Святая вода не поможет тебе теперь,
Тысяча армий не смогли бы меня остановить.
***
Агапа знает, что жалкие земные творения готовы убивать себе подобных за власть; за силу; за могущество, а потому, наверное, и соблазняет всех именно этим. Раньше она так наивно представляла этот мир сказочным царством, что спасёт Умбру. Агапа заразительно смеётся и сверкает зелёными глазами в темноте ночи, пока очередной дурачок крадёт с её холодных губ смертельные поцелуи. Люди презрительно называют её тварью, а сами еле прячут собственную гниль за пазухой. В здешних сказках, вроде бы, «демоньё» называют злом — как же это смешно! — ведь такой чудесный земной мир спасают именно колдуны да ведьмы с той стороны. В её мире сказкой называли мир людей. Как же они все ошибались. Земля так напоминает колдунье родную Умбру, что иногда она и вовсе не может отличить эти два чужеродных мира друг от друга. В подоле Агапиного длинного платья прячутся ядовитые змеи, а за спиной всегда воинственно витают различные насекомые. Бесы бранятся друг с другом и прячутся в рыжих волосах ведьмы, а в воздухе отчётливо чувствуется опасность и убийственная сила. Агапа появляется рядом с чужим домом предсказуемо в полночь, а Аржан ждёт уже там, ведь это стало уже какой-то глуповатой традицией. Колдунья язвительно шепчет что-то о скором проигрыше людских магов. Шёпот этот впитывает в себя каждая вылезшая из-за углов темень. К ведьме тени ластятся, опутывая весь её стан, и она разом становится такой величественной, словно королевна из какой-нибудь очередной легенды Алтая. За спиной у Агапы чернота расплывается и волки скалят зубы, а вороны витают над жильём мага. — Ты не спрячешься от меня, — эхом откликается голос в голове у мальчишки Кирилла, — обернись хоть налево, хоть направо, Кирюша, я везде. Это ведь не сказка, да и тебе пора бы перестать верить в то, что добро всегда побеждает. Знай, я иду за тобой. Андреев и не догадывается, наверное, что всё здесь напоминает какую-то глупую игру в кошки-мышки. Хозяйка медной горы кольца на пальцах перебирает и путает нити судьбы ничтожного мальчишки, который отказывается открывать врата. Змеи путаются у Посвящённого под ногами, словно то и дело пытаются сбить с пути, а ветки деревьев так и норовят выколоть глаза владельцу «муасынкха». Агапа плетёт зловещие амулеты, приговаривая про себя тёмные проклятия, и видит перед собой чернь собственного мира. С появлением Олеси всё только ухудшается, ведь кажется, что колдунья отчасти начинает понимать людей. В леса эти более не ходят по грибы да по ягоды, ибо все знают, что там и сгинешь навсегда, а детей пугают сказочной бабой Ягой, чтобы не совались в опасные места «королевы тьмы». Иногда Агапа позволяет себе долго сидеть перед Кириллом ночами и мечтать о скорой смерти нерадивого мальчишки, заплетая дымящиеся локоны в тугие косы. Колосья травы опутывают горло Избранного, а потом стоит только ведьме посильнее стиснуть ладонь в кулак… да и не важно, впрочем, что будет потом. У Агапы только одна цель, — открыть врата в мир, где жухлая трава шуршит под ногами; где небо серое-серое, — бесцветное, — но такое родное. Всё здесь не то, даже если прекраснее в несколько раз, а ей нужно в Умбру, — катастрофически нужно д о м о й. Людей колдунье вовсе не жаль, что толку тосковать по мертвецам. Люди убивают себя сами, а Агапе лишь остаётся чуть-чуть подтолкнуть их к неизбежному. По правде говоря, это и убийством-то не считается. У неё дома так дети забавятся, ведь что толку бояться смерти, если все бессмертны? — И что, тебе даже не думается о том, что станет с этим миром? С человечеством? — Агапа злобно зыркает глазами, словно коршун, и в её пустых зрачках не отражается ничего. — Всё равно перебьют друг друга рано или поздно, а так хоть во благо, — холодно отрезает создание Умбры и принимается залечивать переломанные ветки близстоящей берёзы (благо, не чёрной). Этот мир не заслуживает такого халатного отношения к себе и Агапе отчего-то хочется его защитить, а не уничтожить. Всё выходит из-под контроля. Её место вовсе не здесь. В Умбре всё иначе, — не лучше, конечно, но там хотя бы ценят своё бренное существование. Природа тянется к своим истинным хозяевам, когда мимо (раз в несколько веков) проходит кто-то из умбров. Агапа любяще перевязывает сломанные ветки деревьев, оживляет завядшие цветы по одному взмаху руки и прячет животных от жадных охотников. Здешний мир прекрасен только там, где не ступала нога человека, и это неоспоримый факт (да и кто ж будет с умброй спорить?). Ей хочется призвать семь грехов с той стороны, чтобы они помогли сохранить всю подлинную величественность этого мира, но толку от этого не будет. Земля умрёт, проснувшись на следующее утро, а Умбра вновь расцветёт. Ведьме и убивать уже не хочется ради своей единственной цели. Люди отныне шарахаются от алтайских лесов, как от огня, если знают про «хранительницу», а кто не знает — больше и не возвращается домой. Кирилл со своей компанией, наверное, единственный, что зашёл так далеко в чащу, даже маги ещё не набрались смелости. Агапу это раздражает до скрежета зубов. Агапе думается, что этот смелый, глупый мальчишка будет отлично дополнять кладбищенские земли бывшего поселения, где они с отцом уничтожили каждого жителя с особым смаком. Никому нельзя переступать черту Агапиного леса, — да будь он хоть трижды Избранным! — для каждого заплутавшего путника здесь висит извечная табличка: «вход воспрещён». Никто и не замечает, как для королевны из (не)другого мира наш становится роднее; ближе. И только шёпот обречённый, — п о м о г и м н е, — всё ещё выдаёт в ведьме желание вернуться домой. — Только бы Посвящённый успел открыть врата, — причитает колдунья, смахивая с плеч надоедливых бесов, которые тут же заползают под юбки платья, — только бы успел… — Успеет, — зловеще нашёптывают в ответ тени, утешая королевну, а ветер сносит всё на своём пути, преобразовываясь в яростную бурю по велению хозяйки, — а коли нет, то не жить ему.Агапа впервые за столько веков смеет утешить себя (бесполезной) надеждой.