудь магазин типа М.Видео шлет новости о зимней распродаже… Но нет: номер незнакомый, явно не российский, потому что начинается не с классических плюс семь. «С наступающим! Если расстанусь с Егором, у нас будет как раньше? Арс». Сначала Антон не вдупляет, почему тот пишет смс, а не в Телеграме, как и всегда, а затем понимает: Арсений где-то раздобыл телефон с местной симкой. Поэтому и формулировка такая, чтобы всё влезло в одно сообщение на семьдесят символов. Хотя даже это не позволило ему писать без пробелов и знаков препинания. А потом до Антона доходит смысл. Арсений хочет, чтобы между ними было как раньше! Как раньше — это обниматься во время просмотров сериалов, это заниматься сексом, это целоваться после. Первое желание — радостно ответить «Да!», но Антон резко осекает себя, так и не набрав сообщение. Потому что теперь ему всего этого будет мало. Он не готов снова быть друзьями с привилегиями, не готов быть запасным вариантом, которым перебиваются до встречи с новым принцем. Определенно, с овощами не было таких проблем. Самое лучшее будет написать, что нет, не будет как раньше, потому что слишком много факторов изменилось. Он вздыхает и пишет: «Нет» — и тут же случайно отправляет, потому что привык писать в мессенджерах построчно. Палец сам соскользнул на стрелку отправки — и теперь Антон тупо пялится в экран телефона и не знает, что делать дальше. Объяснять всё в смс — долго, никаких символов не хватит. Звонить — дорого. Как всё рассказать в одном коротком сообщении? У Антона так потеют ладони, что телефон чуть не выскальзывает из рук, но он отправляет то, что давно должен был сказать. «Я люблю тебя». И сообщение не отправляется, потому что баланс Антона в минусе. Он заходит в приложение Сбербанка, параллельно всё-таки роняет телефон, подливает Ане вина по ее просьбе, поднимает телефон с пола, совершает платеж и отправляет сообщение вновь. Но теперь оно не отправляется, потому что нет связи. Новый год, стандартные перегрузки, к которым операторы никогда не готовы. — Так, Пердун, откладывай телефон, президент-не-моей-страны скажет то, что никому не интересно, а после мы пьем, — говорит Нурлан на ухо, тут же бесцеремонно выхватывая телефон и опуская его в карман брюк. Почему-то на парах и на праздниках, будь то университетские или обычные вписки, он всегда в костюме, а в обычное время Антон замечает его ходящим по общаге в растянутом свитере, который идет ему гораздо больше. — У меня важное дело. — Мой член важное дело, а твоя переписка в Хорнете подождет. — Я не сижу в Хорнете, это твоя территория, — на автомате отшучивается Антон, хотя ему побоку эта перепалка: сейчас его интересует лишь Арсений. Ладони по-прежнему мокрые, сердце в грудной клетке устраивает мастер-класс по танго. С динамиков ноутбука вещают о трудном годе и светлых перспективах, и все слушают, подняв стаканы: бокалов в общаге, ясное дело, нет. Антон тоже смотрит на экран, но не улавливает смысл. Он думает о том, что в Чехии на час меньше, а поэтому Арсений в прошлом. Жаль, нельзя и впрямь забраться в машину времени на десять минут назад и ответить иначе на первое сообщение. А лучше на полгода назад, и тогда между ними всё было бы иначе. Антон бы не тормозил, Антон бы не тупил. Жаль, что в прошлое вернуться нельзя, и надо было думать раньше. — Всё, что ни случается, всё к лучшему, — выдает вдруг Ира Приходько, обращаясь скорее к Путину, чем к окружающим. И Антон думает, что, пожалуй, неотправленная смс — это знак. Знак, что не стоит признаваться и вообще начинать эту тему не стоит. Часы бьют полночь, они все чокаются стаканами с шипящим содержимым, и каждый по-любому загадывает желание. Антон наивно загадывает, чтобы каждый обрел свое. *** Нога болит убийственно, совсем как в тот день, когда Антон неудачно отбил мяч на тренировке и разорвал себе сухожилие. Он скучает по футболу, потому что во время игры можно отключиться, и ты думаешь о мяче, ты полностью в игре. Из-за боли заснуть не получается, поэтому, когда ключ поворачивается в замке, Антон садится на кровати. Темно хоть глаз выколи, потому что лампочка в единственном фонаре у университета перегорела, и теперь из освещения лишь полудохлая луна, что шатается по небу как неприкаянная. Арсений пробирается в комнату тихо, чемодан катит почти бесшумно. Останавливается, когда замечает Антона — наверное, различает силуэт. — Не спишь? — уточняет он шепотом. Антона накрывают вьетнамские флэшбеки, как тот так же возвращался с вечеринки, только тогда было утро, и всё не казалось таким тяжелым и безнадежным. — Не сплю, — тоже шепчет Антон, кутается в одеяло. Очень холодно, а новый обогреватель он отдал девочкам, потому что им нужнее. — Как себя чувствуешь? — Бухаю уже три дня, поэтому вечно похмелье, а так нормально, — врет Антон, потому что ничего не нормально. И нога болит, и сердце болит тоже. Арсений натянуто смеется, темной тенью двигается к его кровати. Матрас прогибается под его весом, хоть он и садится на самый край, как и всегда в последние месяцы. Даже в полумраке видно, что он в том же