А если посадят?

«Черная тачка. Позади тебя. Садись». Мирон не оглядывается. Его до сих пор трясет, словно все эмоции, вся злость, что копилась в нем месяцами, вырвалась на свободу, и теперь у него отходняк. Это как похмелье. Как тошнота, которую не удержать. И одновременно словно оргазм – сильный и долгожданный. Он не может печатать – руки трясутся. Набирает номер, который у него в телефоне высвечивается лаконичным: «Гнойный». – Мирон-яныч? – Хочешь, чтобы я сел в черную тачку? После того, что только что произошло? – Не хотел бы – не просил. Голос у Гнойного все тот же. Развязно напыщенный, острый, как бритва. – У меня еще дела. – Отниму у тебя всего минуту. И отключается. Мирон думает по-детски отматерить телефон, но оглядывается. Вся его компания куда-то делась. Вокруг много людей, много машин, все суетятся и шумно, взахлеб читают друг другу комментарии из интернета и пафосные до нелепости заголовки статей. Он осторожно отходит назад. Тачка и правда черная. Когда садится, понимает – Гнойный один. Сидит за рулем, сложив на него руки с длинными узкими пальцами. – Господи, блять, что это за хрень? Мирон хватает Славу за зеленые волосы, как будто делал так сотни раз. Взъерошивает их и отпускает. Слава торопливо поправляет прическу. – Охре твоему патлатому можно, а мне нельзя? И вообще – на себя посмотри. Натуральный зэк. Мирон трет порядком отросшую щетину. – Соответствую ситуации. Он кивает на декорации, которые грузят в бортовой «ниссан», среди них бутафорская решетка и тюремные нары. Гнойный тоже туда смотрит, и его лицо, освещаемое только подсветкой от приборной панели, кажется немного осунувшимся. – Чего хотел? – церемониться, правда, некогда. – Понравился перфоманс? Или обиделся, что тебя не позвал? – Я б не пошел. Слишком претенциозно. – Действительно. Это ведь не говно в сториз записывать. Слава прищуривается и наклоняется ближе. – Следишь за мной? Мирон наклоняется тоже, и они сталкиваются носами. – А ты? Как узнал где мы? Слава отстраняется, но не так, чтобы они перестали дышать друг другу в лицо. – Птичка напела. С микрофоном-петличкой. У меня свои связи, Мирон, что ты как маленький? Мирон падает на сидение и прижимается к нему затылком. – Тебя сегодня ностальгирует, как суку. – Это ты сука. – Почему? – Вот почему. Слава берет его ладонь и тянет к своей ширинке. Мирон сжимает чужой каменный стояк рукой и не хочет ее убирать. Проводит пальцами по всей длине, сглатывает слюну. Потом неохотно отстраняется. – Я не могу сейчас. – Но хочешь. – Хочу, – они смотрят друг другу в глаза. Ничего нет. Никакого времени, никаких дурных воспоминаний, никакой ненависти и презрения. Ничего. Все исчезает между их лицами, они просто смотрят друг другу в глаза. – Но сейчас не могу, правда. Слава, очевидно, был уверен, что Мирон все кинет ради него – запланированную попойку, обсуждение произошедшего, долгожданный сон, наконец. И когда до него доходит, что этого не произойдет, он тускнеет, отворачиваясь. Мирон берет его за подбородок. – Не обратил внимания – тачка затонирована? Слава кивает и облизывается, тянется к его губам. Мирон подается навстречу, и они сталкиваются в поцелуе-укусе, калеча губы друг друга. Рот Гнойного непривычный, холодный, чужой. Но оторваться от него не представляется возможным. Мирон горячо стонет в него, Слава забирается руками ему под худи, оглаживает бока, хватает за воротник, тянет на себя. – Не-не, постой-постой. Как пьяный пытается отстраниться, но блядская похоть уже втерлась в десны. Слава жарко дышит ему в лицо, прижимается лбом, шепчет: – Давай тогда позже. – Не уверен, что сегодня вообще смогу. – Сможешь, – он проводит языком по его губам, еще раз впивается крепко в шею и рот, а потом толкает. – Уебывай. Мирон из машины вываливается на подкашивающихся ногах.

