***
Все произошло как-то внезапно в жизни тогда двадцатисемилетнего Арсения. После очередной неудачи на личном фронте почти что актёр пытался уйти от любви во всех её проявлениях. Поэтому его вполне устраивали подруги на ночь, падкие на его внешность и чётко поставленную речь. После совместного переезда с Серёгой Матвиенко в Петербург всё пошло ещё лучше. Сердце стало биться чаще от счастья, что они живут в северной столице и занимаются любимым делом. Вскоре им предложили попробовать поработать с ребятами из Воронежа, которыми оказались Антон Шастун и Дмитрий Позов. На удивление юмористы оказались довольно общительными и с ними было легко, поэтому спустя небольшое количество времени и большое количество сил стартовало шоу «Импровизация» на ТНТ. Четвёрка парней часто стала проводить время вместе, однако внимание Арсения привлёк воронежский воробушек Шастун. Почему воробушек? А кроме как на драчливого воробья эта долговязая шпала ни на кого не походила, особенно это было ярко видно, когда запыхавшийся Антон прибегал на самолёт или просыпался в автобусах с самым настоящим гнездом на голове. Чудо в перьях, да и только. Однако были в юноше и другие черты — огромные зелёные глаза, обворожительная улыбка, пшеничные волосы, из-под которых торчали немного великоватые уши, однако даже эта особенность придавала ему какого-то особенного шастуновского шарма. С Антоном было интересно говорить, слушать да и просто сидеть в тишине. Через год общения оба почуяли неладное, когда пьяные поцеловались на балконе поповской квартиры на окраине Петербурга. Первое прикосновение губ было на пробу, нежное такое, невесомое, а вот второе уже осознанное, тягучее, медово-сахарное, не отвертишься, лишь прижмешь к себе крепче и поймёшь, что попал. Арсений полюбил Антона с первого поцелуя. Антон полюбил Арсения с первого вгзляда. Они походили на самую сладкую парочку, которую можно представить. Арсений, обдувающий царапинку на пальце у двухметрового Антона, или Антон придумывающий сказки для принцесс, чтобы шептать их Попову на ухо перед сном. Дима и Серёжа устали закатывать глаза на эту тошнотворность, однако в глубине души оба были счастливы за друзей — это ведь прекрасно, когда друг к другу так тянет, когда любовь освещает лица обоих. Дима это знает непонаслышке, у него есть Катя и прекрасная дочь Савина. Он видел в Антоне с Арсением такой же трепет и взаимопонимание, как и в его семье. Арсений как-то упомянул о том, что Антон — художник, раскрасивший его серую жизнь, и не слукавил. Благодаря Антону Арсений научился любить и жить по-настоящему, как говорят, одним днём. Они могли сорваться посреди ночи и поехать в Финляндию на выходные, просто чтобы сменить обстановку и побыть рядом вдали от суеты. Попов так же, как их насыщенные дни, любил ночи. Антон показал, что такое узнавать человека по сантиметру, как прислушиваться к своей половинке и хотеть доставлять удовольствие не только себе, а ещё и кому-то. Арсений любил его всецело — начиная от торчащих ушей и заканчивая пятками, не брезгуя их целовать, чем вгонял в краску младшего. Разница в возрасте у них была практически восемь лет, но никто её особо не ощущал, ибо оба могли научить тому, чего другой не умеет. Арсений был настоящим нарциссом до появления Антона. Потому что его комплименты воспринимались по-другому. Потому что ему он верил и всё его сознание чувствовало себя красивым, желанным и нужным. Иногда в объятиях Шастуна Арсению казалось, что это всё происходит не с ним, на что Антон лишь целовал его в макушку и шептал, что он дурачина, заставляя покрываться чувствительную донельзя шею мурашками.***