какашечном свитере, который, пусть и выглядит плохо, наверняка отлично греет. Антон этому свитеру завидует: он сам хотел бы греть Арсения. — А мы с Егором расстались, — говорит Арсений тихо. Антон хочет спросить, почему и не в нем ли причина, но тот продолжает: — Решили впервые открыто поговорить. — Но он же… — Не в нем дело. Егор идеальный, он очень заботливый и нежный партнер, но… Короче, мы поняли, что никогда не любили, а просто искали то, что не можем друг другу дать. Знаешь, мы так открыто никогда не говорили, и это такое облегчение. Думаю, мы друзьями останемся. — Как… тебе Прага? — тупо спрашивает Антон, потому что в теме отношений он не шарит, а вот в культурных особенностях — хоть как-то. — Очень красиво! — тут же бодро отзывается Арсений, скидывает ботинки и забирается с ногами на кровать. — Будто в новогоднюю открытку попал. Удалось и на ярмарке побывать, и на пивном фестивале… Егор там нажрался и надел кучу фартуков национальных, — он смеется. — А я тебе оттуда пиво привез. И какую-то мазь от боли на основе пива, может, для ноги полезно будет. — Класс, спасибо. Если уж мне не поможет пивная мазь, то я даже не знаю. — Еще привез тебе штуковину для дрочки. Продавец в местном сексшопе расхваливал, что это последняя модель, и в России такие нескоро будут. Это вибромастурбатор вместе с интерактивным браслетом, который коннектится с телефоном, и там актеры в приложении с порнухой двигаются быстрее или медленнее… Короче, тебе понравится. Антон примерно представляет, сколько стоит такая игрушка. А с учетом того, что Арсений проебал телефон и ему надо покупать новый, такой подарок выглядит и вовсе безрассудным. — Арс, ну ты придурок, что ли? Не надо было! — Можно я с тобой спать лягу? — вместо ответа просит он, тут же стягивая свитер. Футболка задирается, и в темноте его бледная кожа почти светится. — Очень замерз и не хочу лезть в ледяную кровать. — Арс… — бормочет Антон, пытаясь как-то сформулировать свои чувства, но человечество еще не придумало «Я люблю тебя, но боюсь стать для тебя запасным вариантом, хотя согласен и на это, если больше надеяться не на что, потому что ты фантастический и я рад возможности видеть тебя каждый день» одним словом. В яганском языке существует слово «mamihlapinatapai». Это когда люди смотрят друг на друга и ждут, что каждый первым начнет важный разговор, но не решается ни один. Почему для этого придумали емкое название, а для по-настоящему важных вещей — нет? — Да, прости, — отзывается Арсений и встает с постели — идет к своей. — Наверно, я просто соскучился сильно. Не видел тебя давно. — Я тоже скучал. Без тебя было так тихо, не хватало шуток про еблю с блинами. — Они бы были такие плоские, — смеется Арсений, делая особый акцент на последнем слове. — А мне кажется, было бы в них что-то горячее. — Еще бы, я бы жарил их как мог. Они смеются оба, но смех такой очевидно натянутый, что выходит как-то совсем не смешно. А вот если бы Антон не тупил и согласился на «как раньше», они наверняка бы уже целовались. *** Антон кое-как сдает сессию и совсем не волнуется о дипломе, потому что его дописал Арсений, хотя у них абсолютно разные специальности. Ему это несложно, потому что всё у него выходит легко и непринужденно, будь то учеба или конкурс чтецов. Он говорит, что после выпуска будет поступать в магистратуру, потому что любое образование не лишнее, а Антон как огня боится, что тот уедет поступать в Питер. О Москве в последнее время он отзывается как о бездушной и серой столице. Общение между ними всё напряженнее и всё больше напоминает разросшуюся кисту, которая вот-вот грозит лопнуть, что чревато инфекцией и, возможно, смертью. Вроде они по-прежнему смотрят сериалы и говорят о всякой ерунде, но Антон чувствует, что-то не так. Чтобы отвлечься от всего этого, он едет к Эду, потратив бешеную сумму на такси. Ира съехала, так что там наконец-то есть свободное спальное место, и ему больше не придется спать на полу, укрывшись простыней. Нога болит как раньше, но Антон уже смирился с этим и научился жить. Если уж врачи не могут понять причину, наверно, дело и правда в психосоматике и стрессе. По дурости он не предупредил Эда о своем приезде, а потому звонит в дверь и надеется, что тот дома, иначе придется ждать его в холодном сыром подъезде. — Кто? — радостно спрашивает Крид — Антон узнает его голос из тысячи. — Э-э-э, Антон. Шастун. Дверь тут же открывается, Крид лыбится во все свои белоснежные и отполированные тридцать два зуба, словно Антон — ангел небесный, спустившийся чтобы благословить весь мир. — Привет! — по-прежнему радуется он. — Эд не говорил, что ты приедешь. — Я не предупредил его, как-то замотался. Он же дома? — Не, поехал на студию, у него там косяк с последним треком. Крид отходит, пропуская Антона, и в свете коридора лишь теперь выделяются некоторые детали его вида. Например, огромная футболка, размеров на пять больше, которая точно принадлежит Эду. Антон видел эту футболку на одном из выступлений, еще думал, где ж тот такую охуенную взял. Но больше выделяется засос над