Серебряные коньки

Забыл утром наушники. Так и знал, что день пойдет по пизде. - А чего такой вес кислый? Больше можешь, я все вижу, – давай, не филонь, щас поставлю. Шел третий подход, неделя выдалась муторная, на улице была жара, и треня давалась тяжело. Музыка била в уши, Марат считал подъемы. Не отсек, что обращаются к нему, пока парень энергично не взялся за гриф и не потянул вверх. - Вы кто? Штанга встала, парень подкатил блин. На нем была майка центра. Марат щурился, но не мог разглядеть имя на бейджике. - Давай, давай, вставай, воды попей пока. Марат, конечно, остался на месте. Голова варила с трудом. Очень не хотелось хамить и нарываться на ответный наезд. Чувствовал, что сорвется. - Я работаю с полтинником и с девяноста. Мне тренер поднимать пока не рекомендует. Упоминание тренера произвело магический эффект: парень тут же поскучнел, сообразив, что кормушка занята и на персоналочку он здесь никого не разведет. - А ты у кого, погодь?.. - У Игоря, он уехал – - Да, чо-то там на малой родине, свалил на неделю. - Я его с удовольствием дождусь. Теперь давай вот этот агрессивный маркетинг свернем и я спокойно дожму, ок? - Как скажешь, не обижайся, чо ты. А на прощанье парень хлопнул его по плечу: спасибо, что ладонь была не потная. «Чо ты». Издержки понижения статуса, спортзал эконом класса в спальнике, уебищный колхоз и дешевое панибраство. Валька бы в ответ на это спросил: а сам-то он кто? Благородный дон Румата? Авось, не подвальная качалка, можно бы и не кривить ебло. Еще Валька сказал бы, что Марат душней московского июня. Валька много бы сказал, если бы его до сих пор слушали. Парень отошел, потрепался с дежурным тренером, докопался до нового клиента, взял его в оборот, погнал на разминку. Марат закончил подход, выдохнул и сделал еще один, а ситуацию никак отпустить не мог. Казалось бы: ну ничего ведь не произошло. Обменялись парой фраз, закрыли тему. Пора было переключиться. Не получалось. Марат вытер за собой место, перешел к подтягиваниям. Мышцы ответили упрямой, глубокой болью, но и она не отвлекала толком: Марат по-прежнему чувствовал чужое прикосновение. Оно ощущалось так ярко, так стойко, как будто только-только горячая тяжелая ладонь ушла с его предплечья. Это было смешно и странно, и в сумме вроде бы означало, что давно пора было потрахаться. Но Марат знал, что это упрощение, еще до того, как попытался себе это скормить. Дело было не в сексе. Не в недоебе, как таковом: ему вполне хватало дрочки на сон грядущий, его мало занимал процесс, и он не чувствовал, что что-то теряет, в чем-то себе отказывает. Работа, качалка, качалка, работа, отличный рецепт, чтоб не думать дважды, простой маршрут, чтобы выбраться из зоны поражения. Он не чувствовал нужды в попутчиках. Он берег свое уединение. Никто давно не возбуждал его по-настоящему. И у этого парня в тренерской майке было хорошее тело: крупные плечи, сочные банки, красивые сильные ноги, шея в рельефных мощных венах, отличная шея. Чего-то такого Марат хотел, когда впервые пришел на тренировку, чего-то такого Марат хотел, когда закрывал глаза и работал рукой, лет с тринадцати. Но ничего его с этим телом не связывало, и парень был не первый и не сотый симпатичный спортик, которого он встречал. Марат так и не разглядел его имени. Марат через десять минут не мог вспомнить его лица. Но шел пятый месяц с тех пор, как они с Валькой разъехались, и нараставшая с каждым днем потребность – в чужом тепле, в чужом присутствии, - дала о себе знать, громче пожарной сирены. Хотелось снова почувствовать на себе чужую ладонь. Хотелось, чтобы рядом кто-то сидел, чувствовать его бедром, задевать коленом. Хотелось, ложась в кровать, под одеялом сталкиваться с чужими босыми стопами, прижиматься грудью к чужой спине. Под кожей проснулся злой, нетерпеливый голод. Марат такие дни не выносил. Они были как бесконечный заезд по кольцевой. Все так, как есть, и лучше, чем могло быть. А если все равно невыносимо? Не школьник, надо потерпеть. Ради чего? Другой дороги все