***

Он приходит пьяненький. Не бухой, не обожранный в сопли, а именно пьяненький. Такая приятная форма опьянения, когда не шатается, слова проговаривает четко, только глаза лихорадочно блестят, а губы красиво-мокрые. – Вырвался, как только смог. Он запыхался – видимо, императорская задница не привыкла к подъему на девятый без лифта. Слава отходит, впуская его внутрь, прислоняется к стене и искусственно давит из себя зевок. – Я чуть не уснул. – Правда? – Мирон прижимается всем телом. От него пахнет алкоголем и попыткой зажевать его мятным Орбитом. – И даже не дрочил? – Неа. Не хотел аппетит перед едой портить. – Правильно. Я тоже. Они целуются. Слишком много слюны, а хочется еще больше. Словно она смоет эту странную острую необходимость прижаться тесно, до ломоты. Мирон под алкахой наглый и резвый, он тянет, мнет Славину кофту, пытается выдернуть его из нее, но только путает. Слава матерится, стаскивает ее через голову, швыряет на пол. Потом хватает его и переворачивает, спиной прижимая к стене, а грудью к себе – крепко-крепко. Кусает за губу, а потом отплевывается. – Сука, сбрей эту хуйню. Мирон смеется, хватает Славу за резинку на штанах. Тянет обратно на себя. – Не сейчас. Снова лезет целоваться – колючий и страстный. Язык у него шустрый, пиздец, он Славин рот вылизывает смачно так, от души, и слышатся стоны – смешанные, чумные – когда сталкиваются под тканью штанов их стояки. Мирон неохотно отрывается, дышит тяжело, словно марафон пробежал. – Кровать у тебя имеется? – А что, в коридоре на коврике не возбуждаю? – Хочется с удобствами, если можно. – Стареешь, Мирон. На кровать они и правда перемещаются, где-то по пути растеряв всю одежду. Мирон толкает Славу, заставляет его упасть на спину, а сам забирается сверху, садится, как опытная блядина, раздвинув ноги, и сжимает его руки за запястья. – Бля, я резину не купил. Слава ерзает, ему Мироновский зад прямо на член давит – сладко, до одури. – А я тебе кто – школьник, что ли? – Запасся? – Тебя же ждал, революционист хренов. – Ждал, говоришь? А если посадят – тоже ждать будешь? Они, как психи – целуются после каждой фразы. Губы ломит, рожу натерло чужой бородой. Но оторваться невозможно. – Если посадят, будешь самой красивой шлюхой на зоне. – Знал, что ты заценишь. Гондоны где? – На тумбочке. Тебе в душ надо? – Если ты брезгуешь. – Не. Мне похуй. Все так быстро и слаженно. Как будто они к этому долго шли, а не встретились сегодня впервые за два года. У Мирона трясутся руки, пока он пытается вскрыть упаковку. Он помогает себе зубами, наконец, вытаскивает резинку и быстро раскатывает ее по члену. Слава тянется за смазкой, думает помочь самому себе, но потом застывает… И пальцы Мирона оказываются у него во рту. – Бляяя, – стонет Окси. Наклоняется и добавляет к пальцам губы. Это так грязно, интимно и охуительно. Они облизывают его пальцы вдвоем – слюны предостаточно, страсти – тем более. Слава открывает рот широко, смотрит Мирону в глаза и, когда он вставляет пальцы в него, получается только моргать. Мирон словно уменьшил скорость воспроизведения. Только что с треском стягивал одежду, жадно и глубоко целовал, рвал упаковку гондона зубами. А теперь медленно, осторожно растягивает двумя пальцами, нащупывает, затыкает поцелуем рот, проглатывая Славино болезненное шипение. – Готовился? – Немного. – Один черт узкий. И че мне с тобой делать, а? Это, нахуй, самый риторический вопрос из всех возможных. Слава протягивает ему смазку, Мирон продолжает трахать его пальцами, и вскоре это становится слишком. Дохуя ощущений. – Мммбрлять, – стонет Слава. Мирон смеется в его рот. – Это на каком языке? – На долбоебском. Давай уже. Дважды просить не приходится. Видимо, решимости в Славином взгляде – хоть ложкой жри. Потому что Окси смазывает себя и вгоняет на всю длину, вообще с ним не церемонясь. Слава стискивает зубы, стон срывается с губ. Он давится воздухом. Слезы скапливаются в глазах, от боли возбуждение отступает, и вдруг хочется ебнуть Мирону со всей дури и выставить его за дверь вот так, голышом. Мирон чувствует, видит, он слизывает слюну с его подбородка и спрашивает: – Мне надо говорить всю эту хуету про «потерпи, расслабься?» – Неа. – Заткнуться? – Ага. Мирон затыкается и Славу затыкает – рукой. Не дает ему ни орать, ни стонать, и, как ни странно – это помогает. Расслабиться, потерпеть. И прочувствовать, и ожить. И начать двигаться навстречу, и разозлиться от того, что с ним так медленно, он же не девка. Мирон чувствует – он все чувствует. Так удивительно правильно трахает его, набирая темп, но не срываясь в бешеные скачки. Есть еще время – вся ночь впереди. Можно потрахаться, а потом покурить. Или не курить, а сразу потрахаться снова. Слава возбужден, ему хорошо, и он раздвигает ноги шире, член трется о Миронов живот головкой, он снова крепкий, как дубина, готов заколачивать гвозди. – Пидорас, – шепчет Слава, пытается облизать губы, но мешает чужой язык. – Выебнулся он. В политику полез. Че тебе рэп не пишется? Высказывает, а сам трясется от того, насколько это непривычные, приятные, дикие ощущения – ебаться с Оксимироном, это вам не хухры-мухры. Мирон чуть меняет угол, замирает, позволяя ему вдохнуть, а потом толкается и прямо в комок из нервов, скотина такая! – Пишется, – говорит Окси, когда стон Славы из громкого становится глухим и сиплым. – Еще до дыр заслушаешь. – Не, лучше я говна пожру – однохуйственно же. Дальше Слава не говорит – ему не позволяют. Мирон так ловко, словно Слава ни хуя не весит, переворачивает его на живот, заставляет упереться коленками и лбом в матрас. Почувствовать себя униженным он не успевает – его начинают драть, как козочку, и он абсолютно не сопротивляется. А минуту спустя матерится и бьет кулаком подушку, забрызгивая спермой простыни.