воротом этой футболки: большой, светящийся ярким пятном на фоне светлой кожи шеи. Он приправлен укусом и выглядит собственническим. Заметив его взгляд, Крид чешет шею, как бы прикрывая след страстной ночи. — Новый парень? — предполагает Антон спокойно. Он рад, что после разрыва Крид двигается дальше. Не рад, правда, что Арсений тоже движется дальше: последние дни он слишком активно ходит на свои Тиндер-свидания. Даже сейчас на очередном. — Парень старый, отношения новые, — отвечает Крид уклончиво, но так ярко улыбается, что Антон начинает догонять. Ему не приходится играть в угадайку, потому что тот поясняет всё сам: — Утка. Он единственный из знакомых Эда, кто из псевдонима Скруджи придумал эту самую Утку. Наверное, это в отместку за Булку. — О… Ого… — только и тянет Антон, пытаясь отойти от шока. — Как?.. — Старый метод, — смеется, — очень много алкоголя, только в этот раз пришлось взять всё в свои руки. Я… так счастлив, — добавляет легко, и Антон ему завидует. Знает, что, как хороший мальчик, должен порадоваться за другого, но зависть липкими щупальцами опутывает лицо, не давая улыбнуться. Он догадывается, как может чувствовать себя человек, который после стольких месяцев безответности обрел свою любовь. Окрыленным, счастливым — и об этом счастье всем хочется рассказать. — Круто. Уверен, у вас всё получится, — выдавливает Антон из себя. Крид считывает его: видит, что-то не так, и ласково похлопывает по плечу, утешающе так. — Хочешь выпить и пожаловаться на жизнь? Я, правда, пить не буду, потому что завтра запись трека и голос сажать нельзя. Кажется, Антон в том состоянии, когда люди не нуждаются в собутыльниках. С другой стороны, в психологах он не нуждается тоже, поэтому качает головой и идет на кухню — курить хочется жутко. *** — Выдыха-а-ай скорей мою душу наружу, ей те-есно, в твоих легких так мало ме-еста, но, если честно, во всем виноват я са-а-ам… — завывают они в два голоса, причем у Крида получается галимая попса, а у Антона — тупо паршиво, он не попадает в ноты, если там вообще есть ноты; он не в курсе. Бутылка пива недопитая стоит на подоконнике, и возвращаться к ней не хочется, им отлично и без горючего. Крид сидит с гитарой на стуле, Антон болтает ногами с кухонной тумбы. — Пиздец, — вздыхает Антон, затягиваясь почти истлевшей сигаретой. — Я понимаю, что вроде должен меньше его любить, но с каждым днем люблю его всё больше. Возможно, он всё-таки немного нуждается в психологе. Впрочем, как и все люди иногда. Все мы играем в кухонных психологов и клиентов, выбирая то одну роль, то другую, либо их чередуя в зависимости от ситуации. — У меня было то же самое. А, если не секрет, скажешь, кто это? Конечно, это секрет. Конечно, Крид знает. Догадывается, по крайней мере, это видно по напряженной позе: словно он ждет какого-то сигнала, чтобы сорваться — как старта на беговой дорожке. — Да ты и так знаешь. Это Арсений. Крид кивает, будто давно всё понял и лишь ждал подтверждения. — А как ты относишься к ситуации, когда один человек пообещал другому не раскрывать его секрет, но ты знаешь, что раскрытие этого секрета ему поможет? — скороговоркой. Удивительный он человек. Эд бы на его месте сразу выпалил, без прелюдий, а Крид — воспитанный и чуткий, спрашивает разрешение. Вот бы все так делали. «Хочешь, расскажу жуткую историю?», «Можно я тебе пожалуюсь?», «Ты не против, если я скажу мерзость про нашего знакомого, или ты предпочитаешь не знать о таких вещах?». Мир стал бы чист и прекрасен, и все жили бы в гармонии. Ну, или нет. — Это секрет Арса? Ты ведь пообещал ему не говорить, значит, не стоит. И откуда ты знаешь, что это поможет? — Антон хмурится. Пепел с сигареты падает на плиточный пол — Крид смотрит на него осуждающе. — Есть у меня информация... — Ладно, говори. Именно этот момент судьба выбирает для пронзительной трели дверного звонка. Крид бросает «Минуту», откладывает гитару и идет открывать, а Антон так и остается на кухне с недопитой бутылкой пива и окурком. Из коридора доносятся голоса, смех, а потом звуки поцелуев, подгоняемые «Блин, утенок, там Антон». Немного обидно, что Эд не рассказал ему первому о новых отношениях, но, видимо, это совсем свежая новость. Они заходят на кухню вдвоем: вернее, Крид идет, а Эд обнимает его за пояс и плетется следом, как будто прилип, и постоянно целует его в шею. Это не те эротичные поцелуи, с которых начинается порно, это такое полудетское «Хочу тебя трогать! Хочу-хочу!». — Привет, Антох, — говорит Эд и протягивает руку, второй всё так же обнимая Крида за пояс. Антон молча отвечает на рукопожатие. — Че кислый? — Хуй обвислый, — отзывается тот со слабой улыбкой. — Что, Дом-2 помог найти тебе твою любовь? — Ой, заткнись, — смеется Эд и отпускает всё-таки Крида, хоть и полапав его перед этим за задницу. — У тебя как с Арсом? Ты же в курсе, что он тоже по тебе тащится? Мне Булка вчера рассказал. — Выграновский, блядь! — Крид, очевидно, возмущен до глубины души, но Антона это мало волнует. В смысле «Арс по тебе тоже тащится»? У них что, это взаимно? Почему он тогда это