Моя Матерь

      Морган боялся терять Ее.              Он боялся моментов, когда Она отворачивалась. Не видя Ее лица, Сноу нервничал. Сильно. Ему нужны были эти аметистовые глаза, как воздух: в них плескалось пламя, до которого голодны все дети Севера, — дикое живое пламя, способное отогреть или загрызть, как волчица, и вопрос лишь в том, кто ты для этого пламени, любимый или враг. Мужчина не хотел становиться врагом. Но ему казалось, что с каждым шагом навстречу, с каждым словом, с каждым взглядом — он роет себе могилу.              Он боялся дней, когда Она коротко обрезала быстро растущие белые волосы и они моментально темнели от корней. Моргану почему-то тяжело было расставаться с Ее сединой. Волосы — это память. А он не умел забывать, отпускать — не умел. Он понимал, что память для Нее — тяжкая ноша, он искренне полагал, что с короткой стрижкой Она еще прелестнее (от вида абсолютно беззащитной тонкой изящной шеи у него просто дыхание перехватывало), он был согласен с тем, что это практичнее… но не хотел, чтобы со срезанными волосами забывалось и все хорошее, что произошло за то время, пока они отрастали с прошлой стрижки. Это было глупо, но крови Старков свойственно течь в жилах глупых романтиков с вечным волчьим оскалом души.              Он боялся недель, когда Она ходила сама не своя и никого не желала видеть, кроме своих драконов. О, драконы…       Морган всей душой ненавидел Локи. Конечно, Локи красивее. Конечно, Локи более жесток и вспыльчив. Конечно, Локи, мать его, выкормлен Матерью Драконов. И поэтому Локи ближе к Ней.       Морган видел, что им хорошо вдвоем. Даже очень. Сноу, конечно, и сам был грешен, что уж тут, но он чувствовал себя преданным, обманутым… Он просто сходил с ума от ревности, когда видел, как Локи в человеческом облике Ее целует — так жадно, так страстно, так болезненно долго… Видя, как Она засыпает в драконьих объятиях — спокойно, без кошмаров, от которых постоянно просыпалась в постели с ним, — Морган раз за разом убеждался в том, что Она слишком хороша для него.              Он боялся даже не месяцев, а целых сезонов, и особенно вёсен, когда Она вела себя как… дракайна. Две коротких весны провел Морган с Ней, и оба раза Она то играла, то игнорировала, то становилась резкой и грубой, то внезапно добрела, и люди были Ей в это время не интересны. Ей куда нужнее было теплое солнце. Она могла часами просто стоять на балконе, ловя желтые лучи словно большая ящерица. И единственными, кого Она допускала к себе в это время, были Ее дети. Обычно Локи, конечно. Весна — пора гона у животных, и мужчине было странно видеть в таком близком человеке, как Она, естественность нечеловеческого.              Он боялся тех долгих лет, которые мог бы прожить рядом с Ней. Он терял Ее с каждым днем и боялся, что от того, что он любил в Ней, однажды ничего не останется.              Она не была королевой. Она оставалась кхалиси.              И Она оставалась Матерью Локи. Но это ни капельки не мешало ему целовать Ее, совсем не так, как сыновья целуют матерей, а соприкасаясь губами, горячо, страстно.       Это совсем не мешало ему крепко прижимать к себе Ее тонкое, хрупкое, словно хрустальная статуэтка, тело, оставлять собственнические синяки на теле и яростно рычать в сторону Моргана, когда тот приближался к Ней во время близости с Локи. Драконы были ревнивы, и Сноу прекрасно это видел. Каждый раз, когда белоснежный водопад Ее валирийских волос спадал на землю, те темнели и открывалась усыпанная засосами и укусами шея, Морган знал, что это безмолвное предупреждение. Знал, что это угроза.       Но не внимал ей.       Раз за разом прикасаясь к Ее нежной коже, словно невзначай.       И видел, как скалится черно-зеленый дракон, и как блестит в его хризолитовых глазах обещанье смерти. И как оно сменяется теплом и нежностью, когда Она подходит ближе, чтобы провести по теплой грубой чешуе рукой, прижаться лбом к широкому носу, послушать шумное дыхание и улыбнутся самой себе, услышав тихое довольное рычание Локи в ответ.              Она была невероятна. Она совершенно не испугалась, увидев Призрака впервые. Она не дрогнула и осталась непоколебимой, ступив на земли Севера и не встретив радушных взглядов северян. Она понимала, что Ее жизнь стала концом великой драконьей династии, и старалась сделать конец великим, чтобы через несколько сотен лет, дети, изучая историю Вестероса, восхитились последней валирийской королевой и говорили о том, какой великой Она была. Она смогла захватить три города, подчинив себе их, отменить в них работорговлю и стать достойной представительницей своего рода.              Она была сильной, могущественной, наводящей страх и заставляющей трепетать. Но также Она оставалась женщиной и, опять же, матерью. А женщинам нужна любовь и ласка, которую Она получала от своих великолепных, ужасающих детей.       И Она получала ее. От Хелы, тихо урчавшей ночами в окно своей матери. От Тора, при виде Нее радостно махавшего крыльями и толкавшегося носом в Ее живот. И, конечно же, от Локи, который целовал Ее мягко и нежно, прижимая к своему пылающему сердцу.              Когда Она раздевалась, Морган ощущал себя девственным юнцом, впервые видящим женское тело. Ее кожа была вся в отметинах, оставленных Локи. Локи, этим прекрасным и могучим чудовищем, которое Она выкормила своей грудью.       Сноу слышал эту историю лишь однажды — из уст вечно холодной Хелы. Но запомнил с первого раза. Во время странствий по пустыне драконьи детеныши голодали, и Матерь Драконов напоила их своим молоком, после чего они обрели способность превращаться в людей. Мужчина видел, как пьют молоко змеи. И в его представлении кормление драконов молоком — человечьим молоком — выглядело жутковато, но в то же время как-то мифологически красиво…              Ее кожа принадлежала не ему, пусть он иногда и касался ее. Ее эликсир жизни пили не рожденные от него дети. Ее руки обвивали не его шею, когда Она засыпала, измученная ласками, крепко и безмятежно.       Что у него оставалось?              

