***
Николай вдохнулъ полной грудью. - Не даромъ въ Европе говорили, что городской воздухъ делаетъ свободнымъ! Право же, какое оживленiе здесь, какъ чаруютъ огни, какъ весело блестятъ глаза прохожихъ – въ Петербурге такового движенiя мне видеть давно ужъ не доводилось. А что вы скажете, другъ любезный? Михаилъ, отпивъ кофею, кивнулъ. - Однако же вы правы. Простите-съ, что былъ полонъ сомненiй и не оценилъ всехъ перспективъ сего меропрiятiя. Смена обстановки действительно влiяет на насъ благотворно. Николай торжествующе поднялъ палецъ. - Именно объ этомъ я и говорилъ тебе! Совсемъ иной климатъ. Издавъ волнующiй свистъ, съ вокзала медленно тронулся поездъ. Дамы въ вечернихъ туалетахъ прогуливались, ведомые подъ руку кавалерами, сплошь облаченными въ черное. Михаилъ заказалъ папиросы, и раскуривъ съ Николаемъ по одной, сказалъ: - Да, однако же я забылъ, какъ бурлитъ въ Берлине жизнь. А ведь совсемъ недавно мы съ вами думали, что проживемъ здесь не одинъ годъ. - Посему меня и удивило ваше нежеланiе езжать. Сей градъ будто для насъ созданъ. По мостовой, оглушительно гудя клаксономъ, прокатилъ автомобиль. Вследъ ему звучалъ смехъ девицъ, перебегавшихъ на другую сторону улицы, да громкiе возгласы одобренiя джентльменовъ. - Прогрессъ, - заметилъ Николай. - И что же вы намерены делать теперь? Не могло же такъ неистово васъ тянуть сюда простое любопытство! Николай лукаво улыбнулся. - Германiя славна прогрессомъ не только въ технике, но и въ культуре, мой дорогой другъ, и намъ остается лишь учиться. Я связываю расцветъ немецкой нацiи съ, такъ сказать, культурнымъ взрывомъ, почти революцiей въ умахъ, а ее - съ философскими поисками немцевъ. Все выдающiеся философы нашаго и ближайшаго времени были немцы. - Кантъ былъ русскiй подданный, - не безъ гордости вставилъ Михаилъ. - Однако же немецъ по отцу и матери. И эта философiя родила ту Германiю, что мы видимъ: живую и гордую. Вы замечали, какъ обширно разнообразiе искусствъ здесь? Какъ отличаются они отъ отечественныхъ? А все дело въ томъ, что за каждымъ такимъ направленiемъ стоитъ своя философiя - таковъ законъ развитiя искусства. Думаете, мы здесь, чтобы изучать мыслителей сей, безъ сомненiя говорю сiе, великой страны? Нетъ! Мы будемъ изучать плоды ихъ трудовъ. Мы пройдемъ по местнымъ варьете, по театрамъ самымъ авангарднымъ, да даже по кабакамъ и кабаре - я знаю, вы хотите видеть Нину! - и ужъ тогда решимъ дальнейшую судьбу нашаго новаго ансамбля... И надо нанести визитъ Адамову - думаю, онъ согласится присоединиться къ нашей небольшой авантюре. - Адамовъ?! Варфоломей?! Неужто онъ въ Берлине? Николай лишь кивнулъ, допилъ кофей и всталъ, жестомъ приглашая Михаила къ нему присоединиться. - Возьмемъ автомобиль или совершимъ променадъ? Здесь недалеко. - Предпочту прогулку, благодарю-съ. Молодые люди бодро направились къ высокимъ недавно выстроеннымъ домамъ, въ наружности коихъ заметны были новомодные въ Европе веянiя, называемыя въ Россiйской имперiи модерномъ. Прохожiе на ихъ пути попадались самыя различныя: вотъ коммерсантъ спешитъ по долгу службы, вотъ веселыя девицы, коiхъ видъ услаждаетъ взоръ; а джентльменовъ, въ одиночестве аль въ сопровожденiи чинно отбивавшихъ тростью ритмъ, было не счесть. Михаилъ съ Николаемъ, шествуя рядомъ со столь разной публикой, чувствовали свою молодость, кипенiе крови, желанiе утвердиться, доказать - словомъ, все то, что чувствуетъ молодой человекъ, полный столь ценнаго и дорогаго юношескаго запалу. Вскоре пейзажъ сменился, уступивъ картине, типичной для любой столицы: рабочiе окраины вступили въ свои права. Изменились и случайныя прохожiе, почтенныя буржуа не доходили до местъ, где проводилъ свой скудный бытъ простой рабочiй людъ въ грязныхъ поношенныхъ курткахъ да замаслянныхъ шароварахъ. Николай уверенно печаталъ шагъ, чувствуя себя здесь даже увереннее, чемъ раньше. Михаилъ едва поспевалъ за стремительнымъ ходомъ друга. - Въ этомъ, - заметилъ Николай, - намъ и нужно искать искру вдохновенiя. Я не социалистъ, но, думается, творить нужно для всехъ, не только для элиты. Все равны передъ Богомъ, трудящiеся массы тоже достойны отдохновенiя и познанiя искусства. Наконецъ, они остановились передъ высокимъ домомъ, вроде доходнаго. На ступеняхъ, отдыхая, сиделъ дворникъ. - Милейшiй, - обратился к нему Николай на не очень уверенномъ немецкомъ, - не подскажете, какъ бы намъ найти Варфоломея Адамова? Дворникъ что-то пробурчалъ себе подъ носъ и не ответилъ, смеривъ пришельцевъ недоверчивымъ взглядомъ и наверняка подумавъ, что-де этимъ проходимцамъ здесь надобно? Преодолевъ конфузъ, Николай прошествовалъ мимо нелюдимаго дворника и поманилъ за собой Михаила. - Спросимъ у жильцовъ. Но не успелъ онъ открыть дверь, какъ на крыльцо вылетелъ Адамовъ собственной персоной. Варфоломей Адамовъ, старый николаевъ знакомецъ, хоть и былъ арапъ, но въ Бога верилъ по-православному и считалъ себя истинно русскимъ подданнымъ. - Ба! Никола! Ты ли это? И Мишка здесь! Ну, не ожидалъ! Пройдемте! Старые други, улыбаясь, крепко обнялись и похлопали другъ друга по плечамъ. - Такъ ты разве не спешилъ куда? Варфоломей махнулъ рукой. - Подождетъ! Знать, не второе пришествiе! Онъ проводилъ друзей въ апартаменты на верхнемъ этаже, где снималъ меблированную комнату. Соседей не было - какъ обьяснилъ Варфоломей, все работали на стройкахъ и проводили подъ крышей разве что ночь - и Николай с Михаиломъ сполна смогли осмотреть и видъ, кой представляла собой варфоломеева комнатушка, и индустриальный пейзажъ за окномъ. Варфоломей досталъ изъ тайныхъ запасовъ бутыль водки. - Настоящая, русская! - не безъ гордости сказалъ онъ, разливъ ее по рюмкамъ. Выпили. Закончивъ ритуалъ взаимнаго занюхиванiя давно не мытыми волосами другого, Николай приступилъ къ делу. - Барикъ, мы, сталъ быть, по делу. "Именины", ты, можетъ, знаешь, я распустилъ - съ Говардовымъ не поладили... Отъ Михаила не скрылась горечь въ николаевомъ голосе. - Но теперь мы вотъ съ Михайло хотимъ новую, такъ сказать, формацiю создать. Для всехъ. И лирика, и романсъ, и заводное, и еще чертъ знаетъ что! Есть у меня идейка, какъ все это обьединить - такъ что объ этомъ не волнуйся. Ну, пойдешь къ намъ? Варфоломей задумался - но не крепко. - Эхъ, давно я къ музицированiю вернуться желалъ! - наконецъ съ улыбкой ответилъ онъ, - а съ кемъ, какъ не с вами, къ нему возвращаться? Ударили по рукамъ, выпили еще, поговорили - и къ вечору, когда надобно гостямъ было и честь знать, все были ужъ въ такой кондицiи, что упали, втроемъ, тамъ, где стояли.***