не сказал? Почему он сейчас на свидании с каким-то левым мужиком? — Откуда ты… — тупо начинает Антон, но Эд его перебивает, сразу распознав вопрос: — Да он сам сказал Булке, когда его кидал. — Мы расстались по обоюдному желанию, — бубнит тот. — Плюс именно он посоветовал напоить тебя и соблазнить. — О, у меня до сих пор жуткое похмелье. — Эд морщится. — Не слушай больше его советы, я так стану алкашом. — Да ты уже…. Они продолжают о чем-то болтать, а Антон не слышит — он будто в пластиковом кубе, звуки в который доходят приглушенно. Сердце опять загоняется в бешеном ритме, ладони потеют. Он тушит окурок о кружку с чаем, которая стоит тут, судя по плесени, не меньше недели, и достает телефон из кармана. Тот тут же начинает звонить — контакт «Арс» высвечивается на дисплее. — Алло? — говорит Антон в трубку, спрыгивая с тумбы — ногу простреливает болью, и выходит на балкон. Февраль не радует теплой погодой, и даже на закрытой лоджии холод пробирает до костей. — Можешь занять косарь? Это срочно, — выдает Арсений без приветов. Он тяжело дышит и, судя по звуку проезжающих машин, находится где-то у дороги. — Арс, что случилось? — Я… Мы с тем парнем сходили в кино, потом поехали к нему, но… короче, я не захотел с ним спать, и мы посрались, я ушел. Я в какой-то жопе, надо такси вызвать, а у меня на карте по нулям, я же телефон купил. — Голос у него дрожащий, а еще он постоянно шмыгает носом. Но, возможно, всего лишь замерз. Он ведь не плачет, правда? — Давай я приеду к тебе на такси? Где ты? — Не надо, правда. Скинешь? Я верну на неделе. — Арс, тот парень тебе ничего не сделал? Он же не… — Нет-нет, я в порядке. Просто тут холодно. Стою буквально на трассе. — Переведу через минуту. Антон кладет трубку и возвращается в комнату так резко, что ногу выкручивает, как в блендере. Эд и Крид сосутся, стоя у плиты, и в другой момент он бы залюбовался тем, как татуированные руки забираются под растянутую светлую футболку, оглаживают чужую спину… Но не сейчас. — Эд, займешь косарь? Это срочно. Снова чмокнув Крида, Эд отрывается от него и лезет в карман, достает кошелек. — Нет, нужен безнал. — Всё норм, Антох? — волнуется тот, засовывая кошелек обратно и вытаскивая уже телефон. — У тебя такое ебало… — Что-то случилось? — врывается в разговор Крид. — Нужна какая-нибудь помощь? — Я… Вообще лучше два косаря. Я поеду домой, там… случилось кое-что. — Хочешь, я сам тебя отвезу? — Не надо, я такси вызову, но спасибо, что предложил. Вы охуенные, счастья вам, здоровья, детишек побольше! — выпаливает Антон и хромает в коридор. В кармане раздается сигнал о поступлении средств на карту. *** Такси едет еле-еле, потому что зима, потому что все дороги обледенели, а с неба валит такой густой снег, что они будто в сувенирном стеклянном шаре, который кто-то сильно трясет. Водитель шутит про то, что сегодня тридцать седьмое января, а погодка прямо летняя, и Антон кое-как удерживается от просьбы заткнуться. Он без конца вертит телефон влажными от пота пальцами, посматривает на темный экран и ждет каких-нибудь уведомлений. Арсений написал, что добрался до общаги и ложится спать, но Антон всё равно переживает. Новость о том, что чувство между ними якобы взаимное, одновременно радует и пугает: а вдруг Крид что-то напутал, а вдруг это устаревшая информация. Прошел месяц, Арсений мог отпустить и идти дальше, вон даже на свидание ходил. Когда авто подъезжает к общаге, Антон бежит по лестнице, пролетает через турникет, не здороваясь с комендой, добирается до двери блока в считанные секунды. На этаже пахнет жареной картошкой и грязными носками, и этот привычный запах успокаивает скачущий ритм сердца. Он толкает незапертую дверь блока, проходит к двери комнаты — толкает и ее осторожно, проходит внутрь. Здесь темно, потому что фонарь у подъезда никто так и не починил, и холодно. Арсений сидит, сгорбившись, на кровати, прячет лицо в ладонях и трясется — эту картину с трудом можно разобрать в свете мерклой луны. — Арс, ты плачешь? — Только не загоняй про «мужчины не плачут», — дрожащим голосом просит он, шмыгает носом. Антон сбрасывает пуховик, в три шага оказывается рядом. Садится на пол рядом с кроватью и пытается убрать руки Арсения от лица, но тот не дает — дергается резко, отстраняясь. Если до этого Антон просто волновался, то теперь он сам олицетворяет волнение, каждая клетка его тела сжимается от страха. — Арс, что случилось? Тот парень всё-таки что-то сделал? Посмотри на меня, Арс. — Да ничего он, блядь, не сделал, — рявкает тот и наконец убирает руки. На лице никаких синяков или царапин: обычный Арсений, разве что опухший и в слезах, из носа сопли текут. Он вытирает их тыльной стороной ладони. — Он не пытался меня изнасиловать, я просто не смог с ним трахнуться, ясно? У меня тупо нервы сдали, поэтому я сижу тут и реву, блядь, вот и всё. — Из-за сессии? Арсений кривится от тупого вопроса. Зачем Антон это сказал? Очевидно же, что нет, тот сдал сессию, даже не готовясь к ней, потому что он умный и не пинает на лекциях хуи, как это делает он сам. Но ему нужно