выверенность

Тонкие длинные пальцы — каждый раз у Занзаса что-то щёлкает в голове от осознания, сколько же выверенности, силы и стойкости скрывается за абсолютно противоположным обликом, — некрепко сжимают рукоятку холодного оружия. Оружия, насквозь пропитанного чужими слезами, предсмертным отчаянием и горестными потоками струящейся крови. Оружия, не значащего практически ничего. Если меч свисает из правой руки, то Сквало — левша, использующий в сражении ведущую протезированную конечность, — зачастую дерётся не всерьёз. Не всерьёз бьёт под дых, не всерьёз заставляет случайного противника или заранее намеченную цель упасть на колени, не всерьёз вонзает сверкающее острие в содрогающуюся плоть. Капитан тренируется, веселится, разминается. Только вот умирать таким образом, — когда тебя даже за человека не считают, — пожалуй, гораздо страшнее и тягостнее всего. Занзас скользит взглядом по шелковистым волосам — босс точно знает, какие они на ощупь, и может спроецировать текстуру лоснящихся прядей на собственные ладони одним лишь усилием мысли, даже не касаясь, — идеальной осанке и заляпанным осенней грязью сапогам, пока смертник под ногами Сквало липнет к земной поверхности. В течение нескольких долгих и бесконечно нудных минут рыхлое тело продолжает мазать и без того влажную землю гемоглобиновым коктейлем, а после наконец издыхает с гулким воплем, точно забитый зверь. Нет совершенно никакого смысла говорить про лужи или слякоть, потому что всё это — часть структуры и стихии капитана, однако босс складывает руки на груди и всё-таки саркастично выдавливает из себя: — Чистая работа, мусор. И длинноволосый только фыркает. Время тянется, точно под индикой, пока они ждут появления запаздывающих клинеров, — Занзас даже успевает выкурить несколько сигарет и насытиться привычной дозой никотина. А у Сквало во рту застревает острое, как бритва, молчание, и только неожиданно начавшийся дождь делает нежелание капитана ввязываться в бессмысленный разговор вполне уместным. К моменту появления в поле видимости ярких фар рабочей бригады убийцы успевают промокнуть до нитки. Какая безвкусица. Конечно же, по возвращении Сквало заебётся отмывать как свою обувь, так и обувь босса, чтоб ему неладно было, — сам же проявил небывалую для собственного статуса инициативу и приехал, чтобы забрать его. Перед вылетом в очередную командировку останется всего лишь несколько часов, не считая дороги от базы до аэропорта, и плевать, что капитан бодрствует уже третьи сутки — отоспится в пути и, если повезёт, может быть, в отеле. Но пока что Сквало находится в относительной безопасности — обмякает на переднем пассажирском сидении авто своего босса и греется в остром тепле, струйками вырывающемся из салонного отопителя, а Занзас дышит рядом. Босс окидывает взглядом облитые осадками пряди волос, текстуру которых уже никогда не сможет забыть, тонкие губы, выпирающий кадык. И даже почти тянется ладонью к холодной щеке, но что-то в последний момент останавливает его — Сквало чувствует это. Сквало чувствует то же самое, но понимает, что одновременно нежные и грубые касания сейчас, к сожалению, совершенно неуместны. Длинноволосый лишь смотрит в ответ сквозь полудрёму, пытаясь бороться с потоком мыслей, отчаянно продолжающих вбивать ржавые гвозди в его личностную целостность. Если хочешь избавиться от любого напоминания о надоедливом сорняке или прекрасном цветке, вырви его вместе с корнем. Не дай возможности прорасти вновь. Но как же, блядь, прочно Сквало был пришит к Занзасу. И как же, блядь, неразрывно Занзас был связан со Сквало. Оба впитывают в себя образ сидящего рядом, безуспешно пытаясь насытиться, потому что это — единственное, что они могут себе позволить. Оба знают, что для Сквало следующее задание окажется последним. Оба стараются делать вид, что всё обязательно обойдётся. Оба прощаются, не произнеся ни слова, и только шум мотора нарушает оглушительную тишину.