Их первый секс Попов никогда не забудет, потому что это было даже не занятие любовью, а откровение и всецелое доверие для обоих. Его даже немного трясло от волнения, но когда он смотрел в наполненные любовью глаза напротив, то понимал, что сомнения напрасны. Арсений покрывал поцелуями молочную шею, ключицы, прерываясь лишь на тихие «люблю, люблю, я так тебя люблю», и он знал, что его любят так же. Это чувствовалось каждой клеточкой тела, которое вздрагивало от каждого прикосновения и прогибалось в ответ. Впервые с Арсением Антон ощутил стыд, что было видно по его пунцовым щекам и опущенному взляду. Но Арсений шептал «не бойся» и целовал внутреннюю часть бедра, Арсений шептал «я с тобой», и Антон верил, цепляясь худыми руками за широкие плечи. Лёжа в постели, наполненные счастьем и лёгкой усталостью, они любили говорить о будущем, и как-то Арсений серьёзно сказал: — Шаст, знаешь, прозвучит глупо, но мне кажется, что если с тобой что-нибудь случится, то моё сердце остановится вместе с твоим. Антон удивился такому откровению, взял арсово запястье в руки и начал покрывать поцелуями. Было в этом жесте что-то интимное и что-то только для них двоих. — Счастье моё, даже если меня не будет, то ты не переставай светить. Ты же и сам понимаешь, что мы не знаем, что случится завтра. Но сейчас я с тобой и я люблю тебя всем своим несуразным телом и воронежской душой. Говорят, что всё, что надо потерять, надо потерять, Арс.***
На Новый Год Арсений подарил Антону кольцо, как символ их собственной вечности, а Антон подарил ему маленький домишко в Норвегии, потому что Арсений прожужжал ему все уши про эту величественную страну и крошек-оленей. В тот момент Попов не ощутил слёз на своих щеках, пока Антон не начал их сцеловывать: — Не плачь, мой актёр. Когда-то шоу закончится, мы переедем в наш дом, ты будешь разводить оленей, печь синнабоны с корицей, вести хозяйство. — А ты что будешь делать, родной мой? — улыбаясь спросил Арсений. — А я буду просто любить тебя. Может быть, иногда раскидывать вязаные носочки. Ты будешь мне их вязать, — обнимая Попова, вторил Антон. — Шаст, ну даже для нашей слащавости это уже перебор. Ну какие, нахуй, носочки? Будешь радоваться живописным краям вокруг. — И твоей живописной заднице, — смеялся Шастун, параллельно щипая Попова за аппетитную пятую точку. — Шастун, иногда я удивляюсь тому, какой же ты дурак, — пытаясь придать строгости выражению лица, отвечал Попов, однако тень улыбки всё равно была замечена Антоном. — Зато твой, — отвечал Антон. — Зато мой, — шептал Арсений, оставляя поцелуй-крошку на шастуновском носу.***
Четырнадцатого сентября Арс проснулся рано-утром в их с Антоном съемной квартире от настойчивых поцелуев в шею. — И тебе доброе утро, солнце, — прохрипел Арсений, начиная возбуждаться от прикосновения юрких рук. Он открыл глаза, увидев нависающую над собой длинную шею и вздымающуюся грудь. Плавным движением Арс притянул Антона в себе, впиваясь в родные губы требовательным поцелуем. Бедром он уже ощущал чужое желание, что вибрацией отдавало по всему телу. — Ш… Шаст, что ты творишь, — отрываясь от губ, шептал Попов. — А на что это похоже, Арс? — ухмылялся Антон, параллельно притираясь бёдрами к поповским. — А это на что? — спускаясь поцелуями от шеи до низа живота, поддевая зубами резинку трусов, шептал Антон. — А это? — освободив Арсения от белья, он поцеловал головку, а после обхватил губами эрегированный орган. — Ахн…тон, — только и мог выстонать ещё не до конца проснувшийся Попов, запуская ладонь в русую макушку. В моменты их уединения Попов не узнавал несуразного Антона Шастуна, который знал, чего хочет, и сосал не хуже опытных девиц. Однако в тот момент ему не хотелось восхитительного минета, а только его, Антона, поэтому он потянул не понимающего Шастуна вверх, впиваясь в губы поцелуем, в уголках которых скопилась слюна вперемешку с семенем. Каждое прикосновение отдавалось током, каждый поцелуй сводил с ума. Арсений накрыл оба члена рукой и начал плавные движения, сопровождая их надрывным шёпотом в район шастуновской шеи «Лю…блю тебя, ах, мой хороший, та…кх сильно». Кончили они одновременно, как подростки, с пресловутым признанием на губах. Проведя в постели ещё около двадцати минут, Арсений отправился в душ, а Антон забылся крепким сном. В тот день Попову нужно было отъехать и дать интервью на утреннее шоу по поводу тура и анонса новых футболок от «#уберитерыбу», поэтому в хорошем расположении духа, чмокнув спящего Шастуна в щеку, он отправился в путь.***