было что-то сказать, а фраза «Это потому что я тебе нравлюсь?» кажется глупой и детской, и озвучить ее нет никаких сил. Как же часто люди не могут оформить мысли словами, заменяя их ничего не значащими фразами. Хорошо, что, помимо слов, есть и действия. Антон больше не говорит — он садится на кровать рядом с Арсением и целует горячие соленые губы, покрывает поцелуями мокрые щеки и сопливый нос — и опять возвращается к губам. Из осторожно-боязливого поцелуй перетекает в страстный, и они сосутся, как два подростка — впрочем, они и так недалеко ушли от этого возраста. Антон вылизывает его рот, сминает губы, укладывая его на кровать, но Арсений вдруг упирает ладони ему в грудь, отстраняет. — Прости, я просто… — бормочет Антон, боясь, что переборщил, но Арсений смеется и шмыгает носом. — Да у меня сопли, я не могу долго целоваться, дышать как-то надо. Арсению дышать тяжело, а вот Антону после этих слов дышать куда легче. — Можешь посморкаться в мою футболку, она всё равно старая, — шутит он. — Самое романтичное предложение в моей жизни, — по-прежнему посмеивается, но предложением воспользоваться, кажется, не планирует: снова вытирает нос рукой. Антон крепко его обнимает, попутно целуя в шею, и он так скучал по запаху Арсения, по теплу его кожи и — в целом — по нему всему, что сердце готово запеть птичками из диснеевских мультиков. — Антон, — зовет Арсений вдруг серьезно, — а это что вообще такое было сейчас? — Я люблю тебя. Эта фраза вылетает так легко, словно не было этих мучительных месяцев с внутренним «Ну давай, скажи». Она вылетает, и не надо заставлять себя считать до трех или поджидать идеальный момент. Потому что теперь момент тоже неидеальный, но идеальных моментов и не существует. Арсений отталкивает его от себя и, дотянувшись, включает ночник над кроватью. Но желтоватый свет не придает ему тепла, наоборот, тот выглядит разъяренным: губы сжаты, ноздри раздуты, едва дым из ушей не валит. — Ну-ка повтори, — требует он с угрозой. Антон глупо моргает. Не такой реакции на признание он ожидал. Он представлял, как Арсений бросается ему на шею или как он глупо шутит, пытаясь замять неловкость, но злость точно не рассматривал. — Я люблю тебя? — вопросительные нотки появляются сами собой, потому что Антон уже не уверен, что не хочет забрать свои слова назад: Арсений выглядит так, словно сейчас ударит. — И как давно? — всё еще агрессивно спрашивает тот, и вправду сжимая кулаки. — Ну… Я думаю, что ты мне нравился с самого начала почти. Потом я влюбился… Не знаю, в конце сентября. И потом… — В конце сентября?! — Арсений хмурится, вскакивает с кровати и нависает над ним. Пиздец, он его точно задушит. «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» — Примерно, я точно не помню... Он не душит, но реально бьет его кулаком в плечо — и это больно, между прочим. — Четыре месяца! Ебаных четыре месяца! Ты всё это время не мог мне сказать об этом! Четыре, блядь, месяца! — До меня долго доходило! — Это до меня долго доходило! — Он снова бьет его в плечо. — Вот ты тварь! Сука, блядь, ненавижу! Четыре месяца! На очередном ударе Антон ловит руку Арсения и притягивает к себе, усаживает того к себе на колени. Мимолетом отмечает, что колено-то не болит, и вряд ли дело в той половине бутылки пива, которую он выпил у Эда. — Тихо-тихо, — шепчет он успокаивающе, обнимает за пояс. Арсений не отчаивается и теперь колотит его по спине: уже не сильно, и после долгой физической разлуки это не так уж и неприятно. Антон внутренне стебет себя присказкой «бьет — значит любит». — Я пытался сказать с декабря, но всё не получалось. — «Не получалось», — кривится Арсений, передразнивая его. — Ублюдок, сука, ебучий, ой, блядь, уебан. Антон никогда не слышал, чтобы он так много матерился. — А ты как давно..? — осторожничает он, и если Арсений ответит: «Давно что?», это будет полный провал. — С декабря, — спокойнее отвечает тот, перестав колотить по спине. Усаживается поудобнее, обнимает за шею. — На самом деле, раньше, но до меня долго доходило. Я постоянно думал о тебе, о нас. Мне сначала казалось, что это из-за секса, ну, потому что с Егором не складывалось, но потом… Черт, — он коротко целует его в губы, — я тоже придурок. Но я же, блядь, тебе столько раз намекал! Пытался понять, чувствуешь ли ты хоть что-то, но у тебя вечное ебало кирпичом. — Я не хотел тебе показывать. Боялся, что тогда мы перестанем быть друзьями. — Ну, ты мразь, конечно, тут и гадать не надо. — Я пытался тебе признаться на Новый год, даже смс написал. Но там были неполадки со связью, и оно не отправлялось. — «Не получалось», «не отправлялось». — Арсений закатывает глаза. — Что это за «нет» тогда? На хуя ты это написал? — Да я хотел написать, что нет, между нами не будет как раньше, потому что я тебя люблю и ты для меня больше, чем друг! И я не смог бы быть друзьями с привилегиями. — А почему не сказал тогда, когда я приехал? — Не сложилось… Не начинай, — говорит он, видя, что Арсений снова собирается его передразнить. — А ты на хуя тогда гонял на свидания? — Пытался найти