***

Мирон, нахуй, какой-то вечный. Слава уже не вывозит, а в этом уебке играет красками алкоголь. Уже не жестко, не грубо, он даже, кажется, жвачку жует, пристроившись к нему сбоку. Слава уверен, что его дырка уже размером с Марианскую впадину. – Ты кончать собираешься или второго пришествия ждешь? – спрашивает он. Окси утыкается лицом в его волосы, прикусывает загривок и снова рывком бьет по простате. Слава шлет его матом, а потом предлагает: – Давай я тебе отсосу? Мирон замирает, поворачивает его лицо к себе за подбородок. – Ты? Отсосешь мне? Вот чудеса-то. – Ты меня только что в жопу выебал. – Напишу об этом против тебя на 17-м. – А я напишу, что у тебя хуй мелковат. – У меня хуй мелковат?! Мирон добивает его одним мощным рывком. Потом переворачивает на спину, заставляет согнуть ноги и трахает, глядя в глаза. Слава вроде бы кончил не так давно, и у него все, нахрен, болит, но от этого взгляда снова по животу спускается вялое возбуждение. Он откидывает голову, закрывает глаза, чувствует чужие губы на своей шее, а потом ему становится пусто, холодно. И Мирон, сняв презерватив, густо кончает ему на живот. После чего устало падает сверху. Дышать получается с большим трудом. Не потому что Мирон тяжелый, а потому что он вымотан и, блять, доволен. – Фу, мерзость, – хрипит Слава, когда немного приходит в себя. Они все в сперме – отвратительно. Мирон приподнимается, смотрит на него, вскинув брови. А потом цепляет пальцем пару капелек и пихает в рот. Причмокивает еще, как будто Нутеллу жрет. Слава не может поверить своим глазам и спихивает его с себя, поднимаясь с постели. – Я в душ. – С тобой можно? – Если будешь держать руки при себе. – Руки – да. И Окси поднимает ладони вверх – дескать, сдаюсь в твою власть целиком и полностью.

***

Утром Мирон, заспанный и помятый, держит бритву в руке, как оружие. Зеркало в ванной показывает ему обросшего стареющего рэпера, а за спиной – Славу. Просто Славу, который не сводит с него глаз. – Да брей уже. Мирон оглядывается, смотрит на него жалобно, потом задерживает взгляд на его макушке. – Сначала волосы перекрась. Слава вздыхает. Что-то ему подсказывает, что ни один из них не сдастся первым.