Утро встретило ихъ непримиримымъ борцомъ съ пьянствомъ - солнцемъ. Варфоломей отправился за водой, а дорогiя гости, пряча глаза отъ испепеляющихъ лучей, тихо переговаривались. – Эхъ, жизнь молодая, Михайло... Тяжела. – Все потому, что кое-кто практикуетъ чрезмерныя возлiянiя! Николай отмахнулся. – Буде тебе. Вотъ поправимъ здоровье – и въ театръ. Экспериментальный. – Неужто ты и места знаешь? – Ищущiй да обрящетъ. Съ живительнымъ напиткомъ вернулся Варфоломей, и дальнейшiя рассужденiя захлебнулись въ процессе поправленiя здоровiя. Закончили къ обеду, и, изрядно повеселевъ, гости распрощались съ радушнымъ хозяиномъ. Путь они держали, по наущенiю оннаго, въ самый богемный районъ града сего, где что ни кабакъ такъ кабаре, и что ни девица такъ танцовщица. И вновь сменился городской пейзажъ, и вновь другiе люди стали попадаться на пути – денди, модницы, сердцееды и сердцеедки... И въ который разъ Николай удивился Берлину, такому завораживающему и разному. Последующiя событiя описать истинно невозможно: сколько заведенiй посещено было, сколько барышень на коленяхъ сиживало, сколько вина въ глотки влито! Звонкой монете счета не было: гуляли такъ, будто въ последний разъ, такъ, какъ только молодость гуляетъ! Но одинъ случай выдался особый. Въ кабаре, носящемъ имя "Каменный дворецъ", гедонистскомъ, декадентскомъ заведенiи, кое, словомъ, было настоящимъ раемъ для молодыхъ людей вроде Николая съ Михаиломъ, веселились всю ночь. Посетители, обнимая барышень у нихъ на коленяхъ, вместе пили, смеялись и иными способами выражали крайнее свое расположенiе другъ къ другу, какъ вдругъ кто-то вскричалъ: – Дива! Все взоры устремлены были на сцену, куда, вальяжно, по-цыгански играя полой длинной юбки, медленно поднялась звезда, примадонна, истинно немка изъ немокъ. Яркая, смелая, въ несуразномъ, казалось, костюме, она сияла и была готова потягаться съ любой красоткой. А ужъ когда запела, фуроръ былъ такой, что Михаилъ бы вскочилъ на ноги, если бы не весело хохочащая девица у него на коленяхъ. – Нравится? – закричала она въ самое михаилово ухо. – Это, что и говорить, настоящая дива, Катарина Хагенъ! Она такъ сиятельна, что, говорятъ, даже женщины влюблены в нея! Михаилъ посмотрелъ на Николая. Тотъ гляделъ на сцену взглядомъ восхищеннымъ, но не безъ внимательности. – Такого боле не увидите, – продолжала щебетать девица. – Но, ежели хотите, приходите завтра въ театръ, что здесь на углу – вы, можетъ, видели его, онъ зовется "Вольтеръ". Тамъ пусть и не будетъ Катарины, но... Девица хитро посмотрела на Михаила, пьяного не столь отъ вина, сколь отъ ее парфюма, и заговорщически подмигнула ему. – Вамъ понравится не меньше Катарины. А твоему другу, быть можетъ, даже больше. Хагенъ, темъ временемъ, продолжала терзать сердца зрителей своимъ голосомъ, падающимъ до самыхъ глубинъ ада и воспаряющимъ ввысь. Манер, приличiй и благочестiя, даже если сiи понятiя и были ей знакомы, она своей песней отвергала, вызволяя въ душахъ внимавшихъ страсть и чувство свободы. Часы пролетели въ одинъ мигъ, и вотъ уже друзья наши, дрожа отъ холода и возбужденiя мысли, стояли передъ дверьми кабаре, и утреннiй туманъ пропитывалъ ихъ одежды липкой сыростью. – Оно, вотъ было оно! – воздевъ дрожащiй палецъ, сказалъ Николай. – Такъ и намъ поступать следуетъ. Какая сила, какiе эмоцiи, чувства! Нетъ, решительно невозможно и далее оставаться въ Берлине. Зайдемъ къ Варфоломею, и сразу на вокзалъ, уезжать. Михаилъ съ неожиданной экспрессiей запротестовалъ, замахалъ руками. - Какъ уезжать?! – Такъ ты разве полагаешь, что мы сможемъ увидеть что-либо более внушительное? Путешествiе наше себя исчерпало; оставаться и задерживать творческiй процессъ нецелесообразно! Михаилъ, изъ ума котораго не шелъ образъ прекрасной девицы, схватилъ Николая за рукавъ. – Николай! Позволь остаться на день, позволь показать тебе еще одинъ театръ! Тотъ улыбнулся. – Вотъ чертовка, неужто она тебе, дураку, такъ въ душу запала? Михаилъ только смущенно улыбнулся и развелъ руками – молъ, ничего не поделаешь. – А, чертъ съ вами! Пусть еще день, но только одинъ, и только бы твоя знакомка насъ не подвела!***
– Ну такъ какъ, не подвела? – хохотнулъ Михаилъ, и голосъ его едва долетелъ до ушей Николая сквозь шумъ и гамъ, царившiй въ заполненной народомъ зале. Указанная знакомка привела ихъ въ музыкальную залу «Вольтера», где проходило открытое собранiе молодыхъ любителей экспериментовъ въ музыке самыхъ разныхъ сортовъ: отъ классики, сыгранной на механическомъ пианино, до какофонiи металла и народныхъ инструментовъ. Николай не ответилъ. Онъ, привставъ со свояго места, вглядывался въ глубину залы, где, почти скрытый за множествомъ человеческихъ телъ, игралъ таинственный ансамбль современной заводской музыки. Николай, наконецъ, полно увидавъ сей ансамбль, обомлелъ. Господа въ однихъ сорочкахъ (а одинъ и вовсе без неё!) извлекали звуки изъ престраннейшихъ вещей. Престарый фонографъ издавалъ звуки пленящiе, словно гипнотизирующiе. Самый молодой человекъ изъ ансамбля крутилъ ручку фонографа съ видомъ крайне манiакальнымъ; кто-то изъ зала шепнулъ Николаю, что сей инструментъ-де называютъ некимъ «Животнымъ». Господинъ безъ сорочки громко билъ деревянными молоточками по металлическому барабану. Другой, восточной наружности, перебиралъ на гитаре. Наконецъ, Николай устремилъ свой взоръ на певца, с меланхолiей въ глазахъ ударявшаго по струнамъ разладившейся гитары. Се былъ самый красивый человекъ въ мiре. Весь въ черномъ, будто въ бесконечномъ трауре по гибнущему въ декадансе мiру, Онъ стоялъ на своемъ поле боя, самъ не радъ своему триумфу. Бахъ и Вагнеръ, Гёте и Гейне, Каспаръ Давидъ Фридрихъ и Гансъ Гольбейнъ писали о Нёмъ, и Онъ осознавалъ это. Худой и бледный, словно скелетъ, словно неизлечимо больной, съ огромными вытаращенными, какъ у слепца, глазами, Онъ съ выраженiем божественного осознанiя лицезрелъ залъ. Онъ былъ человекъ, полный величiя; Цезаръ, Александръ, да будто самъ Христосъ! Николай, потрясенный до глубинъ души, не могъ отвести отъ него восхищеннаго взора: какими совершенными казались ему въ тотъ мигъ каждое движенiе, каждый поворотъ головы этаго