равно нет. Можно вернуться. Сомнительно. А если попробовать? Чтобы что? Позвонить Вальке – потому, что он единственный, на кого более ли менее не плевать? И что сказать? Из того, что уже десять раз сказано? И что дальше, даже если он ответит, даже если приедет? Ностальгический отсос на кухне, торопливый сентиментальный секс, его запах на подушке утром, возьми мою щетку, давай пожарю омлет, оставайся до завтра, пусть все будет, как раньше, давай оба чуть-чуть поглупеем, давай сделаем вид, что забыли, почему в прошлый раз не выдержали. И кто тогда, интересно, первым рванет? И как быстро опять захочется похоронить друг друга? Ну если совсем честно: кому из них двоих это надо? Кто по доброй воле обратно зайдет в кипящую воду? Так хочется его назад? Нет. Да. Конечно, нет. Конечно, да. Ни в коем случае. Ни под каким предлогом. А можно так, чтоб просто никогда не расходились – и еще вымарать до дня последние два года? Нет, это все, конечно, была ерунда. Марат начал комплекс на ноги. Стучало в висках. Был сильно недоволен собой: казалось, терял форму. Лег на тренажер, поднимал груз, разгибая колени. С Валькой уже месяц не разговаривал – и начинать было опасно. Не то положение. Опять: издержки понижения статуса. Привет – привет. Как дела? Отлично. Меня уволили, срач стоял до неба, шеф-повар поставил ультиматум, причем не «или я, или он», а совсем, как баба: сначала ушел, хлопнув дверью, потом выдвинул условия по заключенью мира. Карьерная яма года в три, снова подниматься на зубах. Нет, бабки не нужны. Новую работу нашел, да. Теперь менеджер в Якитории на Ордынке. Мы круглосуточно, как-нибудь заходи. Все там же. Тараканов травили, но они вернулись. Нет, все еще один. Как мило. Сдохни. Не дай бог что-то с ним случится. Не дай бог узнать, что его хорошо – получше собственного. Единственные качели в мире, которые бьют по ебалу, летая в обе стороны. Марат увлекся, не успел вовремя стопнуться, когда судорога поползла от колена к голени. Было так больно, что даже сквозь сжатые зубы стон был слышен. Хорошо слышен. Всем вокруг. Вес грохнулся. Марат сполз с тренажера на пол, пытался растереть голень, но боль только усиливалась. Бросило в пот, старался не смотреть вокруг, и так это было унизительней некуда: надорвался, как новичок, скулил, как телка. Открыл глаза, когда снова на себе почувствовал чужие руки. - Воу-воу, чо такое, чо, спина? - Нога… Все тот же парень в тренерской майке усадил его, заставив прислониться спиной к креплению, отвел его колено в сторону, вытянул его больную ногу, сжал лодыжку. - Тут? Ты чо так перенапрягся? У тебя часто это? Диету надо держать, бананы есть. Иди ты нахуй, подумал Марат, но не сказал ничего, и радовался, что не сказал, потому что сильные пальцы умело работали, а боль понемногу стихала, и первые секунды облегчения были похожи на сказку. Совсем скоро судорога ушла окончательно, он собирался сказать, что все в порядке, что помогло, спасибо – но не сказал. Удивился, что не сказал. Еще сильнее удивился, когда почувствовал, что парень массирует его голень гораздо мягче, чем раньше, гораздо неторопливей, и тоже явно понял, что все прошло. Бейджик теперь качался у Марата перед глазами. «Стас». Стас сидел рядом с ним на корточках, широко разведя колени, и одной рукой продолжил массаж, а другой оперся Марату на бедро, у самого края шорт, и едва-едва сдвинул вверх штанину, а потом чуть заметно сжал пальцы. Со стороны казалось – наверняка – что ничего не происходит, он сохранял отстраненное, деловитое выражение лица, и совсем не сразу, как будто мимоходом, поднял на Марата абсолютно ровный взгляд. Но его пальцы на голени продолжали двигаться, медленно, настойчиво, и его пальцы у Марата на бедре сжались чуть сильнее. Валька чувствовал такие моменты гораздо лучше, это была своего рода магия, он в одно мгновение улавливал чужое настроение, чужие намеренья по своему адресу. У них двоих, скорей всего, не было б ни шанса, если б не этот дар. Встретились на демонстрации, оба до последнего не хотели