Три минус два

и если двое лежат — тепло им; одному же как согреться? (Еккл. 4:11)

Опять он пришёл домой под утро и, не раздеваясь, завалился спать прямо в гостиной. Нет, ей даже нравится, когда он так делает — есть в этом что-то… первобытное. Это завтра он будет, чертыхаясь, расшнуровывать грязные берцы, отдирать присохшие бинты, брезгливо бросать всё подряд в корзину для белья, пойдёт в душ и выйдет оттуда стерильно-горячий, пахнущий шампунем и лосьоном после бритья, непривычно чистый и оттого какой-то совсем чужой. А сейчас он именно такой, каким она его любит: вернувшийся после долгой и трудной охоты, смертельно уставший, потрёпанный, но живой. Настоящий. Он лежит на спине неподвижно, закрыв предплечьем глаза, но она-то знает, что он даже не дремлет — пульс для спящего слишком частый, а дыхание поверхностное, тихое. Наверняка ему будет спокойнее, если она ляжет рядом? В конце концов, в этой пустой квартире чертовски холодно, а она может его согреть. На полу возле дивана валяется его шлем, и Кори опасливо обходит его стороной, стараясь не задеть своим длинным лисьим хвостом. Не нравится ей этот немой злобный череп. Запах у него знакомый, но тепла в нём нет — лаковый карбон внутри пустой и полый, словно выеденная скорлупа. Все говорят, что его шлем красный, но Кори не понимает, что это значит. Цвета она не различает, да и видит откровенно плохо — все люди для неё на одно лицо, блёклые, размытые пятна. Зато она отлично слышит и очень остро чувствует запахи. А от её человека всегда просто невероятно, умопомрачительно пахнет… Осторожно, стараясь не побеспокоить, она забирается ему под бок и неуверенно укладывает подбородок на широкое плечо. — М-м?.. — хрипло бормочет он. — Что, детка, и тебе не спится? Ну хрен с тобой, иди сюда… Сильное тело шевелится, скрипнув пружинами, и левая рука заключает её в жёсткое, мужское объятье. Пальцы соскальзывают по позвонкам между её лопаток, вплетаются в мягкое, рыжее, и Кори с удовольствием утыкается носом в его шею. Ей не нужно спрашивать, как прошёл его день — она и сама без труда может это прочесть. От его куртки неизменно пахнет кожей и сигаретами, из-под кевларовой кирасы слабо тянет вчерашним антисептиком и свежим потом, к знакомым нотам примешивается океанская соль и почему-то корабельный мазут. Яркий, бьющий в ноздри запах мятной жвачки не в силах перебить тонкий спиртовой шлейф можжевельника и хинина, а ещё пряный букет специй от дешёвого хот-дога — опять забирался на крышу со своим джин-тоником и ел там без неё эту смешную, непонятную людскую еду. Иногда, когда он приходит так поздно, от него пахнет человеческими самками, но не сегодня — впрочем, Кори всё равно, чувство ревности ей незнакомо. Главное, что потом он возвращается сюда, к ней. Рано или поздно всегда возвращается. — Перехватил поставку в доках на Нижнем, — подтверждает он её догадку. — Зарезал пару дилерских свиней. Ты бы слышала, как они визжали… Ладонь правой чешет её за ухом, спускается ниже, ложится на щёку. Его руки насквозь пропахли крепким табаком, оружейной смазкой и порохом. Металлом. Кровью. Кори с интересом изучает воздух возле них, не может удержаться от того, чтобы аккуратно попробовать на вкус солоноватые подушечки пальцев, обнажённые обрезом тактических перчаток, и он сухо улыбается в ответ. Кори знает, как пахнет чужая смерть — ей приходилось убивать, и не раз. Иногда они даже делали это вместе, и это было восхитительно. Её человек пахнет чужой смертью. Он — идеальный охотник. Рядом с ним ей ничего не страшно. Он прижимается к ней ближе, тело к телу, и она окончательно успокаивается, закрывая глаза. Рядом с ним ей наконец-то тепло. — Я его сегодня встретил, Кори. В городе, — говорит он как-то неожиданно, и его голос странно надламывается. — Даже не посмотрел на меня, представляешь? Увидел, но не посмотрел. Как будто… как будто я для него пустое место. Зарвался в край со своей Лигой, творит какую-то хуйню, кличку сменил... короче, слишком крутой теперь для меня стал, поняла? — он криво шмыгает носом, треплет её по плечу. — Ой, да ну и плевать на него, правда? Нахуй он нужен, долбоёб рыжий… Нахуй они все нужны. Нам с тобой и без них хорошо, девочка, да? Уж ты-то меня так просто не бросишь. Не бросишь ведь?.. Он заискивающе гладит её по затылку долгую, напряжённую минуту, и тут вдруг почему-то мелко вздрагивает несколько раз, вдавливаясь губами в её лоб, а его дыхание становится совсем другим, предательски горячим и влажным. Ох, ну вот. Но Кори уже знает, что делать: молча целует ему лицо и руки, утешает, как может. Её близость сейчас важнее всяких слов. Это он опять говорит про того, второго — пахнущего гаражом, бензином и канифолью, непоседливого, жутко шумного. Ну да, он был забавным, пожалуй, чем-то ей даже нравился. Сначала он время от времени приходил сюда, и они играли в приставку, ели пиццу, даже спали все вместе на этом самом диване, а потом тот, второй, почему-то приходить перестал. Его запах со временем выветрился, и она забыла его так же легко, как и всех остальных. Ну так невелика потеря, эй. Завтра у них будет новый день, и они пойдут вместе топтать подмёрзшую грязь осенних переулков, встречать закат где-нибудь на окраине мегаполиса, может, перекусят по дороге чем-нибудь вкусным… Всё ведь здорово, он живой, она рядом с ним, и чего он так убивается? Вот же глупый человек. Такой сильный — и такой глупый. Но ничего, сейчас он просто немного поплачет ей в плечо, а потом перестанет. Рано или поздно всегда перестаёт. Зудение рекламного неона за окном тактично заглушает звуки непрошеных, редких всхлипов. Матовый красно-оранжевый свет вывески ложится на пол, бликует на ребре бутылки из-под виски, на левой скуле безликого шлема, освещает змеями спутанные ремни брошенных портупей, пепельницу, полную окурками под завязку. На продавленном диване в обнимку свернулись двое: красивый темноволосый парень и тощая рыжая дворняга — тёзка ветреной тамаранской принцессы, что вот уже полгода как покинула их планету навсегда.