Конечно, настоящий талант пробьется сам, как цветок сквозь асфальт... Владимир Шойхер. «Современная отечественная афористика»
Сначала ты хвалишь рисунок Тесселя, а через два дня половину твоих лучших друзей погребает под обвалом. Потом ты стоишь перед мольбертом и смотришь, как ясное солнце касается уцелевших шпилей Старого Замка, а Тессель чуть ли не ножом всучивает тебе кисточку. Кто такой Тессель? Тессель – единорог, довольно уникальный: во всем Понивилле вы вряд ли найдете ещё одного альбиноса, постоянно кутающегося в шаль и носящего берет, на пару размеров больше нужного. Добавьте к этому аристократическую худощавость, прическу под-горшок и сиплый голос ипохондрика – вот и будет Тессель. — Через две недели… — сказал он тогда, выводя очередной вензель. Тогда, два дня назад, мы сидели в поле под дубом. С начала весны прошло два месяца, до Ярмарки Жеребят и Кобылок оставалось чуть больше полутора, поэтому после школы можно было просто уйти и посмотреть на облака. На облака смотрел я, а Тессель притащил мольберт с кисточками и уже битых два часа пытается запечатлеть потрескавшийся старый горшок на потемневшем медном подносе. — А? – сонно переспросил я, решая, на какое лицо похож очередной проплывающий белый ком: сердитое или безумное? — Через две недели Художественный Университет Ясного Кантерлота проведет благотворительную выставку с конкурсом картин… Я хотел бы поучаствовать… Я смерил получившийся натюрморт взглядом прожжённого критика, из тех, кто любит сидеть за печатной машинкой с бокалом бурды, которой осталось едва ли два дня до уксуса. Рисунок Тесселя был… вполне себе. В отличие от тех новомодных фотокамер, он не стремился идеально передать пропорции и углы были немного срезаны, но вот форма, игра чистых цветов и света и ещё куча всего, что любят хвалить критики, называя работу шедевром… У меня же был только один вопрос: — А почему в горшке каша? Да, в горшке была овсяная каша, уродливая и липкая как сопли, и ее было очень много – она булькала, клокотала, приподнимала крышечку, переливалась через край, стекала по глиняным бокам и расплывалась в подносе. — Это не просто каша… — тихо произнес Тессель. – Это – символизм… — И в чем же символизм? Тессель слабо улыбнулся и вы бы подумали, что он сейчас отдаст принцессам душу, но нет, все снова обошлось: — Если бы мог выразить словами – не понадобилась бы краска… Я пожал плечами. Он художник — ему видней. — Ты тоже можешь быть художником, — словно прочитал мои мысли Тессель. – Возьми кисточку и дорисуй… что-нибудь… — А как же твой авторский замысел? — Моему замыслу ты не повредишь… Я встал перед мольбертом и взял кисточку. Что можно было бы пририсовать? Возможно, немного сморщенных мандаринов, которые наверняка пахнут сладковато-медовой гнильцой. Я вздохнул. Запах подгнивших мандаринов преследует меня всякий раз, когда в голове вот-вот запульсирует комок боли. Ноги оборачиваются в вату, в которую вшили металлические шарики, и кисточка тяжелеет, будто и не из дерева, а лучшей кантерлотского свинца. Свет, падающий на бока горшка, играющий блёстками на желтовато-белой слизи… Этот свет неправильный: он ослепляет, от него хочется постоянно чихать, а краски на нем блекнут. Я не могу так рисовать. — В другой раз. Тессель расстроено цокнул языком, и мы начали собираться. Прежде, чем снять картину, мой друг размашистым росчерком поставил подпись в чистом уголке – другие художники обычно подписывают, когда работа закончена, но Тессель был… альтернативным. Я же подобрал горшок и поднос, которые закрепил с школьной сумкой. Когда мы подошли к высокомернолицым воротам с позолоченной «Р», прихрамывающий Тессель чуть-чуть споткнулся и раскашлялся. Мне хотелось позвать их дворецкого, или хотя бы помочь несчастному добраться до комнаты, но Тессель сделал упреждающий жест. — Н-не нужно… — сказал он мне несколько лет назад в точно такой же ситуации. – Я дойду… там ОНА… Она. Маленький злобный и изобретательный в своей жестокости розовый монстрик, который любит и умеет пакостить как Тесселю, так и его гостям. Однажды она вылила растворитель на картину, над которой бедняга трудился целый месяц. Только потому, что тот не уступил пирожное. Увы, тогда немного попало и на один из оригиналов некоего ван Рога – Тессель одолжил его, чтобы перенять части стиля. Виноватым признали старшего и его друга, разбрасывающих свои инструменты где-попало. Больше меня к Ричам особо не приглашали. — Послезавтра, в десять у ворот… — сказал мой друг на прощание и с чуть слышным скрежетом повернул засов.***