идти, давно разочаровались, Марат – после Болотной, Валя – после закона… а как он назывался? В честь какого-то мальчика. Уже не вспомнить, надо же. И все-таки пошли зачем-то. Марат ругал себя, что теряет время и портит выходной, рискует перед рабочей сменой, никто за него ее не откроет. Валька уже был в автозаке, когда Марата закинули, Марат упал на него: - Извини. - Ничего. Его голубые глаза и легкая невнятность речи, мягкая улыбка на мягких губах. Прошло совсем немного времени, прежде чем хлынул дождь. Черные тучи, ливень сплошной стеной, капли били по асфальту с такой силой, что летели брызги во все стороны. А Валька смотрел на омоновцев, протиравших рукавами шлемы, и смеялся, как восьмилетка. Димы Яковлева. Закон Димы Яковлева, так он назывался. Теперь бы вспомнить, кто это. Обсуждали всей буханкой творящийся пиздец, упоенно срались в ОВД. Ненадолго объединились в снисходительную, исторически грамотную коалицию, подкалывали навальнистов, они смешно бесились, был приятно удивлен совпадением взглядов, потом оказалось, что оно хрупко, как первая наледь. Спорили с соседями за девяностые, пособачились между собой за тридцатые. Выпустили их только утром. В трех шагах друг от друга звонили на работу, Валька врал, что похмелье, Марат врал, что ангина. Субботнее утро, золотистый, чистый свет растекался по пустым улицам. Шли никуда, говорили ни о чем. В шесть лет у Вальки не было велика и он решил связать велик из палок, но прутья треснули, когда сгибал их, чтобы сделать колесо. Марат летом у друга глотнул «зукко» и клянчил потом у мамы весь год, она говорила, что это отрава, уломал ее ко дню рождения и, не дожидаясь гостей, вылакал целый кувшин. Блевал кристально-голубым, потом с трудом отмыли сортир. Последние новости, старые книжки, короткие встречи, заебало начальство, сосед по квартире не выносит мусор, сколько его не пидорась, время бежит быстрей с каждым годом, в школе мечтал стать врачом, но был слишком туп, чтоб поступить (Марат), даже Летов, даже Че, даже Альберт Эйнштейн стали в конце концов кучкой гнили под землей, и не похуй ли, чем были до того (Валька), кто-то изменит мир, но страшно умирать, пытаясь (оба). Пойдем пожрем? Ни за что на свете не решился бы к нему притронуться: не захлебывался так чужими мыслями, не падал в другого человека с ранних вузовских времен, никакой стояк не стоил того, чтобы это похерить. И все-таки, когда свернули во дворы и шли к метро, Валька не спрашивая, как будто украдкой, поймал его за руку и поцеловал в уголок рта. Солнечный блик на паутине, бесконечное падение, тянущийся трос. Сжимали друг друга за локти. Молчали наперебой. И в Вальке никогда на самом деле не было столько доброты, сколько он вложил в один тот взгляд. Если бы он пореже замечал, как смотрят на него другие. Если бы отказывал хотя бы через раз. Если бы хотя бы постарался врать как следует. Они, скорей всего, терпели бы друг друга до сих пор. Горячие пальцы чуть двинулись вверх по бедру. Стала видна полоска кожи посветлее: он мало ходил в шортах, но загар прилип кое-как. Во рту пересохло, но казалось, если облизать губы – будет смотреться двусмысленно. Встретил этот ровный, безмятежный взгляд. Через силу, не зная, как себя принято вести в таких случаях и надо ли вообще что-то показывать, качнул головой. Рука ушла с бедра. - Что случилось? Подошел дежурный тренер. - Да пацан свалился, перетренил немножко. Щас пойдет в бассейн, остынет… ты только не налегай смотри, а то ты уже не вывозишь. Так, чуть-чуть остудишься, будет заминка, и свернешься. Лады? Марат кивнул. Во всем теле была глухая, необъяснимая слабость. Тяжело и неповоротливо поднимался с пола. Стас держался на расстоянии, но когда дежурный шагнул к Марату, он первым подставил плечо. - Вам точно не нужен врач? Все хорошо? Как себя чувствуете? Хотелось выйти на воздух. Хотя бы выйти из зала. За спиной слышал, как дежурный выговаривал Стасу: - Какой пацан, ты как к клиентам обращаешься? Соображай немного, с кем вы друзья, с кем не друзья – - Да