незнакомца! И вдругъ Онъ запелъ. Его голосъ былъ такъ же разлаженъ, какъ и Его старая гитара; боль и отчаянiе говорили сквозъ Него. Футуризмъ говорилъ Его голосомъ. Словно гибнущiй ребенокъ, Он хрипелъ и вопилъ, но то кричала Его душа. Николай почувствовалъ, как его самого душитъ немой крикъ, какъ бегутъ слёзы изъ глазъ. Залъ рукоплескалъ. Всё было кончено; Николай стоялъ, какъ громомъ пораженный, и не могъ отвести взглядъ отъ сцены. И Онъ смотрел на него. - Николай! Николай! – Михаилъ трясъ дражайшаго друга за рукавъ, - Николай, намъ пора! Господь всемогущiй, что съ вами, другъ мой? – Онъ – тотъ, кто намъ нуженъ! – вскричалъ Николай, обернувшись къ Михаилу; глаза его блестели, будто онъ былъ въ лихорадке. Михаилъ необычайно встревожился: за долгiя годы знакомства съ Николаем онъ ни разу не видалъ его такимъ очарованнымъ, завороженнымъ, околдованнымъ. И кемъ – или чемъ? Сей какофонiей или ея вдохновителемъ? Однако же нечто въ ней было!.. Николай съ нежеланiемъ поднялся на ноги и позволилъ товарищу увести себя из залы. Однако жъ подлинно невозможно было Николаю не думать объ увиденномъ. Мыслею онъ всё возвращался къ статному юноше въ черномъ. Онъ и есть то, что необходимо было ансамблю, новая струя – европеецъ, новаторъ, футуристъ! Михаилъ же, кажется, не былъ такъ воодушевленъ. - Какъ вы находите сiе представленiе, другъ мой? Не думается ли вамъ, что этотъ... Этотъ молодой человекъ – именно то, что намъ надобно? Михаилъ тихо откашлялся, понадеявшись, что ночной воздухъ отрезвитъ николаевъ восторгъ. Сбежавъ по ступенямъ театра, онъ прибавилъ шагу. Право, вся эта поездка - какое-то сумасшествiе, и чемъ далее, темъ безумнее! Ночью, казалось, Берлинъ жилъ особой жизнью, пропитанной парами декаданса, и увиденное, думалъ Михаилъ, могло быть лишь началомъ. Бежать, бежать изъ города! - Михайло? Мимо, шелестя платьемъ, съ улыбкой на устахъ пролетела хорошенькая немка, но Николай на неё даже не взглянулъ. Серьезный настрой друга не на шутку испугалъ Михаила; Николаю подобное было не свойственно, и означало это упорство лишь одно: онъ со всею силою уцепился за идею, и теперь не отступится, пусть даже само Небо разверзнется надъ нимъ. - Михайло, не испытывай мое терпенiе. Скажи уже что-нибудь! Понравились они тебе или нетъ? - Зело авангардно, Николай, - призналъ Михаилъ, - не поймутъ у насъ. - Да и плевать, что не поймутъ! – въ сердцахъ воскликнулъ Николай, - дураки не поймутъ! Идея, пойми же ты, идея! Я не уверенъ, умеетъ ли кто изъ нихъ действительно играть – да хоть даже на баяне – но виделъ ли ты, какъ они владели публикой? Какъ рвали её на куски? Это, какъ оно называется, энергетика! Высшiя матерiи! Нетъ, не упущу шанса. Признавайся – ты ведь знакомъ съ кемъ изъ ихъ круга? Знаю тебя, шельмеца, - везде знакомца найдешь! Веди. И пущай сейчасъ ты не уверенъ – поверь мне, Михайло, онъ намъ поможетъ! Михаилъ скривился недоверчиво, не воодушевленный излишнимъ энтузиазмомъ Николая, но, вспомнивъ сладостно очаровательную немку, вздохнулъ въ задумчивости, цокнулъ языкомъ да махнулъ рукой. - А, чертъ съ тобой! Хоть сейчасъ вернемся! У нихъ ныне творческая встреча изъ техъ, что для своихъ. У