Decadence

      Самый обычный белый стул из ИКЕА. Он выделяется на фоне остальной мебели в комнате. Сидеть на нем не очень удобно, но перебраться на кровать кажется настоящим кощунством, чем-то запретным. Доктор Уитли тоже весь в белом, только номер на груди отпечатан чёрными чернилами, которые немного стёрлись и потрескались на хлопковой ткани. Длинные рукава светло-бежевого кардигана скрывают железные браслеты, сковывающие крепкие, обманчиво-хрупкие запястья. Лже-изящные, если быть точнее.       Малькольм зачарованно смотрит на отца. Тот улыбается с пониманием, с нежностью, смотрит на сына с любовью. Брайт не чувствует и толики радости. Он сумел раскрыть «квартет», смог предотвратить последнее убийство, остановил чертового подражателя, но никакого удовлетворения от этого не получил.       — Ты разве не рад, сынок? Мы остановили проектировщика, — голос Мартина елейный, нежный, сладкий, наполненный не высказанными обещаниями.       — Я не знаю. Я не видел тебя десять лет, не приходил к тебе. Обещал никогда больше не приходить, — руки охватывает знакомый тремор. — Ты злишься на меня? Всегда злился?       — Что ты, мальчик мой, я всегда знал, что ты очень смышлёный, — Доктор Уитли говорит со всепрощающей, всепоглощающей любовью. Неужели, этот монстр всегда любил его?       — Ты собирался напоить Джилла чаем с кетамином и убить его, — Малькольм встаёт. Он хочет подойти ближе, но страх сковывает движения, дыхание сбивается. Возможно, это гипервентиляция лёгких.       — А ты спас его, сынок, мой храбрый мальчик. И до сих пор продолжаешь спасать людей. Я всегда говорил, что мы одинаковы.       — Нет! — Малькольм дёргается, словно от пощечины, будто бы его ударили больно - больно.       — Почему же? Не забывай, я кардиохирург. Я до сих пор спасаю жизни, — Мартин встаёт на ноги.       Малькольм подходит к отцу в плотную. — Я, не задумываясь, отрубил топором руку тому мужчине, чтобы спасти его. Просто взял и отрубил, — нос неприятно защипало, нижняя губа задрожала. Юноша всхлипнул.       — Но ты спас его, сынок, — Мартин садится обратно в деревянное плетёное кресло.       — Тогда почему я плачу? Почему мне так плохо, папа? — Он более десяти лет не называл этого мужчину отцом. Внутри что-то встрепенулось, забилось птицей в клетке.       — Иди ко мне, мальчик мой, ты же знаешь, я никогда не обижу тебя, не причиню тебе вреда. Я очень люблю тебя, сынок, — голос Мартина сладкий, словно патока. Даже закованный в наручники, привязанный цепью к противоположной стене, он обещает защиту и спасение.       Малькольм медленно подходит ближе, опускается на колени в ногах отца и кладёт голову ему на колени. Мартин едва вздрагивает, накрывает ладонью затылок сына, перебирает пальцами тёмные пряди мягких волос. Брайт прижимается щекой к белой хлопковой ткани брюк, слезы катятся из уголков глаз к вискам. Юноша всхлипывает, крепко прижимается к отцовскому бедру, обнимает крепкие икры. Он столько лет не касался отца, не видел его так близко, не чувствовал тепло его тела. И это руки, великолепные, такие ласковые руки, которые убивали, сейчас так нежно гладят и ласкают.       — Тогда почему, почему я не рад? — Малькольм сокрушается, цепляется тонкими пальцами за цепочку наручников, вжимается лицом в раскрытые ладони. От отца пахнет металлом, дешевым мылом и совсем немного медикаментами.       Мартин шумно выдыхает, улыбка озаряет его поросшее жёсткой щетиной и бородой лицо. Он так рад, что его мальчик пришёл к нему, что Малькольм здесь, у его ног. Такой нежный и раздосадованный, нуждающийся в нем.       — Потому что ты знаешь, что это ещё не все. Ты посадил одного, но будут ещё другие, наученные на ошибках прошлого, разве нет? — Малькольм так быстро вырос. Когда в последний раз они виделись, он был амбициозным подростком, который внемлел отцовскому слову. Они обсуждали убийства, словно футбол. Легко и непринуждённо. — Но не переживай, сынок, папочка поможет тебе, мы раскроем каждое преступление, и ты отправишь за решётку каждого. Как меня когда-то давно.       В голосе Мартина нет злости. Его голос мягок и нежен. Он взаправду не злиться на сына. Он любит своего мальчика. Всегда любил. Он дал ему все самое лучшее, оставил свои знания, записи и чертежи. Он открыл Малькольму тайны человеческого тела. Брайт льнет обветренными губами к отцовским ладоням, целует самую середину, потом костяшки.       — В отличие от матери, ты всегда любил меня, ты верил в меня...       — Не плачь, мой мальчик, твоя мама всегда была редкостным манипулятором.       — А ты, папа?       — Разве я когда-нибудь обманывал тебя? Ругал тебя? Кричал на тебя? — Это было чистейшей правдой, Мартин души в сыне не чаял, любил куда больше, чем дочь.       Малькольм качает головой. Отец любил его. Как не кстати вспоминается детство. Когда он будучи ребёнком слушал рассказы Мартина, пил горячий какао, сидел на отцовских коленях. Так сильно хочется ещё.       — Иди ко мне, мой мальчик.       