— Мама, мама, Пэйнти вернулся! Я тихо ругнулся и поискал взглядом прячущуюся заразу. У нас не настолько большой дом, как у Ричей, всего два этажа и семь комнат, но маленькой занозе это не мешало тыкаться в мой круп в самый неподходящий момент. — Мама, мама, Пэйнти вернулся и снова притащил какой-то хлам! – заноза продолжала голосить не пойми откуда, а я, прижав уши, метнулся к своей комнате и принялся лихорадочно копаться в сумке в поисках ключа. Словно в фильмах ужасов, меня накрыла тень. — Сильвер Пэйнтер, ты снова за свое? Я слегка обреченно вздохнул, оставил бесплодные попытки найти небольшой ключик под горой научной макулатуры. Развернулся. Мама стояла надо мной и вовсе не выглядела грозно или сердито – скорее это была усталость пополам с легкой обреченностью лошади. Лошади, чей жеребенок в очередной раз забыл принять с утра витамины, а потом снова расквасил себе нос. Мелко, несвязно, но раздражающе. — Что на этот раз? – риторически спросила мама. Я пожал плечами. — Где ты это взял? Надеюсь, ты не стащил их, как старые часы госпожи Смит? — Я не воровал те часы… — Да? – приподняла бровь мама. – Если не ты, то кто? Их нашли в твоей сумке. Я промолчал. Еще несколько минут мама продолжала стыдить меня взглядом, а я честно пытался стыдиться, но получалось откровенно плохо. Наверное, потому что не врал – те часы и вправду стянул не я. — Открой комнату, — наконец произнесла она. Я подчинился, как-то сразу отыскав ключ. Щелкнул замок, скрипнула дверь и мне, перешагнувшему порог, стало проще дышать – я погрузился в свой мир. — У тебя слишком много вещей. Четыре вазы разной степени побитости: керамика, фарфор, стекло и алюминий – какая из них лучше выражает меня? Набор столовых приборов, нержавеющая сталь — хотя в родовом вкусе серебро — можно использовать с посудомоечной машинкой. Две коробки для головных уборов из бутика. Комплект дизайнерских покрывал оттуда же. Два треснувших журнальных столика и три складных. Обломок маски ворона из папье-маше. Ободок от колеса, отвалившегося от телеги. Старые и развороченные часы, с выломанной часовой стрелкой. Три канделябра. Два торшера, у одного порван абажур, у другого разбита лампочка. Посреди этого – застеленная двуспальная кровать и тут же стол, на котором несколько книжек, тетрадок и пару перьев с чернильницей. В углу – тряпка, которой угодно подтирать с подоконника следы, если входишь через окно. — Не так уж и много. — Пэйнт, когда твоя сестра вошла в комнату, ее едва не завалило. — Ма, а вам не кажется, что если я закрываю дверь на два оборота, это довольно прозрачный намек, что посторонним тут немного не рады? Мама чуть-чуть свела брови к переносице, и я понял, что битва проиграна. — Завтра ты должен избавится от всего этого, Пэйнтер, — негромко отчеканила она. – Иначе – наказан. И она вышла, оставив меня наедине с моим предметным миром. Стоило бы выскочить за ней, сказать что-нибудь в свое оправдание, возможно пообещать пару недель домашней уборки и никаких карманных денег, но снова откуда-то потянуло гнилыми мандаринами. Я пересилил накатившую слабость и открыл окно, чтобы хоть немного проветрить комнату. Затем улегся на кровать и вяло попытался придумать, как объяснить маме, что все эти вещи, пусть и собранные будто на помойке, все они здесь не просто так и в каждом из них есть что-то, что отличает их от всего оставшегося барахла. У них у всех были добрые лица. По паркету негромко процокали копытца, что-то тихо звякнуло, и маленькая заноза наконец решила показать себя. Я даже не повернул голову, раздумывая, где эта зараза раздобыла ключ. — Ты приемная. — Нет, ты! — …при этом мы оба были точными копиями родителей, только у меня глаза мамины, а у нее – отца. — Зато тебя родители меньше любят. — Не-а, а у тебя друзья — воображаемые! — Да даже будь так, у меня хоть какие-то друзья есть, в отличие от твоей Тиары, — парировал я. Заноза показала мне язык, пренебрежительно фыркнула и порысила прочь. Я поднялся с кровати, чтобы прикрыть этот проходной двор, подошел и увидел: рядом с дверью стояла маленькая тарелочка аккуратным кусочком сырного пирога, с кремовой розочкой и вишенкой. В мягчайший бок предусмотрительно воткнули маленькую серебряную ложечку, чтобы бедному мне не пришлось идти на кухню. Мило, если бы не моя непереносимость сахарозы. И она о ней знала.***