У Антона с Арсением было негласное правило всегда быть на связи. Обычно, когда Шаст просыпался, то радовал глупым селфи или стикером в сообщениях. Однако сегодняшний день стал исключением. Попов не был параноиком, поэтому, купив бутылку хорошего вина, он отправился домой. По радио шла сводка экстренных новостей, которую он всегда пропускал мимо ушей, однако кое-что смогло зацепить: «В районе Василеостровской станции с самого утра пожарные и сотрудники МЧС пытаются потушить огонь, охвативший два дома. По последним данным погибло около двадцати человек, более сорока госпитализировано. Более точная информация будет доступна журналистам уже завтра, а теперь к другим новостям…» У Попова прошел по спине холодок, потому что именно в том районе располагалась их с Антоном квартира. А в квартире спал Антон, его Антон, которого было невозможно разбудить, над которым подшучивала вся съёмочная группа, ибо Шаста домкратом не поднимешь, его Антон, который весь день не появлялся в сети и был вне зоны доступа. На всех парах Арсений мчался домой, и то, что он увидел, заезжая во двор, оставило отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Дом охвачен огнём, весь двор в саже, в воздухе летают частички пепла, повсюду слышатся крики и плач детей. Вокруг вакханалии стоят машины МЧС, полиции, а так же около десяти карет скорой помощи. На ватных ногах Попов подошёл к одной из них и скрепя сердце спросил: — Шастун Антон Андреевич? Фельдшер скорой помощи, мужчина лет сорока, посмотрел на него с нескрываемым сожалением в глазах и ответил. — Мы сожалеем, его больше нет. Слишком поздно сотрудникам удалось пробраться в квартиру и осободить парнишку из огня. Антон Андреевич скончался примерно час назад от интоксикации угарным газом. А вы кем ему приходились? Другом? Арсений не слышал не единого слова после фразы «его больше нет». Он подумал, что это какая-то ошибка, и судорожно начал повторять, обнимая себя руками: — Шастун Антон Андреевич, посмотрите, посмотрите, в какой он больнице, я поеду, он жив, он жив, жив.***
Арсений не помнил, как начал кричать и кидаться в огонь, как его оттаскивала бригада, параллельно вводя успокоительные, не помнил, как из больницы увозил Серёга, находясь в состоянии немногим лучше Арсения. Он отказался идти на опознание тела, потому что его самого уже никто не мог опознать. Осунувшийся, с подрагивающими губами и руками, постоянно нашёптывающий себе что-то под нос. На следующий день после гибели Антона Серёжа забрал Арсения из больницы, пока они не найдут Попову новую квартиру и чтобы приглядывать за другом. Матвиенко был разбит, но он понимал, что в этом пожаре он потерял не только коллегу, друга, но и человека, который был ему, как брат, а именно Арсения. Он понимал, что значил для Арсения Антон, хотя сам такой любви никогда не испытывал. Ему было по-настоящему страшно оставлять Арсения одного, чтобы не потерять его, потому что Попов нашептывал постоянно «я хочу быть с тобой, Антош, я не хочу без тебя, не могу». К сожалению, чувства Арсения были настолько сильными, что он не видел смысла жить дальше, а потому Позов с Матвиенко не упускали возможности того, что Попов может пуститься во все тяжкие. Похороны проходили на третий день. Никто не мог подумать, что мальчик-солнце, который заставлял всех смеяться, будет причиной такого количества слёз. Но больнее было смотреть на Арсения, который гладил черную крышку и сипел: — Антош, как же так, родной мой… Почему ты молчишь? Мне так тебя не хватает. Вставай, прошу тебя, очнись. Ты же единственное солнце в моей