янлт

Окровавленные руки бьет мелкой дрожью. Темнота начинает отступать, но сердце все еще громыхает в ушах, заполняя глухими звуками комнату и отдаваясь тянущей болью в висках. В горле пересохло, а язык, кажется, прилип к нёбу. Приходится приложить некоторые усилия, чтобы получилось издать хриплый звук. — Крис… Голос кажется чужим, незнакомым. Иным. Максим отрывает лопатки от прохладной стены, нервно оглядывается по сторонам, чтобы проверить, точно ли он это произнес, или в помещении есть кто-то еще. Один. Один. Один. Кристины тоже нигде не наблюдается. Странно. Она никогда не уходила среди ночи. Макс переводит взгляд на все еще трясущиеся руки, подносит их к глазам, чтобы при тусклом свете ночника как следует рассмотреть. Нюхает. От характерного запаха желудок неприятно сжимается, грозясь выплеснуть содержимое на светлый ковер, украшенный бурыми пятнами. Страх, липкий и тяжелый начинает подступать откуда-то снизу, опутывая сначала конечности, а затем подбираясь к готовому замереть сердцу. На негнущихся ногах Максим делает шаг вперед, туда, куда ведет кровавая дорожка. Дальше, вглубь комнаты. Каждый шаг дается тяжелее предыдущего. Вдох. Выдох. Шаг. Вдох. Выдох. Шаг. Еще раз. Еще один шаг навстречу неизвестному. Пауза. Вдох. Выдох. Шаг. Ноги становятся ватными и Максим резко опускается на пол. Из-за ковра удара почти не чувствуется. Или ему просто не до этого. Позади журнального столика, темным силуэтом подбитой птицы, в неестественной позе, раскинулась она. Вокруг головы нимбом бурое пятно, пытающееся протянуть свои щупальца дальше, залить всю комнату. — Крис… Едва слышно. — Крис! Пытается громче, но голос подводит и вместо родного имени слышен лишь хрип. Прикасаться к ней страшно. Страшно ощутить под пальцами холод, страшно не почувствовать хотя бы слабой пульсации под пальцами. Страшно не услышать слабый вздох. Но он один. Больше некому. Ладонь Кристины мягкая и прохладная. Ее бы согреть, укутать в одеяло, прижать к сердцу. Максим ведет рукой выше, обхватывает пальцами тонкое запястье. Замирает. Вслушивается в звуки, но кроме ударов собственного сердца не слышит ничего. — Крис… Одними губами, на выдохе. Касается пальцами рассыпанных прядей волос, убирая их с повернутого в сторону лица, чтобы встретиться глазами с невидящим, застывшим взглядом, полным боли и непонимания. На щеке девушки застыла слеза и Максим не верит, что это все происходит с ним. Холодно. Макса колотит, хоть дверь на балкон заперта. В голове ни единой мысли, только гул. Рев взлетающего истребителя. И пустота. — Эй, мартышка, ну чего ты, хорош придуриваться, хороший розыгрыш, а я ведь правда испугался. Где камера, Крис? Улыбается, представляя задорный смех довольной шуткой девчонки. Проводит рукой по волосам, чувствуя, как пальцы погружаются в вязкое, липкое месиво. Глаза все еще безучастно смотрят куда-то вдаль. В комнате все еще тишина. Оглушающе громкий звонок телефона подбрасывает Макса в воздух. Он одергивает руку от Крис и лезет в карман, чувствуя, что оставляет на одежде грязный след. На экране три буквы и лицо с хитрой ухмылкой под усами. Макс не знает, что ему сказать, но все же нажимает на зеленый значок и подносит трубку к уху. — Долго ты там? — А что? — Заебался ждать в машине, выходи. Или передумал? — Я не могу, Сереж. — Ясно. В голосе Сережи разочарование. Максу от него еще больнее. — Сереж, послушай… — Нечего слушать, Максим, ты выбрал ее. Совет да любовь. — Да блять. Серый. Мне, кажется, помощь нужна. Поднимешься? — Надо спрятать труп? Сергей смеется над собственной шуткой, но Максим не отвечает. Молчит. До него наконец доходит, что Трущев сказал правду. Страшную правду. — Макс, все в порядке? — Нихуя не в порядке, Сереж. — Сейчас буду, никуда не уходи. — Куда я, блять, денусь. Сережа уже не слышит. Наверное, бежит по лестнице, не дожидаясь непозволительно медленного лифта. Тишина. Глухие удары сердца. Липкие от крови пальцы. Пусто. Пусто. Пусто. — Макс! Сережа толкает незапертую дверь, врывается в комнату южным ветром. Максим смотрит на него, как провинившийся щенок, снизу-вверх. — Что… Осекается, переводя взгляд с Максима на Кристину и обратно, с немым вопросом в глазах. — Сереж… Я не помню, не знаю. — Нам пиздец. — Мне пиздец. — Чем ты ее? Макс пожимает плечами. Ищет глазами орудие, блять, убийства. Не верит, что он способен был поднять руку на мартышку. Пытается воссоздать в памяти все, что было. Сложно. Все как в тумане. Крутится где-то глубоко, будто страшный сон, который помнишь лишь по ощущениям. — Я не люблю тебя. Взгляд цепляется за угол столика, измазанный кровью. Сережа смотрит на тумбу с телевизором, окрашенную алыми брызгами. Вздыхает тяжело. — Скажем, что это случайность, возможно, прокатит… — Это была случайность, Сереж! — Скажешь, что был в ванной и ничего не видел. Надеюсь, на ней нет других следов? — Я не знаю. Сереж, я не хотел… — Неважно, Максим. Уже ничего не важно. Поплачь хоть для приличия. По легенде, ты ведь любил ее. — Я правда ее любил. Но не так, как хотела она. — И не того, кого хотела она. Больно. Больно терять. Больно разочаровываться в себе. Мерзко. Мерзко понимать, что ее больше нет по его вине. Страшно. Страшно, осознавать, что будущего может и не быть. Не для него. Твердая рука опускается на плечо, сжимает, безмолвно давая понять, что он всегда будет рядом. Что бы ни случилось, Максим не один. Больше не один.