море

Светлые стены, стекло и хромированная сталь в интерьере, круглые окна в палатах, сочетаясь с одиноким расположением здания на крошечном острове недалеко от берега, превращали больничный корпус в подобие проеденного водой и ветрами соляного столба. В холле, перекатываясь с носка на пятку и уставившись на прозрачные входные двери, иногда немного прикусывая губу, вот уже около получаса стоял человек в свободной светло-серой пижаме и распахнутом халате в коричневую мелкую клетку-шотландку. Если бы это было в его силах, человек бы уже давно перемахнул через железные палки турникета, но ему мешали хлипкие тонкие тапочки, не слишком подходящие для прыжков и забегов, присутствие сухонькой женщины-охранницы и, кроме того, неуверенность в собственной способности это сделать. Именно поэтому все, что ему оставалось - ждать, представляя и прокручивая в голове разные картинки и сценарии побега, тем не менее, ни на секунду не забывая, почему и зачем он здесь. Наконец на белой ниточке моста, соединяющего корпус с городом, показалась небольшая тёмная фигурка. Чем ближе и различимее она становилась, тем все менее беспокойными становились движения человека. Наконец человек последний раз спружинил на носках, тряхнул светлыми кудряшками с отросшими темными корнями и замер, спрятав руки в карманы халата и мягко улыбаясь наконец пришедшему гостю. Гость осторожно обнял человека. - Привет, Чан. Давно не виделись, - промямлил он в плечо человеку, не разжимая объятий. - Привет, Хенджин, - слегка прокашлявшись, чтобы после долгого молчания его голос зазвучал, ответил Чан. Хенджин отошёл на шаг назад и Чан присмотрелся к его лицу. - Откуда шрам? - А, это...- парень автоматически потянулся к полоске на своей брови, - упал, когда Сынмин учил меня кататься на роликах. - Оу, - сердце Чана пронзил колючий холодок, - ты не писал об этом. Хенджин, кажется, тоже почувствовал неправильность момента и постарался скрыть это улыбкой. - Ну, знаешь, - он почесал затылок, - я все равно решил, что это не моё. Мне больше понравилось, как мы потом ели мороженое и прикладывали стаканчик к ране. Я тогда обляпал свою чёрную толстовку пломбиром, представляешь? - Это же твоя любимая, - Чан прыснул, представляя, что пришлось пережить Сынмину и всем прохожим вокруг, - рад, что вы с Сынмином все же подружились. - Да, я тоже, - кажется, кончики ушей Хенджина немного покраснели. - Ладно, пойдём, расскажешь мне всё, что я пока не знаю, но очень хочу знать, то есть вообще всё, что касается моих друзей, - Чан резко развернулся и широкими пружинящими шагами подошёл к лифту. Веселость в голосе немедленно вызвала искреннюю улыбку Хенджина, и он, догнав Чана и бурно жестикулируя, начал долгий рассказ обо всем, что тот пока не знал, но очень хотел бы знать, кроме одного небольшого факта, признаться и поверить в который было сложно даже для самого Хенджина. Впрочем, это не так уж и важно. Сейчас не время для этой истории, но это время обязательно настанет. Как-нибудь в другой раз. Так прошли 2 часа, до тех пор, пока Чан, резко встав со своей койки, такой же белой и холодной, как все здание, не подошёл к окну и на секунду замер. - Хочешь кое-что покажу? - повернув голову к вопросительно замолчавшему Хенджину, все так же солнечно улыбаясь, спросил он, - на одном из верхних этажей хранят пустые койки. Целый этаж с ними, - Чан снова повернулся к окну, - немного жутковато даже, но впечатляет. - Ого, ну веди. Хенджин рванул с кровати вслед за побежавшим к двери Чаном, но тот все равно успел первым и, смеясь и подталкивая друг друга, они дошли до лифтового холла. Чан нажал кнопку девятнадцатого этажа. Стоило им прибыть на нужный этаж, он, не обращая внимания на действительно заполненное койками помещение, легко выскочил в дверь совсем рядом с лифтом и воздушный поток тут же подхватил вверх полы его халата. Чан подошёл к перилам, оперся на них и посмотрел вниз, в темные воды прямо под балконом. Замерший в потоке соленого бриза, в прижатой ветром одежде, он казался тоньше и легче, чем был когда-либо. У Хенджина будто сжались легкие и сердце. В ногах появилось ощущение, словно их зарыли в мокрый песок. Все тело отказалось двигаться. Тепло и легкость общения смыло прошедшей по спине холодной волной. - Ты снова, да? Это вернулось? - голосом, похожим на звук расстроенной гитары, спросил Хенджин. - Оно и не уходило, если ты о моем желании закончить все это, - голос Чана был простым и спокойным, но это звучало больнее любого плача, любых стонов и надорванных фраз. Чан, которого знал Хенджин, всегда кричал и плакал, когда ему было плохо. Наверное, у него больше не осталось слёз. Хван нашёл в себе силы подойти и встать рядом. Молчание было тяжелым, и у него не осталось ничего, кроме затопившей тоски и горечи. Кудри Чана - точно пена морская. - Я каждый день смотрю в окно и всё, что я там вижу - бесконечное море. Море, море, только оно. Всегда море. Потом я иду на плановые процедуры, на анализы, пью лекарства, и каждый раз слышу одно и тоже: «Пока что улучшений не наблюдается, мистер Бан, вам нужно продолжать лечение». Я возвращаюсь в палату и снова смотрю на море. Я вижу небоскребы нашего города, вижу огни на прибрежной линии, вижу жизнь, которой живут все люди, которой остались жить вы, но перед городом лежит море. Я не могу его переплыть, понимаешь? Никогда не смогу. Чем больше я на него смотрю, тем больше мне кажется, что я принадлежу скорее ему, чем берегу. Оно как будто без слов зовёт меня. Тяжелое, темное и придавливающее. Я как будто загипнотизирован, и мне хочется поверить волнам, что на глубине мне станет легче. Я уже верю, на самом-то деле, - Чан невесело улыбнулся. Чем больше он говорил, тем тише и менее отчетливым становился его голос, - Осталось только шагнуть. Пауза. Хенджин молчал. «Печаль будет длиться вечно», - мелькнули слова в его голове. В голосе Чана была эта нескончаемая печаль. - Иногда мне кажется, что море поднимается до самого окна моей палаты. Я уже не понимаю, сон это или реальность. Все что я знаю — это то, что волны медленно перекатывались у моего окна на десятом этаже, и я чувствовал себя их частью. Это было очень красиво. Прости меня, Хенджин. Простишь? Хенджин больше не мог сдерживаться. Горло и глаза щипали слезы. Руки слегка тряслись от желания никогда не отпускать Чана, стать его якорем, стать его бутылкой для солёного ветра, стать его пластиковым детским ведерком, чем угодно - лишь бы оградить его, лишь бы не дать утечь сквозь пальцы, лишь бы он остался. Он даже не помнит, что бормотал плачущему Чану. Только ощущение его мягкого халата в мелкую коричневую клетку-шотландку под до боли сжатыми пальцами, соленый вкус ветра и попавших в рот слез. И кудри.