жизни, любовь моя. Как же я без тебя, я хочу быть с тобой, — он не замечал, как по щекам градом катились слёзы, а из потрескавшихся губ сочились капельки крови. В какой-то момент к нему подошли Дима с Серёжей, чтобы отвести, ибо нужно было закапывать гроб и дать остальным попрощаться, однако взгляд Арсения стал словно безумным, он начал их отталкивать и кричать о том, что ненавидит их, потому что у них нет Антона, но они смогут жить, а его жизнь закончилась. В конце своей агонии он упал в ноги к матери Шастуна. Женщина стояла в классическом чёрном пальто, голову её покрывал платок, одной рукой она прижимала к себе младшую сестру Антона Лизу. — Простите, что не сберёг. Я его не сберег, — рыдая, умолял Арсений, — ему было плевать на дорогой костюм, на то, что вокруг моросил дождь и колени тонули в грязи. Майя Владимировна опустилась на колени к Попову, обняла его и поцеловала в тёмную макушку, не сдерживая горьких слёз: — Что же ты, Арсюшенька, ты был причиной счастья моего сына. Живи в память о нём, всем нужно жить, — она любила Попова, как собственного сына, и не могла смотреть на его страдания, хотя сама потеряла первенца. Она бы хотела забрать его боль, да только кто теперь заберёт её? Страшно терять родителей, но к этому ты подсознательно готовишься, чего же не скажешь о смерти собственных детей. Майя Владимировна вспоминала моменты рождения крошки-Антошки, как он произнёс первое слово, ступал первые шаги, пошёл в школу, познакомил её с Арсением. Все моменты счастья и улыбок её сына проносились в голове, и она не могла поверить в то, что её сын теперь вне зоны доступа навсегда. Арсений поднял на неё свои оцвёвшие глаза, они больше не горели, как раньше, была лишь тень, как и он сам. Поцеловав морщинистые руки Майи Владимировны напоследок, он убежал прочь с кладбища, преследуя единственную цель.***
Сидя на кухне квартиры Матвиенко с лезвием в руках, Арсений правил им свои руки за то, что они больше не могут прикоснуться к его Антону, он правил своё тело за то, что оно больше никогда не почувствует его тепло. Он не мог простить людям того, что у них нет его и они могут жить. Он возненавидел себя так сильно за то, что не успел сказать «люблю», за то, что не был рядом, за то, что его Антон горел в огне, за то, что его зелёные глаза потеряли свой цвет, за то, что он не смог услышать его последний вздох, за то, что он не знал его последней мысли, за то, что он погиб в страхе и одиночестве, пока Арсений рекламировал свои футболки. Футболки, которые были для Антона — все до одной. Кому они теперь нужны? Да кому сам Арсений теперь нужен? Боли он не чувствовал, в какой-то момент ему даже показался призрачный силуэт и фантомное прикосновение металлических колец к коже. Он даже услышал родное «Арсений» и смог улыбнуться, только почему-то в груди резко стало больно и вместо «счастье моё» оглушительное: — Разряд! — Разряд 150! — Ещё разряд! Сестра, адреналин внутривенно! — Разряд 200! — Пульс есть, вот так, Арсений Сергеевич, что же вы…***
Очнулся Арсений в комнате с белым потолком, в рубашке, сковывающей все движения, окружённый дюжиной трубок. Рядом на стуле сидел ссутулившийся Матвиенко. Арсению хватило сил только на слабый хрип, на что Серёжа незамедлительно отреагировал: — Арс, Арсюх, — на большее армяна не хватило, и он начал надрывно рыдать. За много лет дружбы Попов ни разу не видел плачущего Матвиенко, что заставило его испытать стыд. Сережа сидел в растянутой кофте, держа в руках стакан с остывшим кофе. Глаза были опухшими с потрескавшимися сосудами в уголках, под ними залегли глубокие тени. — Серг…уля, — попытался заговорить Арсений, однако трубки в горле мешали это сделать. — Арс, я так испугался. Я ж люблю тебя, дурака. Ты же мне как брат. Захожу в квартиру, всё в крови, а ты уже не ды… — закончить ему не дал новый приступ слёз и зашедшая медсестра.***