***

              — Если ты причинишь Ей боль, я убью тебя.        — Я думаю, Она уже перестала чувствовать боль, — горько усмехнулся Морган. Дракон в человечьем обличье посмотрел на него свысока и оскалил острые жемчужные зубы:        — Да что ты знаешь о Ней, ублюдок?        — Ничего.        — Послушай, человек. Для тебя есть хоть что-нибудь святое?       Сноу кивнул. Конечно, было. Была.        — И для меня есть. Матерь Драконов. Моя Матерь. Я не позволю тебе оскорбить то, что для меня свято, — Локи недобро прищурился. — Так ведь у людей?        — Люди живут по-разному. Одни — по вере, иные — по закону, третьи — по своей совести, кто-то — по правде.        — Глупые вы твари, раз все не можете жить по правде.        — Хочешь сказать, что драконы лучше людей? — Морган выжидающе уставился на дракона. Тот сцепил руки за спиной, не отводя взгляда.        — Да, — отчеканил он. — Драконы не лгут и не предают.              

***

             Она смотрела на него удивленно, ощущая за спиной стену. Это создавало контраст температур — пылающий, горячий Локи перед Ней и холодная, каменная стена за спиной. Аметистовые глаза блестели удивлением, глядя в сверкающие зеленым пламенем глаза напротив. Тонкие губы дракона сжались, и Она услышала скрежет острых зубов.       Локи смотрел на Нее ревниво, гневно, но в то же время тепло. Локи крепко сжал Ее запястья, наверняка оставляя синяки. Он осторожно приблизился, убрал длинную белую прядь за аккуратное ушко и зашептал на валирийском, вкрадчиво, жарко, обжигая дыханием нежную кожу:       — Ты знаешь, как меня бесят похотливые мужчины? — Она прикрывает глаза, наслаждаясь звучанием любимого голоса на таком родном, прекрасном языке. — Как они смотрят на женщин – раздевают, нагибают их взглядами, считая их своей собственностью?.. Это меня невероятно раздражает… Никакой чести, никакого достоинства, никакой верности…       Она сглотнула и шумно втянула воздух, ощутив чужие зубы на своей шее. Она понимала, что он ставил метки и ему это необходимо, поэтому расслабилась в его руках, позволяя дракону делать это с собой.       — Особенно, когда эти взгляды направлены на тебя… Чистокровная, молодая валирийская королева, обладающая огромным состоянием, армией, тремя драконами, способными продолжить существование своего вида… вдобавок, умна, красива — невероятно красива — словно богиня, опасна, как огонь, но при этом может быть и ласкова, искусна в постели… Все они мечтают о тебе. И твой Сноу… он считает, что имеет право на тебя. Но это не так. Ты — моя мать. Ты выкормила меня своим молоком. Ты принадлежишь мне. Драконы — ты прекрасно это знаешь, моя дорогая Матерь, что мы невероятно ревнивы, что мы страшные собственники…       Слушая это, Она чувствовала, как его руки сильнее сжимали Ее запястья, слышала, как его голос становился все тише, но оставался все таким же вкрадчивым и опасным, как его дыхание обжигало Ее кожу. Чувствовала, что он на пределе, что он не может себя контролировать. Чувствовала, как его тело трясет от еле сдерживаемого гнева.        — Не люби его. Не отдавайся ему, — жаркий шепот в щеку, нежный поцелуй в скулу. — Он погубит тебя, моя Матерь.       Она ощущала, как дракон прижался к Ней всем телом. Его сильное пламенное сердце гулко стучало в тяжело вздымающейся груди, и Она словно видела, как по его жилам бежит горячая кровь, дающая достаточно сил, чтобы изрыгать пламя и взлетать… Почти такая же текла и в Ней самой. Чтобы гнать эту — драконью — кровь по телу, нужно действительно сильное сердце. Такое, чтобы его было слышно. Такое, чтобы любило тоже сильно. До боли сильно.       Губы Локи сомкнулись на Ее губах, и Она не успела бы ничего сказать, если бы вдруг захотела. Но Она не хотела.       Она хотела молчать. Она любила молчать с ним.              Она сама вырастила этого нечеловека, он окреп и возмужал у Нее на глазах, и Она не помнила уже момента, когда из сына он превратился в любовника.       Ее это нисколь не коробило и не смущало. Ей не было за это стыдно.Традиции, в которых Она выросла, допускали это, и Ей нечего было бояться, ничто не мешало Ей самозабвенно любить. Ей нравился Морган, но Она ему не до конца доверяла, поэтому, если бы Ее поставили перед выбором, Морган или Локи, Она однозначно и без колебаний выбрала бы Локи, и не только потому, что он был Ей сыном.              А сейчас… сейчас для Нее существовал лишь этот поцелуй.       Локи мягко отстранился и сел на пол, стискивая Ее стройные ноги в стальных объятиях и прижимаясь щекой к Ее бедру. В его диких кошачьих глазах плескалась щемящая, какая-то надрывная даже, болезненная нежность, подсвеченная искрами безмолвной звериной ярости. И он смотрел этим нежным и гневным взглядом снизу-вверх на Нее в совершенно не драконьей мольбе. А Ей ничего не оставалось, кроме как ласково перебирать шелковую смоль его волос и смотреть ему в глаза, своим молчанием соглашаясь на все, о чем бы он ни попросил. Потому что Она была единственной, кого Локи вообще мог о чем-то просить.        — Ты — моя, — голос дракона дрожал, и Ей было все равно, от чего. Горячий и влажный поцелуй в бедро через тонкую ткань платья, и едкое, ядовитое шипение, граничащее с шепотом отчаяния. — Но ты пахнешь им!.. Он касался тебя, он целовал тебя, он спал с тобой… Я не могу так больше, моя Матерь! Если бы я не дал тебе слово, я бы давно уже его убил!..       Она молчала и теперь. У Нее не было слов для этой минуты. Она лишь погладила его по щеке.       Локи привстал на одно колено и легко перекинул Ее через плечо, будто Она была не королевой Вестероса, а простой деревенской девкой-хохотуньей, у которой в жизни только и радости, что редкие праздничные пляски и молодые удальцы. У Нее жизнь была еще безрадостнее и тяжелее. И Она рассмеялась — тихо, не очень весело, но рассмеялась. Дракон распрямился и осторожно понес Ее, негромко рыкнув:        — Я смою с тебя его следы.              …Она словно рождалась заново всякий раз, когда священное пламя драконьей страсти опаляло Ее. Она никогда не чувствовала такой пьянящей легкости с Морганом, хотя было очевидно, что он любил Ее и отдавал Ей всего себя без остатка. В Моргане просто не было чего-то такого, за что Она могла бы зацепиться, и его частично валирийской крови Ей было недостаточно.       А в Локи было все. Вообще все.       И Она любила в нем все. И глотала каждый его вздох, каждый стон… Его голос звучал в Ней почти осязаемым эхом и сплетался с грохотом его сердца в диковинную музыку, что была для Нее прекраснее всех песен на свете. Он жадно изучал Ее кожу и тут же стирал с нее все посторонние запахи. Он очищал, он плавил, он сжигал. Он был огнем. Или морем — нежно льнул, чтобы потом мягко отхлынуть, растворял в себе, пропитывал собственным неповторимым запахом… Она знала, что ни один человек не может этого уметь.              И теперь, вновь возрожденная, Она лежала в драконьих объятиях и потихоньку возвращалась в этот мир. А дракон прижимал Ее к себе и гладил Ее плечо.        — Твои волосы, Матерь, — устало вздохнул он. — Их слишком много, чтобы очистить каждый…       Она накрыла ладонью его губы. Локи мазнул языком по Ее тонким пальцам, перехватил Ее руку за запястье и, повернув Ее кисть тыльной стороной, коснулся губами костяшек. Затем прошептал с обидой:        — А он любит твои волосы… Вечно трогает их, перебирает, гладит… Ты без них куда краше.              Она не любила делать из мелочи проблему. Волосы росли быстро, и Она могла стричься хоть каждую неделю, так что, если для Локи это было важно, Она легко рассталась бы с этими локонами.       Когда Локи заснул, Она бесшумно встала и направилась к Хеле.              И когда красавица, которую Она вырастила, вечно холодная ко всем и неизменно чуткая по отношению к Ней, аккуратно расчесывала частым гребнем Ее волосы, перед тем как состричь, Она ничуть не жалела — напротив, предвкушала освобождение от тревог, недобрых мыслей и неприятных воспоминаний… Прядь за прядью, волос за волосом, из серебра в коричневое золото, и вот, если Она закроет глаза, никто не скажет, что Она — валирийка.              