Белый мелок скрипел по доске, делая ее лицо все сердитее и сердитее. Кроме мелка скрипели карандаши, зубы и наши мозги – все ради формулы, которая непременно понадобится нам в жизни, чтобы быть полноценными гражданами Эквестрии. Я не скрипел, а как обычно преступно попирал свое будущее: смотрел, как залихватски мне улыбаются волосы в гриве Эплджек, которая отложила свою любимую шляпу и старательно копировала всю белиберду, выводимую молоденькой учительницей на замену – мисс Чирайли. Эплджек… Эплджек была той самой, чьи волосы продолжают улыбаться, даже слипшись от благородного пота пони, которая с чистой совестью трудится на благо семьи. Её «хэй, сахарок» делает день слаще без всякого сахара, а ковбойская шляпа следит, словно строгий старший, готовый дать по морде любому, кто рискнет подкатить. И это действует на меня не в пример лучше, чем сосредоточенное лицо Большого Макинтоша, которого я и видел всего-то пару раз за работой в поле. Впрочем, сейчас мне бы сгодилось натянуть на себя и ее шляпу, лишь бы не слышать этого скотского скрипа! От скуки я даже хотел сделать что-то вроде… наброска, совсем уж схематичной каракули, которая, по идее, должна была изобразить пыхтящую на передней парте фермершу, но снова пульсирующий комок, снова запах гнилых мандарин, и скрип, который ревел как Лас-Пегасусский водопад – чтобы рисовать под такое, нужно быть Тесселем. Я отложил карандаш и заставил себя оторваться от золотых колосьев, посмотрел в окно: за ним была детская площадка, у которой рос дуб. Когда мне удалось полностью разглядел верхушку, я понял, что сейчас будет «весело». Пронзительно заверещала школьная пожарная сигнализация, дверь снесло будто тараном, и в класс с диким хрюканьем вломились три туши. Разгорелся бедлам, пегасы запорхали, как перепуганные голуби, упала и раскололась надвое доска, а единственной, кто не потерял голову, оказалась Эплджек. Несколько раз свистнуло лассо, прозвучало коронное «Йе-ха!», и все свиньи были повязаны. Урок был безнадежно сорван и мы, возглавляемые юной ковбойшей, выскочили из класса. — Хэй, вот оно, гаспажа учительница! – вскоре прокричала Эплджек с крутым акцентом. Мы стояли у черного входа и смотрели на самую настоящую машину Руби, сложенную из обыкновенного будильника с таймером, нескольких рычагов, бутылок и трех клеток, и я не сомневался, что какая-то ее часть, отсоединённая от основного «тела», сработала с сигнализацией. Шутник был настоящим удачливым гением, не только потому, что заставил все это работать вместе, но и из-за скрытности: мало кто установил бы все так незаметно. Когда все разошлись, я постучал по дубу и на землю спрыгнула практически копия Большого Макинтоша, вот только у брата Эплджек не было салатовой короткостриженой «солдатской» шевелюры под соломенной шляпой, широкой улыбки от уха до уха и дискордовых искорок в глазах. — Хей-хо! – радостно воскликнул Масл и дружески похлопал меня по плечу, что я чуть не упал. – Ну как, заценил шутку? Ну же, Пэй, я вытащил тебя из этого царства унылости, ты просто обязан сказать! — Спасибо, Масл… — закатил я глаза и направился в сторону дороги. — А? А? – приставил копыто к уху Масл, подпрыгивая на своих троих рядом и совсем не волнуясь, увидит ли его кто. Хотя, улица все равно пустовала. — Спасибо, Масл, что своей проделкой спас меня из лап занудства и помешал учится строить свое прекрасное будущее. Масл хохотнул и подобрал камешек, примериваясь, куда бы половчее метнуть. — А она? Она оценила?!.. — Она позвала брата и унесла ворованных свиней на ферму, сказав, что когда узнает имя шутника – открутит тому хвост. — Пф-ф, ну ничего, если Тирек не идет