Врач диагностировал Попову депрессию. Ему была назначена полугодовая терапия с постоянным мониторингом психотерапевта, антидепрессантами и литием, а так же лечебная физкультура и прогулки по территории больницы. Серёжа и Дима приходили каждую неделю, рассказывая о последних новостях. «Импровизацию» закрыли по понятным причинам, на ТНТ был день траура, посвященный Антону. Коллеги боялись упоминать о нём в присутствии Арсения и о том, что семья Шастуна хотела бы его навестить и переживает о его состоянии, однако врач утверждал о том, что ему нужно осознать произошедшее, чтобы найти силы жить дальше. Сестра Арсения приезжала довольно часто, и с ней он разрешал себе расслабиться и поговорить по душам. Он боялся того, что все теперь считают его сумасшедшим. Нет, он не сумасшедший, он в здравом уме. Он просто человек, потерявший всё, просто человек, которому больно. Первые пару месяцев Арсений подрывался ночью от жутких кошмаров, ему постоянно снился Антон, который горит в огне и молит о помощи, но каждый раз Арсений не успевает. После недельной бессонницы ему назначили снотворные и аналоги серотонина, благодаря которым удалось стабилизировать сон. Спустя три месяца Попов попросил Матвиенко забрать его прогуляться на выходные, чему последний был несказанно рад. Они съездили на Невский, поели пиццы, Сережа рассказал о своих успехах с фудтраком. В какой-то момент по телевизору начался матч, и Арсений подумал, что сейчас зайдет Антон с Димкой, и всё будет как в старые добрые, однако никто не зашёл. Заметив перемены в настроении Попова, Серёжа выключил телевизор, молча обнял Арсения, пытаясь дать понять, что он не один и что есть люди рядом.***
К концу реабилитации Арсений перестал думать о смерти, кошмары его практически не беспокоили, но самое главное то, что он смог найти для себя жизненную цель. Как-то на выходные к нему приехали мать и сестрёнка Антона. С ними Арсений чувствовал себя частью семьи и осознавал, что Шастун действительно был и что его не забыли и всё так же любят. Майя Владимировна всегда баловала Попова выпечкой, которую пекла обычно в субботу по утрам. В какой-то момент Арсений признался, что хотел когда-то готовить синнабоны с корицей и всякие булочки, чтобы радовать Антона. Пусть его уже нет, но научиться никогда не поздно, он бы гордился. Майя Владимировна, смахнув подступившие к глазам слёзы, пообещала принести Попову книгу со своими рецептами, главное, чтобы он скорее поправлялся и возвращался к жизни. В тот день Майя Владимировна протянула Арсению пакет с передачкой, однако на глаза ему попался конверт, из-за которого он вопросительно уставился на Шастун-старшую. — Арсюш, тут такое дело: Антоша дарил тебе на Новый год дом в Норвегии. В пожаре сгорели все ваши документы, однако у нас был дубликат именно на него, так что я хотела бы его тебе передать, думаю, что таковой бы была воля моего сына. Поезжай после больницы в Норвегию, начнёшь жить заново, свежий воздух как никак. Арсений выслушал, а после лишь крепко её обнял: — Спасибо вам огромное, Майя Владимировна, за всё. Спасибо вам за сына, который подарил мне любовь, пусть она не продлилась столько, сколько бы нам хотелось, но я был счастлив и познал это чувство, о большем я уже не прошу. — Ты должен быть счастлив, Арсюш, — говорила ему женщина, поглаживая тёмную макушку. — Антон бы этого хотел, и мы все хотим. — Я попытаюсь. Вернувшись в палату Арсений обнаружил, что помимо документов в конверте находилось ещё что-то, и это оказалось письмом, которое Антон писал ему на Новый Год.