чо те разница – - Ты расписание подписывал? Ты где вообще шлялся до шести? - По луне ходил. Марат сам не понял, почему стало смешно. По-настоящему смешно, старался сдержаться, повод был дурацкий, но смех не иссякал всю дорогу вниз, в раздевалку. Вальке такая отпизделка понравилась бы. У него ничего общего не было с тренером Стасом из задрипанного спорт-клуба, но вот эта вопиющая и притом совершенно беззлобная наглость была вполне в его духе. За ее проявлениями тоже, в общем, наблюдать было весело. Со стороны. Переоделся, ополоснулся, нырнул, и в голове, наконец, стихли шумы. Сделал дорожку, сделал четыре, только на пятой сам себе удивился: послушался тренера Стаса, который мял ему ляжку под шортами, послушался от и до, исполнительно и старательно, как будто даже стремясь угодить. Кому? Зачем? С чего такое помрачнение? Марату это не понравилось так сильно, что вылез из воды. По мокрым резиновым коврикам дошел до сауны. Упрямо прогревал больную ногу, хотя хотелось вернуться в прохладу. С наслаждением встал наконец под холодный душ. Прилег на шезлонг: сердце колотилось, как будто пробежал марафон. Понемногу пришел в себя и заметил, что тело отмерло. По нему бежала спокойная, быстрая, свежая радость. Так странно было чувствовать себя хорошо. Просто хорошо, без оговорок, не через губу. В такие моменты спохватывался: ведь ему всего двадцать шесть. Ничего не кончилось еще, тем более не кончилось печально, нечего оплакивать, нечего тащить изо дня в день на затекших плечах. До смерти устал от усталости. В двадцать шесть - унылый, вечно недовольный старик, с наросшей тоскливой гримасой. Все чаще просыпался после кошмара – не кошмара даже, а так, тоже беспрерывной, рутинной мерзости. Снился зал в Синбаде, панорамный столик, накрытый, и он сам, в кресле, где обычно сидел Ипатов, когда решал пообедать у себя в заведении. Снилось, что рот забит, но чем-то безвкусным и вязким, вроде глины для слепка у стоматолога, забит под завязку, а он вяло жует, и густая масса выпадает комками на рабочую рубашку, течет слюна, челюсти плохо ворочаются, трудно дышать, и нет этому конца и края. И чему удивляться, в конце концов, что Валька не смог с ним? Валькины беспокойные длинные пальцы. Таскал руками овощи из салата и колбасу с чужих бутербродов. В спальне, когда горела только лампа на тумбочке, складывал ворону из пальцев и рассказывал Марату сказки ни о чем, пока он тонул в матрасе и опускался на самое дно тяжелого глухого сна. Валькина шальная улыбка и кипучее баловство. В детстве мама читала книжку: Серебряные коньки. Не запомнилось ничего, ни истории, ни героев, только картинка – как по замерзшему каналу в выдуманном городе, по гладкому серому льду несется фигурка. Летит без остановки. Серебряный блеск на полозьях, серебряный лед, серебряный город, серебряная звенящая легкость, серебряное дыхание ни на миг не собьется. Из KFC Вальку уволили за срач с менеджером смены, из Буквоеда – за скуренный в подсобке косяк. Кинотеатр Голиаф, админка барбершопа, Эльдорадо, магазин Подружка даже, он оттуда спер тюбик глитера и измазался с ног до головы. Серебряные искры – во все стороны. - Это что, блядь? - Хеллоуин. Нет? Принцесса лягушка. Съе…сыела дискошар. - Валь. Сейчас январь. Ключевая вода, серебряный родник чистой юности. Без паспорта ему не продавали сигареты, и пару раз, забрав его с улицы бухого вдрызг, менты пытались узнать, как связаться с его родителями. Он решил, судя по всему, как-то утром, босой и сонный, что еще лет сто можно не взрослеть, раз никто не палит, и время шло мимо, а он грустил, что не пускают на детский батут в парке, и клеил из картона крепость с соседской девчонкой, пока сидел без работы, и смотрел мультики с компа ночами напролет, и пел английские песни, заново выдумывая на ходу слова. Голые колени, молочно-белые, длинные лодыжки. Два метра нескладного, рассеянного подростка. С горячим сочувствием говорил про собаку у Томы с Вовкой: - Он считает, что еще щенок. Да? Да, Люська? Да, Люська? Люська славный