Роза

— Я не допущу этого, слышишь?! Иначе и быть не может! «Все могло бы быть иначе», — слова набатом звучат в голове и отказываются ее покидать. С чего ей вообще хотеть этого «иначе»? Гермиона взмахивает палочкой, заставляя ломтики сыра красивыми рядами умоститься на тарелке, и направляет ее к Флер. — А вот и вино! — веселый голос Анджелины звучит тихо-тихо, словно доносится из соседней комнаты. Или вовсе из какой-то другой, параллельной вселенной. Где все «иначе». Гермиона кивает невестке, берет бутылку и выходит во двор. Легкий ветерок ерошит распущенные волосы. — Вы не можете вечно злиться на меня и спорить! «Звучит странно, но я всегда любил, когда ты злилась. Любил, как краснели твои щеки и задирался нос, как только ты начинала спорить со мной», — Гермиона встряхивает головой. Прочь. Вон из головы. — О, еще как могу, дорогая! Это почти смешно. Гермиона фыркает. Они снова препираются из-за Мари-Виктуар. — Она вейла, как и я! Ей нужна свобода, ей нужен Шаг’мбатон, — настойчиво твердит Флер. Пальцы миссис Уизли нервно барабанят по столу, оставляя пятна на белой накрахмаленной скатерти. — Вся наша семья училась в Хогвартсе! Хочешь разлучить девочку с ее сестрами и братьями? — А вот и жаркое! Специально для Рона, — за спиной раздаются шаги, и появляется Анджелина. Улыбка сходит с ее губ, как только она понимает, что ссора возобновилась. — Послушайте, Мари только недавно исполнился год, зачем сейчас обсуждать это? — А ты что думаешь, Гермиона?! — неожиданно миссис Уизли разворачивается к ней, и Гермиона робеет. — Мег’лин, она-то тут пг’ичем?! — восклицает Флер. — Мы с Биллом — г’одители Маг’и, это г’ешать только нам! «Если бы не мои родители! Мама плакала и умоляла меня не перечить отцу. Говорила, что только это спасет нашу семью. Я знал, что, если откажусь, другого шанса уже не будет. А еще я знал, что, согласившись, не смогу без тебя. Просто не выдержу». — Гермиона! Гермиона не слышит возгласа миссис Уизли. Стол во дворе странно подпрыгивает. Земля мягкая и влажная после дождя. Приходит в себя она уже на диване в гостиной. Над ней стоят, обеспокоенно переглядываясь, пришедшая Джинни и миссис Уизли. — Как ты, милая? — миссис Уизли садится рядом и заботливо касается ее лба. — Что случилось? — слабым голосом спрашивает Гермиона. — Ты потеряла сознание, мы так перепугались… — Джинни поправляет подушки и тяжело вздыхает. — Зря, — вдруг говорит миссис Уизли, Джинни недоуменно на нее смотрит. — Гермиона, ты… Ты беременна, да? — миссис Уизли сжимает ладони невестки, заглядывает в ее лицо, словно считывая эмоции. Тихий вздох — и лицо озаряет счастливая улыбка. — Мерлин! Это лучший подарок в такой день! Рон так обрадуется, так обрадуется! — Миссис Уизли… — О, а помнишь, тебя тошнило вчера? И этот обморок… Все сходится, моя дорогая! Ты не против, если мы объявим об этом сегодня за столом? Ох, о чем я только думаю, ну конечно, не против! — Миссис… — Ма! — А вот и Чарли — все в сборе! Отдыхай, милая! Джинни, идем скорее, Рон придет с минуты на минуту, а у нас еще не все готово, — миссис Уизли снова счастливо улыбается, похлопывает по щеке Гермионы и тянет Джинни за собой. — Потом поговорим! — подмигивает ей Джинни, оставляя Гермиону нервно сжимать плед, которым ее заботливо укрыли. Стрелка с именем Рона плавно соскальзывает с надписи «работа» на надпись «в пути». Гермиона поднимается в спальню медленно, ноги ее передвигаются с трудом, словно она бродит по болоту, да никак не может выбраться — наоборот, застревает сильнее. С фотографии на комоде ей радостно машут она сама и Рон. Гермиона задумчиво смотрит на него, наклонив голову набок, и улыбка невольно затрагивает ее губы. Рон посылает ее бумажной версии воздушный поцелуй, и та, другая Гермиона, смущенно смеется и прячет раскрасневшиеся щеки за ладошками. Другая Гермиона из другой вселенной. Не ее. Гермиона достает из-под подушки письмо. Почему этот тонкий лист пергамента, исписанный мелким аккуратным почерком, вдруг стал для нее так важен? «Я не могу так больше. Держать в себе столько и не сходить с ума… Гермиона. Пишу, а губы беззвучно шепчут твое имя. Не думаю, что когда-нибудь повторю его вслух. Никогда еще я так не ненавидел Поттера, как сейчас. И никогда не был ему так благодарен. Ты пришла тогда из-за него, из-за того, что он напал на меня и я пострадал. Тебе было стыдно за него, стыдно передо мной… Тогда впервые на твоем лице не было привычного напряжения. Впервые за все время, что мы знали друг друга. Ты смотрела на меня, совсем как на Поттера, когда его в очередной раз кто-то калечил. Я до сих пор помню твой взгляд. С какой-то теплотой и сожалением… Мерлин, я же ненавижу жалость. Но от тебя я готов принять даже ненависть. Раньше рядом со мной ты была, словно натянутая тетива. Всегда готова ответить на мои колкости. Или сдержать своих друзей. А я, как последний олух, делал