кого-то, кто тебя… — Заменит. Твоя дурацкая тактика, точно же. — Но я понял сегодня, что не могу. Этот парень был классный, кстати, такой заботливый, милый… Красивый даже. Но я просто понял, что не могу, и позорно слился. — Какие же мы дебилы. — Конченые, — поддакивает Арсений. — Проясним некоторые моменты? — Насколько мы дебилы? Конечно. — Мы теперь встречаемся? — Определенно. — Никаких других парней? — Никого больше. — То есть мы полноценная пара? — Полноценнее некуда. — Я могу трахать овощи? Не считая тебя. Вообще, я не увлекаюсь уже такими штуками, но ведь всегда может проклюнуться ностальгия. — Можешь трахать всё неживое. — Овощи живые! — Всё, что не разговаривает. — А немых?.. Ладно-ладно! Это всё, теперь я счастлив. Арсений аккуратно слезает с его колен, садится рядом и кладет голову на плечо. Антон сам берет его за руку, переплетает с ним пальцы — и тот не ворчит про мистера «Потные ладошки». — Давай договоримся, — тихо начинает он, — что с этого момента мы всё обсуждаем. Если что-то волнует, если ты обиделся или еще что-то там — говори мне. Мы же взрослые люди, найдем компромисс. Не хочу тебя потерять из-за того, что кто-то неплотно закрыл дверцу шкафа, например. — Меня уже кое-что волнует. — Что? — Арсений поднимает голову, обеспокоенно глядя в глаза. — В груди щемит от любви к тебе. — Придурок, — фыркает тот, но улыбка всё равно пробивается. — Давай еще обсудим, как же ужасно, что я такой классный танцор или так круто сосу. Антон сжимает его руку крепче. — Слушай, раз уж мы движемся по тропинке откровенности… — понимая, что выражается в духе своего новоиспеченного бойфренда, он заканчивает проще: — Скажи, что ко мне чувствуешь. Я как бы понял, но хочу услышать. — А, прости. — Арсений садится прямо и, перебарщивая с торжественными нотками в голосе, произносит: — Я тебя люблю. Это самые простые, банальнейшие слова, которые уже миллионы раз протащили по фильмам, книгам, сериалам и рекламам, которые стали до того привычными, что служат универсальным выражением. «I love you», «Je t’aime» и «Ti amo» знает буквально каждый человек на планете, эти фразы печатают на футболках, забивают на теле и пишут в небе вертолетами. И при этом они до сих пор не теряют свое значение, остаются такими важными. Антон смаргивает выступившие слезы — от счастья и облегчения. Он так долго ждал этого и даже не надеялся, что дождется. — Антон? — Арсений портит всю романтичность тем, что громко шмыгает носом и не менее громко сглатывает. — Сильно извиняюсь. — Какой ты милый, — смеется Антон, поворачивая голову и чмокая этого соплюна в висок. Осторожно кладет ладонь на острое колено и с опаской спрашивает: — А я могу к тебе приставать, или это делает меня подонком, не заботящимся о больном человеке? — Антон! — говорит Арсений возмущенно — Антон почти отдергивает руку, но тот сам прижимает ее к своему колену, двигает выше по бедру и добавляет игриво: — Ты разве не знаешь, что лучшее средство от простуды — это секс? Антон оглаживает его бедро, целует влажно в ухо. — Я реально обосрался, что ты мне вмажешь сейчас, — шепчет он и прикусывает мочку, целует за ухом. — Щекотно, — хихикает Арсений, пытаясь отстраниться, но Антон не дает — удерживает его на месте, приобняв за плечи. — Прости, два дня не брился, — и чмокает чуть дальше, по линии роста волос, где у Арсения короткий ежик, тоже колючий. И это так приятно: целовать его, трогать и наблюдать за реакцией, выуживать стоны, слышать ответное прерывистое дыхание. Антон оттягивает ворот свитера и лижет нежную кожу шеи, ведет зубами по кадыку. — Знаешь первое правило зимнего секса? — выдыхает Арсений, выгибая шею. Чуть разводит ноги и сам кладет его ладонь на свою ширинку — Антон осторожно сжимает, ощущая стояк через плотный слой ткани. — Надевать шерстяные носки? — бормочет в шею и лижет снова, целует мокрую кожу. Арсений дергает бедрами навстречу, потирается о его руку. — Нет, — выдает тяжело, опять шмыгая. — У кого сопли, тот снизу. Антон смеется: его парень невозможный дурачок. Раньше казалось, что выражение «затапливает волна любви» — это для романтических писем средних веков, но нет, потому что он сам чувствует именно это. Всё внутри плавится от нежности к Арсению. Он сползает на пол, подтягивает его к себе за ноги, ведет носом по ширинке и пытается эффектно расстегнуть молнию зубами — но язычок выпадает. Ладно, это плохая идея. Такое даже в порнухе не срабатывает. — Очень эротично, — хихикает Арсений сверху, а затем быстрым движением расстегивает и пуговицу, и молнию. — Давай без отсосов, я в душе не был. — Ты же знаешь, что я не брезгую? — Антон встает и осторожно стаскивает с него джинсы вместе с трусами, оставляя его в одном растянутом свитере. — Знаю, ты наверняка еще и тайный фанат золотых дождей и игр с говном. Контраст обнаженной бледной кожи с грубой темной шерстью такой резкий, что Арсений выглядит уязвимым — даже с учетом слов про говно. Антон не понимает, как тот может оставаться одновременно пошлым, развратным и невинным. Тот откидывается на кровать, задирает свитер и ласкает