***

             Она словно во сне упала на колени, и Ей было плевать, что прямо сейчас Она пачкала очень дорогое платье грязью и, скорее всего, его будет не восстановить. Ей было плевать. Все, что Она видела перед собой, все, что слышала, и все, о чем могла думать — детеныш Хелы, что лежал перед Ней. Из его рвано вздымающейся груди торчал пробивший ее насквозь огромный болт скорпиона. Он издавал тихое поскуливание, тоненькие писки, разрывавшие Ее сердце напополам. Перед глазами всплывали моменты, когда у Нее отняли Ее детей, когда Она ушла за ними в Дом Бессмертных. В ушах набатом бились те тонкие, будто детские, но нечеловеческие голоса, что словно взывали «Мама! Мама! Мама!»…       Она поднесла тонкую руку к мордочке малыша, и тот ткнулся в нее носом, издав жалобный скулеж. Ее сознание постепенно затапливало гневом, Она чувствовала, как кровь словно обращалась в жидкий огонь в Ее венах. Аметистовые глаза застилала пелена слез, глаза защипало, и Она ощутила, как слеза скатилась по щеке и упала на грудь детеныша. В небе взвыли драконы. Отчаяннее всех был голос Хелы — она ведь была матерью этого маленького, темно-вишневого дракончика, которого неумолимо покидала жизнь.       Раздался гремящий шум крыльев, и через мгновение земля содрогнулась под тяжелыми лапами. Она знала, что это была Хела.       Земля вновь сотряслась, только уже от крика дракайны: он напоминал плач сотни новорожденных детей, пенье миллионов птиц и скрежет стекла одновременно. Так звучал голос матери, что потеряла свое дитя. В небе все еще кружили Локи и Тор, но они не смели спуститься. Они знали, что сейчас не время.       Позади Нее вскричали люди, что ненароком убили ребенка Хелы. Они выстрелили тем оружием, которым пользовалась Пегги, чтобы убивать Ее драконов. Но Маргарет не убила ни одного. Зато люди убили.       Она осторожно взяла на руки умирающего детеныша, и он лизнул Ее нос перед тем, как обвиснуть на руках. В груди заклокотал крик, а по лицу с невероятной скоростью покатились горячие слезы. Горло уже, казалось, горело, голос охрип, но Она не могла остановиться.       Так же завыла и Хела: она поднялась на лапах, вытянула шею и горестно взревела в холодное сыплющее мокрым снегом небо, которое словно тоже оплакивало ее погибшего ребенка.              Она не поняла, в какой именно момент с языка сорвался приказ, но поняла, что отдала его, только тогда, когда над головой пронеслась струя жара, чудом не задевая макушку, а сзади Нее надрывно, страшно закричали люди. Когда Она среди шума ветра различила гудение пламени и ощутила запах горячей, сожжённой человеческой плоти.       Но сожаления, испуга Она не ощутила.       Почувствовала, как заплескалось в груди чувство горького жестокого торжества.       И устало улыбнулась.              