все, чтобы задеть тебя сильнее. Звучит странно, но я всегда любил, когда ты злилась. Любил, как краснели твои щеки и задирался нос, как только ты начинала спорить со мной. Потому что в эти моменты ты принадлежала только мне одному. Гер-ми-о-на. Я люблю тебя. Люблю твой смех, особенно когда ты смеялась вместе со мной. Люблю ресницы, которые подрагивали во сне, отчего ты казалась такой беззащитной и ранимой, что хотелось укрыть тебя от всего мира. Люблю…» Гермиона резко комкает пергамент и сглатывает ком в горле. Он определенно точно сошел с ума. Или, что скорее, это все — его дурацкая шутка, какой-то нелепый розыгрыш! — Гермиона! Гермиона вздрагивает, сердце гулко бьется о ребра. В тот миг, когда она лихорадочным жестом кидает пергамент под кровать, дверь открывается и на пороге появляется Рон. Улыбается, совсем как его версия с фотографии. Он все такой же: немного неуклюжий, иногда ворчливый, вечно вспыхивающий за секунды, но при этом очень порядочный, добрый, веселый и… родной. Почему же Рон один, а Гермионы две? Одна продолжила жить в своем привычном ритме, а другая застыла, и все вокруг нее замерло. — Что с тобой? — нахмурился Рон, подойдя к ней ближе. Гермиона обвела взглядом его немного нескладную фигуру и остановилась на глазах. Затем сделала несколько шагов вперед и уткнулась носом в его свитер. Зажмурилась. В нос ударил знакомый, привычный запах. Гермиона бы не смогла распознать отдельно нотки, но… Рон пах домом. Рон прижал ее к себе и погладил по волосам. — Все нормально? — Я просто соскучилась, — прошептала Гермиона. — С днем рождения. Над ее головой раздался смешок. — Хорошенький же подарок. Ты меня так напугала своим бледным видом! — Прости, — Гермиона отстранилась и постаралась выдавить улыбку. Судя по скептически поднятым бровям Рона, обмануть его не удалось. — Рон, я… — Гермиона вздохнула, собираясь с духом. — У нас будет ребенок. Как тебе такой подарок? На сердце у Гермионы потеплело, когда она увидела его реакцию. Лицо Рона озарила такая счастливая улыбка и он снова прижал ее к себе с такой нежностью, что все тревожные мысли Гермионы как-то сразу улетучились, оставляя после себя лишь небольшой осадок, который она тут же постаралась заглушить. — Идем вниз? Гермиона замерла. — Ты иди, Рон. Я догоню. Рон чмокнул Гермиону в щеку и вышел из комнаты, напоследок еще раз радостно ей улыбнувшись. Пару минут она стояла неподвижно и разглядывала глянцевую поверхность двери. Затем медленно, словно желая оттянуть этот момент, опустилась на колени и начала трясущейся рукой шарить под кроватью, пытаясь нащупать пергамент. Ладонь сжала шероховатый лист, и сердце снова пропустило несколько ударов. «…Люблю целовать твои лопатки, когда хочу разбудить. Люблю твои плечи. Люблю твои бедра. Люблю, как они сжимаются, когда…» — Бред, — пробормотала Гермиона. Это все настоящий бред. Самый настоящий. «Прости меня, Гермиона. Если бы мы были кем угодно, но не нами, все могло бы быть иначе. После войны у всех были трудности. Мы обанкротились, Гермиона. Я не знаю как, но отец сумел добиться помолвки с Гринграсс. И я предал тебя, Гермиона. Если бы не мои родители! Мама плакала и умоляла меня не перечить отцу. Говорила, что только это спасет нашу семью. Я знал, что, если откажусь, другого шанса уже не будет. А еще я знал, что, согласившись, не смогу без тебя. Просто не выдержу. Я хотел раз в жизни поступить действительно храбро. Как ты. Не хотел, чтобы ты терзалась, не хотел, чтобы твоя жизнь сломалась. Мерлин, Гермиона, я знал, что без меня твоя жизнь будет счастливее. Но я оказался слабее, чем думал. Потому что больше не мог держать это в себе. Не мог, сталкиваясь с тобой случайно в Министерстве, видеть твой равнодушный взгляд. Гермиона, ты можешь ненавидеть меня, но я скажу правду. Я забрал твои воспоминания. Ты не помнишь меня другого, бесконечно тебя любящего. В твоей памяти я тот вредный поначалу и страшно запутавшийся в итоге однокурсник. Я никто для тебя. Прости, Гермиона. Нас больше не вернуть, но я не хочу, чтобы ты жила дальше, даже не помня о нашем счастье. Потому что это счастье у нас было, и я отобрал его у тебя. У нас все могло бы быть иначе, но…» Гермиона лихорадочно поворачивает пергамент, но оборотная сторона оказывается пуста. Она внезапно ощущает, как тихие прозрачные слезы тонкими дорожками бегут по ее щекам. Дрожь пронзает ее с головы до кончиков пальцев, как только тонкий цветочный аромат прошлого щекочет ноздри. Она медленно оборачивается, и сердце щемит от непонятной, странной, неведомой прежде нежности. На подоконнике сидит и смотрит на нее не мигая большой черный филин. Гермиона подходит к нему, словно в тумане. Филин на мгновенье прикрывает глаза, а затем расправляет крылья, взлетает и вырывается в открытое окно. Ей кажется, время остановилось. На подоконнике лежит поблескивающая от влаги яркая белая роза. 21.08.19