правый сосок, крутит, сжимает. Другую руку опускает на живот, коротко гладит лобок и проводит по члену одним лишь указательным пальцем. Трет головку подушечкой, похлопывает — от щелки к пальцу тянется вязкая ниточка смазки. — Я так соскучился по этому, — говорит Антон негромко, глядя на него сверху вниз. Замечает, что сам сжимает себя через джинсы — как иначе, а затем наклоняется и берет Арсения за запястье: ту руку, что у паха. Ведет языком по указательному пальцу, всасывает его в рот, чувствуя вкус смазки. Он действительно по этому скучал. Арсений пальцем оглаживает его язык, проходится по деснам, по щеке изнутри — вот же стоматолог-любитель. Антон прикусывает его за фалангу. — Какой огромный у тебя рот. — А у тебя огромный хер, они складываются как пазл, да? — Разве в нашей паре не я главная соска? — смеется Арсений, вытаскивает палец изо рта, мокро блестящий в тусклом освещении, и гладит по губам. И тем же пальцем вновь проводит по собственной головке. Антон не выдерживает и, отстранив его руку, всё-таки накрывает головку губами, посасывает и насаживается глубже. Это непривычно, потому что член Арсения не похож на тонкие леденцы или что еще он там пробовал тянуть в рот — нет, он толстый, крепкий, горячо пульсирует. Арсений поскуливает, бесконтрольно толкаясь в него, цепляет пальцами его волосы — дергает слегка, почти больно. И не протестует насчет гигиены, что удивляет. Впервые Антон сосет так вот, полноценно, а не просто мацает головку, и это сложно — распирает рот, приходится втягивать щеки и вытягивать губы, чтобы не задеть зубами. Но у него получается: большой рот, мелкие зубы — он и правда создан для минетов. — Сука, как же хорошо, — сипит Арсений под ним, мелко дрожит — почти вибрирует. — Но можно и понежнее, а то ты как пылесос. Антон неразборчиво из-за члена во рту угукает и сдвигает головку за щеку, пальцами гладит у основания. Слюна течет из открытого рта, от нее вся ладонь мокрая. От слюны — не от пота. Руки не потеют от волнения, потому что волнения и нет. Антон к Арсению привык, он ему родной, его он видит первым после пробуждения и последним перед сном. По утрам наблюдает, как тот собирается на пары или на работу, по ночам слушает его мерное дыхание. И смысл волноваться, если он лежит такой распластанный перед ним, никуда не спешит, не бежит, никто его не уведет. Антон отстраняется и переводит дыхание, разминает челюсть, глядя на Арсения. Тот лежит и смотрит на него, и каждый его тяжелый, свистящий от насморка вздох будто разрывает грудную клетку. Образует дыру, откуда сыплются пушистые котята, которые пронзительно мяучат и скребут изнутри коготочками. Из-за них в легких тесно, и Антон почти задыхается — но Арсений нащупывает его ладонь, сжимает и тянет к себе. Как тут не повиноваться. Его глаза светятся в полумраке, как у кота, и они близко-близко. Антону кажется, что он ткнет в них ресницами, если моргнет. — Антон, — шепчет Арсений ему в губы так ласково, так интимно, — могу я тебя попросить кое о чем? — Конечно. Сердце замирает. — Можешь дать мне салфетку? — и смачное такое втягивание соплей. — У меня сопли скоро до мозга дойдут. Антон знает, что должен засмеяться, но не может — его опять топит нежностью. Он коротко целует Арсения в уголок губ и думает, что Егору или кому-то еще тот ни за что бы такое не сказал, а ему, Антону, в таком признаётся без всяких расшаркиваний. Он отстраняется и идет к своей кровати, вытаскивает из-под подушки мятую пачку салфеток и, не удержавшись, оборачивается на Арсения. Рассматривает худые ноги с крепкими бедрами, аккуратные стопы в коротких зеленых носках, утопленный в свитере торс и тонкие руки, оголенные по локоть — рукава закатаны. Арсений проводит по члену ладонями, ловит взгляд Антона. — Нравится? — гнусаво из-за насморка задает вопрос, а в голосе неуверенность. — В темноте не вижу, стоит у тебя или нет. Чувствую себя глупо. Антон молча возвращается к его кровати, берет его руку в свою и прижимает к паху, чтобы было очевидно, как же он возбужден. Другой рукой достает салфетку и прикладывает к носу Арсения, как маленькому ребенку. Арсений даже сморкается эротично — или Антону так кажется, потому что стоит у него так, что яйца почти звенят, а Арсений без смущения мнет его член через джинсы. Да, это вам не видео для взрослых, но, на самом деле, это гораздо лучше. Салфетка отправляется куда-то на стол, Антон на всякий случай вытирает руку о бедро, подмечая чужой насмешливый взгляд. Арсений сам расстегивает его джинсы, стягивает вместе с трусами, помогает выбраться из них, а потом встает и прижимается к нему всем телом. Обнимает крепко, словно хочет в Антона врасти, словно приевшееся книжное клише про «единое целое» — это не метафора, а руководство к действию. — Я люблю тебя, — выдыхает Антон, забираясь ладонями под свитер, оглаживая покрытую испариной спину. Нащупывает трогательные ямочки над поясницей. — Я тоже тебя люблю, — отвечает Арсений так, словно это обещание, словно он не договаривает «и всегда буду». Он встает на цыпочки и целует его в крыло