пес. Люська шустрый пес. Ты мой маленький… Целовал собаку в нос, она вылизывала ему лицо. Когда ставила лапы ему на плечи, они были почти одного роста. - Умойся, бога ради. Собака любила Вальку больше хозяев. Вальку любили даже голуби, хотя ему сто раз говорилось не подкармливать эту дрянь, весь балкон будет засран. Вальку любили все, и сестра, и мама, и мама с сестрой Марата, и друзья-приятели, и левые мужики, которые трахали его у Марата в постели, пока Марат платил за квартиру и зашивался с открытием Синбада, и даже Марат любил его: пока мог. Бесконечные ночи, поворот ключа в замке. - Ты понимаешь, сука тупая, что мне вставать через час? Чистый спирт в голубых глазах. - Та ладно, чо ты. Чо там, нет ничо пожрать? Книжки в пометках, исписанные тетрадки в клетку. За четыре года не опубликовали ни одного его стихотворения. Он заливал водкой письма без ответа и таскал по квартире бутылку, но стойко держался и ни разу всерьез, ни перед кем, не назвал себя поэтом. - А! Да, привет. Тут короче хуйня такая – я в Козельск на поезде свалил. Я хуй знает немножко, как отсюда вылезать, я застрял, по-моему. Кролик-кролик, а потяни немножко? Кинь денежку на карточку? Я потом верну по-братски. Засосы на плечах, прокушенная губа. Потерянный паспорт. Потерянные дни. Потерянный взгляд, когда Марат вернулся «на патичку», выпер из квартиры пять незнакомых рож и шестым потащил его к двери за шиворот. Страшно было, что он уйдет и не вернется, запретил себе думать об этом. Валька ночевал на лестничной клетке, как кот, не звонил в звонок и ждал, пока Марат выйдет утром. Ловил домашний вайфай, сидя у порога. - Я тут типа тестик прошел на совместимость, у близнецов с рыбами. Короче там сказали, нам вообще пизда, и на таком астрологическом фоне – я просто хочу отметить серьезно – мы неплохо справляемся еще, мы, можно сказать, чудеса творим. Когда мирились, думал, что таким живым не будет никогда и ни с кем, и значит, никак нельзя его выпустить из рук, не дожать до щелчка. Старался ничего не выпускать из рук, утекало само. Звонки в четыре утра. Бессонница до будильника. При отгрузке поцарапали ножки у двух диванов. Стухла партия помидор. Переманили хостес. Охуенный дизайн, только лампы нагреваются и сидеть под ними невозможно, надо поднимать, а проект утвержден и расстояние у каждого светильника промеряно отдельно. Брак в партии молочников. Санинспекция во вторник. - Те не похуй? Бледный рассвет, жирный косяк. - Давай одному из нас будет не похуй – на что-нибудь, время от времени. Из квартиры выйди, в конце концов, кофе купи хотя бы. Туалетной бумаги ебаной купи, ты чем, блядь, сам подтираешься третий день, я понять не могу? - Салфеточками, из готовой хавки твоей. Удобненько, мягонько. Очень хорошо. Когда без Марата приходили гости, замечал сразу, потому что только в эти дни Валька ставил стирку и менял постельное белье. В свой последний день в их квартире Валька старательно намыл пол и навел порядок на кухне. Смотрел на Марата снизу вверх, когда он вошел. Тощий дешевый свитер сбился на плече, растрепались волосы, мягкие, легкие. Рот запекся, у Марата запеклись костяшки. Валька сразу поднялся, всполоснул от пены руки. Подошел почти вплотную, не поднимал глаз, со скромностью, которой у него никогда не было, едва-едва наступил Марату на носок - своим. Долго стояли, как дураки, вода текла из незакрученного крана. За ним приехали друзья, помочь забрать книги, так-то у Вальки вещей был один рюкзак. Звонили телефоны, звонили в дверь. Валька осторожно, как будто извиняясь, обнял его, в последний раз – не было сил отказаться. Хуже всего: верилось, неопровержимо, что по-прежнему свои, и это все ничего не значит, и никогда, ничем Валька не хотел его ранить, и теперь удивлен и напуган, и влажными прохладными губами не зря целует ему пальцы, так бережно, так убийственно бережно, и вместе с тем – этому не будет ни конца ни края, и «те не похуй?», и он, Марат, и никто другой, никогда не будет стоить достаточно, чтоб серебряные коньки замедлили