меня и пригласительный билетъ имеется. - И ты молчалъ, – съ укоризной покачалъ головой Николай. – Но нетъ, не сейчасъ. Дай духъ перевести. Онъ опустился на ступени театра и, вынувъ изъ кармана самокрутку, закурилъ; Михаилъ селъ рядомъ и последовалъ его примеру. Николай смотрелъ на ночной Берлин, сжималъ въ пальцахъ табакъ и весь трепеталъ: какъ хорош былъ тотъ певецъ! Въ худобе и во всклокоченной небрежности его волосъ виделись неуёмная сила и бунтъ, пробиравшiйся въ самую душу. Не безъ волненiя Николай понялъ, что мыслитъ о певце, словно о девице, но поделать съ собой ничего не могъ: образъ манящей красоты не шелъ у него изъ головы. Самокрутка обожгла Николаю пальцы, и только тогда онъ вспомнилъ, где находится; обернувшись, онъ встретился взглядомъ съ Михаиломъ. Въ глазахъ у него читалась усталость, но въ короткой улыбке, коей онъ одарилъ Николая, былъ ещё задоръ и желанiе продолжить праздникъ жизни. - Идёмъ-съ! Николай съ неожиданной бодростью вскочилъ со ступеней и, не дожидаясь Михаила, поспешилъ къ дверямъ театра, изъ которыхъ уже началъ выходить разносортный людъ. Швейцаръ было хотелъ остановить Николая, но тутъ подоспелъ Михаилъ и сунулъ ему подъ носъ пригласительный билетъ; швейцаръ, недовольно пробурчалъ что-то себе подъ носъ, но пустилъ ихъ дальше, въ большой светлый залъ, полный движенiя и шума. Таинственнаго конферансье не менее таинственнаго ансамбля Николай увидалъ сразу – тотъ манилъ его, какъ околдованнаго. Расталкивая всехъ на своемъ пути, Николай пробился сквозь толпу къ центру залы, где тотъ стоялъ, окруженный рассыпающимися въ комплиментахъ поклонниками. Завидевъ Николая, онъ въ немомъ вопросе изогнулъ бровь. – Николай Пещерскiй, – протянулъ руку Николай, едва сдерживая дрожь. – Наслышанъ, – вальяжно ответилъ певецъ, усмехнувшись. – Самописецъ Наличный. Такъ что жъ, неужто увлеклись нашимъ сочиненiем? Да такъ, что вернуться решили? Николай замеръ, глядя на гордо сжатые губы – неужто Самописецъ заметилъ, какъ они съ Михаиломъ выходятъ изъ залы? И что онъ подумалъ? И какъ быть теперь? Но, услышавъ новый смешокъ, Николай решилъ: была не была! И заговорилъ. Схватилъ Самописца за руку – тотъ засмеялся надъ такимъ воодушевленiемъ, но руки не отдернулъ, – выразилъ весь свой восторгъ, всё своё чувство, всю ревущую страсть. И самъ не заметилъ, какъ остался с нимъ одинъ на одинъ въ пестрой толпе, какъ отвернулись отъ нихъ заинтересованныя поклонники, как сомкнулся кругъ, отделивъ ихъ отъ прочихъ; и Николай, будто очнувшись ото сна, взглянулъ въ глаза напротивъ. Самописецъ гордо ухмылялся, но николаеву руку сжималъ въ ответъ. И Николай, плюнувъ на всё, решилъ: вотъ онъ, шансъ, который даётъ ему Берлинъ! – Такъ можетъ, въ моемъ ансамбле играть будешь? – задалъ онъ рискованный вопросъ, для уверенности тряхнувъ головой. – Хоть на балалайке, хоть на гитаре, хоть на кларнете! Пойдешь, конечно? Самописецъ рассмеялся, пожавъ плечами; въ глазахъ у него сверкнуло озорство. – Подумаю. И, раскланявшись, ушёлъ со своимъ ансамблемъ. Николай кивнулъ ему на прощанiе, и въ хитрой улыбке да какъ будто случайномъ брошенномъ взгляде Самописца Николай предугадалъ его будущее решенiе.