носа. Промахнулся, наверно — хотел в кончик. Разворачивается, прижимаясь к стояку ягодицами, и на ощупь находит его руки, обхватывает пальцами и кладет на свою грудь. Антон чуть сжимает кожу, толкаясь бедрами, потираясь членом о поясницу. Их отражает зеркало во весь рост на дверце шкафа — пыльное, наполовину скрытое тенью, но Антону достаточно и этого, потому что в нем он ловит взгляд Арсения. Пробивной, он словно отражается от глади зеркала и стреляет прямо в мозг, в уголок глаза, как при лоботомии — и это действительно вырубает мозг. Антон наблюдает, как он сам ведет руками ниже, по выступающим ребрам, по впалому животу с тонкими росчерками пресса, по тазовым косточкам. Под пальцами кожа Арсения горячая и такая идеально гладкая, будто воск, будто сейчас расплавится. Антон и сам плавится, потому что горит изнутри — и хер горит. Он косит взгляд вниз: головка оставляет на пояснице влажный след. Антон обхватывает ствол кулаком, специально проводя членом между ягодиц, с нажимом. — Пиздец, какой ты красивый, — хрипит Арсений, не отворачиваясь от зеркала. — И вот это ты хотел тратить на блины. — Еще на полотенца. — Дурак. Клянусь, как только я тебя увидел, то сразу подумал: «Какой охуенный, вот бы не натурал». Слава богу, — он выгибается, встает на носочки и пропускает член Антона под яйцами, елозит задницей, — что ты оказался би. Антон кое-как удерживается, чтобы не начать трахаться прям так, без смазки и презерватива. Член каменный, им можно доски ломать, как в какой-нибудь секс-технике каратэ. Он проводит носом по затылку Арсения, вдыхая мятный аромат, а потом аккуратно поворачивает парня к столу — и тот понимающе ложится на столешницу грудью, разводит широко ноги. — Не думаю, что я би. — Ты гей? — Арсений оборачивается через плечо. Сам опускает руку к ящику стола, выдвигает — смазка и презервативы лежат на привычном месте. — Вроде говорил, что дрочил на девушек. — Не гей, — усмехается Антон, беря резинку и разрывая фольгу зубами, — мне просто больше никто не нравится, кроме тебя, Арс. Думаю, что я арсексуал. Тот смотрит на него пораженно: будто не понимает, шутка это или нет. Но Антон абсолютно серьезен, и в знак этого он благодарно целует Арсения в острую лопатку. — Я никогда не влюблялся, Арс. Ну, не так, чтобы слушать Нойза и страдать, как месяц назад. — В каморке, что за актовым залом… Хотя это вроде кавер на Чижа. — Назови меня попсой, обвини в чем хочешь, — ржет Антон и раскатывает резинку, пару раз проводит рукой, хотя ему не надо поддерживать возбуждение. Его так ебошит, что, кажется, что если на него потолок рухнет, то стоять всё равно будет. Среди обломков его найдут перекрученного, но со стояком, мда. Арсений молчит, упирается лбом в стол и нетерпеливо качает задницей, и Антон задирает его свитер повыше, чтобы не только потрогать, но и увидеть ямочки на пояснице. Нагибается, награждая каждую поцелуем. Он думает встать на колени и немного полизать Арсения — тот любит это и всегда так бурно реагирует, — но он же наверняка запоет старую песню о неглавном: про душ. Так что Антон лишь берет смазку, выжимает сразу много, хотя не так много, как в свой первый раз: теперь-то он опытный. Вообще-то он хотел бы видеть лицо Арсения во время секса, особенно во время оргазма — Арсений красивый, когда кончает. Но видеть, как собственный член входит в него — тоже неплохо. К тому же у него будет куча времени, чтобы насладиться Арсением во всех возможных позах. — Ты сам? Или я могу? — ласково спрашивает он, размазывая смазку по ложбинке. Арсений выгибается, шире расставляет ноги. Сопит тяжело, уткнувшись лбом в собственное предплечье. Пауза затягивается, но Антон не действует сам: не вставляет пальцы, лишь ласкает снаружи. — Ладно, давай, — наконец выдыхает Арсений. С его стороны это жест доверия, и Антон внутренне тает, как тает на его ладони густой гель от тепла кожи. Он добавляет еще, а затем осторожно скользит пальцем внутрь — входит легко и плавно, Арсений не зажимается. Наоборот, насаживается сам, глухо и хрипло стонет. Антон добавляет второй палец, и гладкие стенки так приятно его обхватывают... Если бы год назад ему кто-то сказал, что он будет тащиться, трахая пальцами чей-то зад, он бы поржал, но сейчас от одного этого вида его кроет. Он сгибает пальцы, убеждаясь, что Арсений расслаблен и смазки достаточно, и с прихлюпом вытаскивает. Медленно вставляет член, чувствуя, как поджимаются яйца — и молится, чтобы не кончить за два толчка. — Арс, — скулит он, сжимая его ягодицы, сминая кожу в ладонях, — я долго не выдержу. — Да кто бы сомневался, — тихо смеется тот и, заведя руку назад, шлепает его по бедру. — Давай-давай, скорострел. В качестве извинения цветы подаришь. Антон смеется тоже и начинает двигаться. Нагнувшись, целует острую лопатку, лижет влажную соленую кожу. Крепко обнимает за пояс — неудобно в плане секса, но Арсения так хочется: как можно больше, как можно плотнее. Тот под ним постанывает всё громче с каждым новым толчком, и Антон думает, что ради этого он готов хоть самолично вырастить для него цветочное поле.