свой бег, и, значит, балласт на пути надо отсечь, и он никогда Вальку так не защитит, как Валькино «похуй», и ничего столь же монолитного, бронебойного, выходит, ему не подарит, так что нечего обещать и незачем стараться, и все-таки, если бы он разрешил остаться, Валька бы остался (тогда), и надо было умолять остаться. Но, сутки проторчав в Симбаде, возвращался домой и столкнулся на лестнице с каким-то чуваком. А в спальне так густо пахло еблей, что не помогало открытое окно, и невозможно было притвориться, будто не заметил, и он все ждал, что Валька что-то скажет, но он только приподнялся на локтях, когда Марат включил свет, его ноги были раздвинуты, одеяло сбилось между ними, и гладкие колени торчали, и блик от лампочки плыл по голой коже, и на его груди были следы от чужих зубов, и сильнее, чем заорать, и сильнее, чем пожалеть себя, хотелось только к нему, на кровать, чтобы снова забрать его себе, брать его бесконечно. Влечение было таким сильным и таким искаженным, чуждым. Почувствовал, что дошел до края, что дальше от него ничего не останется. Отступил назад, вышел из комнаты, на всякий случай. Смешно вспоминать: написал ему из кухни в мессенджер – больше не могу, пора разбегаться, всё, совсем всё. Блик на голом колене снился потом. Часто. Снился темно-вишневый припухший рот и то, как Валька смотрел на него. Как будто не было никакого края. Как будто позволил бы, что угодно, и добавил еще. Марат проснулся на шезлонге, как обычно после таких снов: растерянный, возбужденный, разочарованный. В себе, главным образом. Мгновенная вспышка смущения, как в школе: не дай бог кто-то заметит стояк. Огляделся тут же – и обнаружил, что бассейн пустой. На электронных часах было 01:17. Проспал сколько – три часа, два с половиной? Потрясающе. И никто не дернул? Круглосуточную качалку брал, чтобы приходить рано утром, после ночной, но в такое время не был ни разу. Огромное пустое пространство казалось ненастоящим, тени переплетались в углах, тени двигались, спешили, обгоняли друг друга, растекался по дну свет диодных ламп, плескалась вода, постукивали крышки фильтров, и сквозь этот шум мерещился чужой голос, настойчивый оклик, на неизвестном языке. Ерунда. В раздевалке не было ни души. Снял плавки, спокойно влез под душ. Горячая вода быстро отогнала зыбкое, фантастичное чувство, как будто застрял в продолжении старого нездорового сна. Когда смыл мыло и открыл глаза, Стас стоял в центре душевой и внимательно смотрел на него. Смотрел, может быть, давно. Оклик на неизвестном языке, пространство спутанных взволнованных теней. Беспорядочный и искаженный мир, в котором Марат ничего не понимал и к границе которого годами не приближался, расплескался теперь повсюду и было не выбраться. Марат шагнул назад – как шагнул от их с Валькой кровати, от блика на голом колене. Но за спиной на этот раз была не дверь, а стена душевой. Он отступил в кабинку, освобождая место – так Стас это понял, видимо, - и Стас шагнул к нему навстречу. Встал под воду, в тренерской майке с бейджиком, в шортах и кроссах. Он промок мгновенно, и когда он притянул Марата в себе, бейджик царапнул кожу над соском, но Марат не оттолкнул его, а Стас взял в ладонь его наполовину вставший член и с силой прошелся от головки до основания, настойчиво, с нажимом дрочил ему, другой рукой без разбора сжимал и мял голое, скользкое от мыла тело, целовались расхлябано и жадно, сталкивались зубами, Марат потянул вверх его майку, хотел почувствовать грудью его кожу, его тепло. Чужой запах был резким и непривычным, отторгающим, но и это было хорошо, в том перевернутом мире, куда Марат провалился, так же, как их нелепая возня, и бездумная ебля в душевой, куда в любой момент могли войти, полный отказ думать головой, и вести себя так, как люди ведут себя – там, на поверхности, на свету. Распад элементов, искажение пространства, абсолютная пустота и тупая похоть без похоти, без тени притяжения, ничего не стоящая, ничего не значащая, никому из них, в общем, не нужная. Она была