Мама всегда говорила, что Мартин — это болезнь, раковая опухоль, инфекция, поражающая все живое. Но если отец — монстр, то почему так сильно ему хочется поверить? Почему Малькольм так сильно нуждается в нем, как ни в ком другом. Брайт садится на крепкие мужские бёдра. Стул под тяжёлым весом неприятно скрипит.       — Сынок, ты следишь питанием? — Малькольм на удивление лёгкий. Мартин бы его обнял, но не может, железные браслеты сковывают руки. Единственное, что он может сделать — это перекинуть цепочку наручников за голову сына, чтобы та крепко прижалась к его шее.       — Меня тошнит от большинства блюд. Врач говорит, это психосоматика, — юноша смотрит на отца во все глаза. Тот так нежно улыбается, смотрит так тепло, так тепло. Брайт не выдерживает, касается пальцами лба, убирая чёлку, трогает щеку.       — Тебе стоит отпустить прошлое, ты ведь такой молодец, такой сильный.       — Я так скучал, пап, — Малькольм прижимается лбом к мужскому плечу. Он обнимает отца, сжимает крепко-крепко в своих объятиях, едва дрожит.       — Я знаю, мой мальчик, я все знаю.       — Но почему? Ты же убийца, я должен ненавидеть тебя... Я должен...       — Потому что ты мой сын. Ты всегда будешь нуждаться во мне.       Малькольм не выдерживает. Реальность давит на него. Летит огромным огненным шаром, горящим метеоритом. Малькольм целует этого мужчину, этого монстра в обличие врача. Он нагло нарушает законы собственной страны, законы Библии.       К черту законы!       Брайту становится легче, когда отец отвечает, когда поцелуй становится крепче, глубже. Малькольм отпускает себя, отдаёт на растерзание. Обхватывает мужское лицо ладонями, не закрывает глаза. Ему не нужна романтика. Ему требуется почувствовать себя живым, как никогда.       У Малькольма расширены зрачки, и бешено колотится сердце в груди. Юноша гладит отцовское лицо, проводит пальцами по волосам. Улыбка Мартина становится шире, более удовлетворённой. Брайт целует открытые участки тела, вгрызается в беззащитное горло. Доктор Уэйтли хрипло стонет, откидывая голову назад. Жесткая щетина колит губы и язык, но это совершенно не беспокоит Малькольма, точно также, как и моральные устои.       — На мне слишком много железа, чтобы помочь тебе так, как этого хочешь ты, — Мартин, не церемонясь, расстёгивает на сыне брюки, выправляет рубашку и выкрутив до боли в запястьях руки, все-таки забирается ладонью под ткань белья. Малькольм сжимает зубы, желваки проступают под острыми скулами.       — Прижмись ближе, мой мальчик.       Малькольм послушно придвигается ближе, ёрзает на крепких бёдрах, он обнимает мужчину за плечи и остервенело толкается в отцовский кулак. Возбуждение вместе с адреналином растекается по телу, накрывает с головой. Мартин целует шею сына, ласкает губами загорелую кожу, пробует на вкус и голодно кусает. Брайт дёргается, вскрикивая, но не отстраняется. Плоть в ладони Мартина приятно тяжелеет.       — Сделай так ещё раз, пожалуйста, — Малькольм готов взмолиться. Он жаждет, чтобы на его тщедушном теле остались следы. Пусть это будут укусы или засосы, пускай останется хоть что-нибудь. Молодому мужчине это необходимо.       Мартина нет нужды просить дважды. Он прикусывает нежную кожу ещё раз, засасывает в рот, подолгу не отпуская, чтобы налился смачный синяк цвета зрелой чёрной рябины.       Малькольм кусает губы, стараясь не стонать. Внутренние демоны ликуют. Давление повышается, сердцебиение учащается. Плоть Брайта истекает предэякулятом. Мартин мастурбирует сыну, как себе — жёстко и с оттягом, глушит стоны поцелуями. У них нет времени на разглагольствование.       Малькольм скулит, накрывает пах отца ладонью. Тот возбуждён. Мало того, что убийца, так ещё и извращенец. А чем сам Брайт лучше? Раз так остервенело толкается в отцовскую ладонь, бесстыдно прижимается собственным телом и чуть ли с ума не сходит от осознания того, что Мартин возбуждён. У любимого папочки стоит.       Мартин шипит коброй, пытаясь расставить ноги шире. Чертово деревянное кресло, чертовы наручники, чертова цепь, ограничивающая его движения. В противном случае, он бы трахнул Малькольма, взял бы на жёстком матрасе или прямо на полу. Но времени мало, очень мало. Это психиатрическая клиника, здесь время посещения жёстко ограничено.       Малькольм содрогается всем телом в момент оргазма. Сжимает отцовские плечи до боли, впившись греховным ртом в изгиб его шеи, заглушая себя. Кричать или стонать здесь нельзя.       — Приведи себя в порядок, мой мальчик, — Мартин собирает языком терпкое на вкус семя с собственной ладони. — Твоё время нахождения здесь практически подошло к концу.       — Но...       — Со этой проблемой я разберусь сам.       Брайт приводит себя в презентабельный вид как раз к приходу охраны, которая должна выпустить его из камеры.       — До свидания, Доктор Уитли, — Малькольм не прощается, он обещает вернуться к отцу, когда какой-нибудь новый ублюдок решит творить очередное зло.