Любовь моя, Поздравляю тебя с наступившим Новым годом и хочу пожелать тебе самого главного — научиться слышать себя. Я безумно благодарен тебе за всё то, что ты делаешь для меня и для наших отношений, но я вижу, что ты слишком редко думаешь о себе. У тебя была мечта попасть в Норвегию, но по невиданным мне причинам ты так её не осуществил, поэтому я решил побыть волшебником в голубом вертолёте и сделать что-то для тебя, что-то, что порадовало бы твою душу. Помни, что сколько бы лет тебе не было, десять, двадцать, сорок — ты достоин быть счастливым, ты достоин делать то, чего ты хочешь. Родной, хочешь купить себе дурацкую футболку — купи, хочешь пойти на батуты — сходи. Я буду рядом с тобой в каждом принятом тобой решении и в каждой твоей улыбке. Я так сильно благодарен судьбе за то, что я тебя встретил и что смог почувствовать любовь. Знай, что где бы я не был, что бы не происходило в нашей жизни — я всегда искренне и всецело буду любить тебя и твой обрубаный носик. п.с. не обижайся за нос, нужно же было разбавить эту романтику. п.п.с. жду тебя в спальне. п.п.п.с. всё еще чувствую себя сопливой девчонкой из-за затеи с письмом. п.п.п.п.с. только попробуй меня засмеять и выбросить его, Попов. *криво нарисованное сердечко*
Слов у Попова не осталось вовсе.***
Спустя год лекарства заменились травяным чаем, лечебная физкультура — прогулками с оленями, а разговоры с Матвиенко и Позовым стали возможны только по скайпу. Арсений начал учиться слушать и радовать себя. Антона он чувствовал душой, пусть не физически, но он был рядом — в гостинной висела коллекция их совместных полароидов, а на кухонном столике лежали шастуновские ключи от их квартиры. Попов с улыбкой вспоминал, как по возвращению из Воронежа Антон мялся на пороге и что-то прятал в руке. — Шаст, ну что ты там мнёшь? Если ты скажешь, что купил обручальное кольцо, тогда тебе следует как минимум встать на колено, — усмехался Попов. — Пока что нет, Арс, и я пойму, если ты скажешь, что я придурок, ну, короче, гулял я, значит, с малой, и она решила купить своей подружке парные подвески в символ их вечной дружбы, а я решил купить нам тоже, в символ вечной любви, блять, звучит максимально по-дебильному, ну, тогда это было крутой затеей, — протянул руку стушевавштйся Шастун. — Ты серьёзно купил нам половинки, на которых написано «L-O-V-E», Шастун? Нам, что, по десять? — не сдерживая смеха, спросил Арсений. — Ну вот, я говорил, что идея тупая. Ладно, давай сюда брелок, Лизе отдам, — ответил совсем поникший Шастун. — Ну уж нет, дорогой, — усмехнулся Попов, притягивая Антона к себе для поцелуя, — мы будем ходить с этими брелками, потому что их купил ты и потому что только ты моя лов, усёк? По стечению обстоятельств именно брелок Антона остался с Арсением, а брелок Арсения канул в лету вместе с Антоном. Каждое утро Арсений начинал с воздушного поцелуя в небо, потому что где-то там находится его солнце. Постепенно на смену боли к Арсению пришла благодарность и смирение. Он начал учить норвежский, практиковаться в готовке и находить радость в мелочах. Да, смерть Антона его переломила, но так же показала ему ценность мгновений, а их было много. Сейчас он мог вспоминать с улыбкой их ссоры и примирения без гнёта и горечи. Антон был для него маяком в жизни, однако благодаря Антону он смог пережить боль и найти силы идти дальше в себе самом. Да, он невыносимо скучает и любит своего воронежского мальчишку, но он будет жить дальше, потому что Антон мог исчезнуть из его жизни, но точно не из его сердца.***
От мыслей Арсения отвлекло мокрое прикосновение морды к его руке. Он не заметил, как начал плакать, и самый маленький олень по кличке Сахарок пытался его утешить. Марвин озабочено смотрел на Попова, пытаясь понять, что настолько сильно смогло расстроить старшего. — Arseny? (Арсений?) — Tenkte jeg, han het Anton, han døde for 5 år siden. (Его звали Антон. Он погиб 5 лет назад). — Еlsket du ham? (Ты его любил?) — Мer enn noen andre. (Больше, чем кого-либо) Марвин призадумался, посмотрев на оленей, окруживших Арсения, на остывший синнабон в руке, на заходящее за горизонт солнце и как ни в чём не бывало сказал: — Når du snakker om sola, begynner det å skinne. Leve en gammel rev. (Когда говоришь о солнце, оно начинает светить. Живи, стрелянный воробей)