***

             Она всегда была прекрасна.       Когда Ее аккуратное, аристократичное лицо обрамляли серебряные пряди, когда Ее волосы напоминали взъерошенную бронзу, едва доставая до белых плеч, когда мальчишеские вихры отливали глубоким холодным тоном редкого коричневого золота. Когда Она сидела на троне, выпрямившись, положив изящные, но сильные руки на твердую сталь подлокотников, и смотрела аметистовыми глазами на того, кто преклонял перед Нею колено. Когда Она стояла на возвышенности, а Ее ровный, но словно нечеловеческий, мелодичный, с переливами голос звенел в воздухе, верша правосудие, и из Ее уст звучал приказ на валирийском языке. Когда Она смотрела в окно, будь то жаркий день или холодная ночь.       И даже сейчас, когда Ее глаза смотрели в небо, но были пусты. Когда их сияние иссякло, а удивительный цвет словно потускнел, словно стал хрупким стеклом. Когда Ее тело, стройное, белое, словно снег, безмолвно падающий на землю вокруг, лежало на его руках, а от пропитавшегося кровью платья пачкались дрожащие пальцы. Она была холодна, словно лед, а ведь всего пару минут назад Ее тело было горячим, словно огонь тек по Ее жилам.              Морган старался не сорваться на скорбный звериный вой и сдержать слезы, но они капали на Ее застывшее лицо. Только сейчас его настигло осознание того, что он совершил.       Он убил Ее. Он. Своей рукой.       Он потерял Ее. Навсегда. Потерял Ее голос, Ее переменчивый взгляд, Ее улыбку; потерял звук Ее шагов, стук Ее сердца, шум Ее дыхания; потерял Ее касания, Ее объятия, Ее поцелуи… Абсолютно все.       И ради чего?        — Петра!.. Петра…       Сноу прижался щекой к Ее холодному лбу, в полузабытьи гладя окровавленными пальцами Ее скулы. Что он мог теперь сделать?       Ничего. Кроме как бестолково шептать Ее имя.              Тор с яростным рыком бросился к нему, колотя тяжелым хвостом по земле и поднимая в воздух комья снега. Моргану было уже все равно, жить или умирать, поэтому он не испугался.        — Тор, мы обещали Ей, — встав между ним и своим братом, вдруг спокойно произнес Локи, принявший человеческий облик. Спотыкаясь о складки знаменного полотнища, в которое, дабы прикрыть наготу, наспех завернулся, он подошел ближе к Ее телу и наклонился.        — Нет! — взмолился Морган, прижимая Ее к себе. — Не отбирай Ее у меня, прошу!       Локи не смотрел на него. Просто оттолкнул его в сторону. А потом — упал на снег рядом с Ней, крепко обнял Ее, уткнувшись носом в Ее шею, и беззвучно зарыдал. Хела закрыла глаза и с шумным вздохом положила тяжелую голову на колени своей Матери. Тор пристально смотрел в глаза Сноу, и тот уже не мог даже дышать свободно, не то, что плакать. Столько искренней ненависти было в этих морозных драконьих глазах, столько боли, что выдержать этот тяжелый взгляд было невозможно. Морган был не в силах пошевелиться.              Солдаты шагнули было к убитому драконьему детенышу, чтобы унести его, но остальные тут же сгрудились вокруг мертвого брата с шипением и визгом; Хела вдруг вскинулась с криком, превращаясь в человека, и заплакала в голос, громко и надрывно, судорожно сжимая в кулаках подол Ее платья.        — Мама!.. — дракайна резко встала на ноги и кинулась к Моргану. Словно дикая кошка, она вцепилась ногтями в его плечи, рванув на себя, и ударила его по лицу. — Ты — лживая подлая тварь! Ты вступился за убийц моего сына! Ты убил мою Матерь! Ты!.. Будь ты проклят! Ты не достоин жизни!       Локи поднялся. Взял сестру за руку. Обнял ее за плечи, давая ей возможность успокоиться.        — Может быть, ты в чем-то и прав, человек, — тихо и жестко бросил он, повернувшись к Сноу спиной. — Но людей много. И все их жизни не стоят жизни Матери Драконов. Если бы ты любил Ее, ты не сделал бы этого.              Хела взяла на руки тело своего сына. Она стояла, перепачканная кровью, голая, простоволосая, босиком на снегу, и рубиновые ее глаза смотрели в пустоту. Локи молча посадил ее на спину Тора, после чего обернулся крылатым змеем сам.              Морган смотрел, как драконы взлетают, унося Ее с собой, и растворяются в низком сером небе.              Он подобрал кинжал и сжал его рукоять так, что побелели костяшки.