такой излишней. Такой никчемной. И делала его таким свободным. Как на серебряных коньках. У Стаса кололась щетина, он натер ей Марату шею, сильно кусался, Марат никогда этого не любил, но подставлялся с готовностью, зная, что следы не нужны и что следы останутся, чувствовал на себе чужие руки, повсюду, впивался пальцами в чужие мышцы, в круглые контуры и мощные бицепсы, в мощную, твердую спину и бока с проработанными косыми, напирал так, что Стас чуть не потерял равновесие, развернул его лицом к стене, резко, шлепнул по бедру и звонкий, яркий звук шлепка разнесся по всей душевой, это было так пошло и так уебищно, что Марат заржал, но и тут не стал ему мешать, не отодвигался, даже когда чужие руки сминали его ягодицы и ляжки, до синяков, и когда в него толкнулись крупные твердые пальцы, он только подставился, шире раздвинув ноги. Стас целовал его спину с карикатурной, слащавой нежностью. - Целочка что ли? Марат старался угарать потише, но получалось с трудом, Стас заметил, сперва улыбнулся ему, потом растерялся, Марату стало жалко его, сомнительное удовольствие – когда посреди процесса над тобой ржут в голос. Поцеловал его, мокро, скользко, вода мешалась со слюной, Стас притянул его ближе за шею. Сплошное ничего между ними действовало магически, Марат давно так не хотел ебаться – просто ебаться, пожалуй, не хотел никогда. И в этом «просто» было что-то, из-за чего у него горела кожа, от левого плеча до левого виска, он не краснел, но возбуждение было таким сильным, что поднялась температура, он встал перед Стасом на колени, на мокрый чавкающий коврик, запах человечины, запах чужого стояка и лобкового сала ударил в лицо, Марат взял в рот его головку и упрямо обсасывал, чтобы рот наполнился его вкусом, чувствовал под ладонями его накачанные ноги в густых мокрых волосах, насаживался ртом на его член, потом Стас накрыл ладонью его затылок, и плавно, но глубоко начал трахать сам. Он был большой, быстро заныла челюсть, но как было хорошо, когда его хуй скользил по нижней губе на выходе. У Марата подрагивали кончики пальцев, подрочить хотелось жутко, но не хотелось заканчивать. Хотелось – для довершения картины – чтобы Стас загнал ему, резко, по-настоящему больно, у Марата так не было ни разу, но абсолютное поебательство и уебищность момента требовали кульминации. Стас вздернул его на ноги, у Марата закружилась голова. Он почувствовал, как его прижали грудью к холодному влажному кафелю. Дрожь рассыпалась по телу от плеч до пяток. - Иди сюда… Стас водил головкой между его ягодиц, давил на сфинктер, войти не получалось, он сильнее заводился и раздражался от нетерпения. - Да выеби меня уже. Он толкнулся сильнее, но тут же вышел. - Не, тесно прям пиздец. Марат толкнул его в живот, не глядя, развернулся снова и дернул его на себя. Стас вжал его в стену так, что трудно было вдохнуть. Шумела вода. Летели капли. Подгоняли друг друга, ускорялись с каждой секундой. Марат кончил ему в кулак, Стас размазал сперму по его животу. Тяжело дышали. Не могли оторваться друг от друга, Марат боялся, не удержат ноги. На улице Марат закурил. - За месяц бросишь, без проблем. Марат смотрел на Стаса так, как будто видел впервые, и надеялся, что тот как-нибудь сам догадается, насколько смешно и странно это звучит. - Номер мой запиши. Марат не ответил. - Вообще, давай я тебя провожу, чо, ты ж рядом живешь, да? - Нет. - Ну провожу далеко, устану – у тебя отдохнем. Чо, совсем спишь на ходу что ли? Заездил тебя совсем? Он потрепал бы Марата по шее, если бы Марат не спустился на ступеньку с крыльца. - Да ладно, чо ты стесняешься вдруг. Марат двинул в сторону проспекта. Хотелось пройтись. Пускай забыл наушники, в голове было чисто и пусто, и нечего было глушить. - Ты чо, всегда так себя ведешь с людьми, которым хуй сосал? Надо было только сделать крюк и купить кофе домой. И жидкость для посуды. - Ну ладно, завтра поговорим с тобой. - Смешно пошутил. Менять ли тренажерку, правда, Марат пока не решил. Открыв контач, увидел, что Валька не спит.