в Тартар, то Тартар все равно стоит где стоял, а Тирека туда отправляют пинком! — Может, тебе сменить тактику? Маслоу смерил меня снисходительным взглядом: — Не понимаешь ты ничего в кобылках, Пэй, ничегошеньки. Ну да, чтобы Масл, желающий стать профессиональным приключенцем и спустившийся с Мейнхеттена в Понивилль по реке один, на собственном плоту, Масл, который не постесняется продать вам одноглазую дохлую кошку, чтобы напугать сестру или бабушку, чтобы он, а не ему предложили встречаться? О нет, значит вы плохо знаете Масла! — К тому же, на Эплджек обычные пути не работают. Я молча согласился: на моих глазах два кольта угощали Джеки в столовой бургерами, ходили к ней на ферму… и все. На следующий день все вели себя будто ничего и не было, а бургеры были всего лишь бургерами. И я понятия не имел, почему Эплджек отшивала: может, чтобы не мешали учебе, а может, она предпочитала пирожки. — Ну-ка! Камень с громким звоном врезался в стекло, и мы припустили что есть мочи, а остановились только на моей улице. Я не чувствовал вины за гадость Масла, потому что не слишком ладил с хозяевами «Сахарного Уголка», но галопировать на такие дистанции было для меня чересчур. — А что ты такой грустный, Пэйи? – а вот Масл был бодрячком. Завидую его дыхалке, и всегда завидовал. Из моего горла вырвалось что-то вроде «вородители». — Ась? Я сделал глубокий вдох, выдох. Вдох, выдох, лучшее лекарство при беге на дальние дистанции, панических атаках и неплохая превентивная мера против удушения маленьких зараз. — Родители, говорю. Они сказали, что если я не избавлюсь от своих вещей… Я сделал характерный жест. — Так в чем проблема? – искренне удивился Масл. – Давай перетащим твою «коллекцию» на некоторое время ко мне. Ненадолго. Пока предки не утихомирятся. — Правда? Можно?! – только что полная капитуляция перед матерью сменилась временным отступлением. — Да валяй, — мой друг рассеянно покрутил копытом, доставая из шляпы потертую трубку с табаком и наверняка уже прокручивая в голове план для очередной каверзы. – Иди, собирай вещички – я тут подожду. Дом, в котором жил Масл, был виден из моего окна, стоял недалеко от края Понивилля и считался местной достопримечательностью: высокий особняк с темными подгнившими деревянными стенами – морщинистой кожей, потемневшей крышей – слипшимися волосами, тусклыми и затянутыми паутиной окнами – прищуренными глазами с катарактой, улыбался всякий раз веселой старческой ухмылкой, когда кто-то рисковал открыть его истрепанную входную дверь. Возможно потому, что в доме мне виделся пусть и грязный, пусть и страшноватый, но вполне добродушный старичок, мне не было страшно регулярно пробираться туда вместе с Маслом. А Масл… А что Масл? Бедняга приплыл, по его словам, к любимой бабушке, только вот так получилась, что старая госпожа Спирит скончалась лет десять назад. Беглому внуку это не помешало превратить дом с привидениями в логово, где можно планировать гадости. Запахи гнили и затхлости его не смущали, как и пауки с крысами, а разные штуки из мусора, вроде набора искусственных челюстей, приводили в восторг – их он использовал в шалостях на полную. Вот и сейчас, когда мы затащили последний торшер в подвал, он уселся среди каких-то пятилитровых банок и принялся развинчивать снова украденные часы миссис Смит. Я дернулся, едва не сбив масляной светильник: внутри банок плавали органы и вроде бы даже несколько зародышей. — Круто, да? – весело спросил Масл, подбирая банку и встряхивая. Плавающие внутри кишки завозились, словно водные змеи. – Хочешь попробовать? — Н-н… н-не… — потянулся я к выходу, стараясь не раскрывать рот — немного мутило. — Да ты не бойся, они резиновые! Как только он попытался ткнуть мне бутылку, в нос ударил ядренейший запах спирта. Я бросился к лестнице, услышав на прощание: — Решительности тебе не хватает, Пэй! Ре-ши-тель-но-сти!***
Тебе снятся кошмары, и чтобы уйти от них, твой организм развивает бессонницу. Из-за бессонницы у тебя начинает болеть голова, тебе мерещится запах гнилых мандарин, ты начинаешь принимать снотворное. Щелчок длиной в несколько минут, и ты как выключенный из розетки тостер, который включат через семь-восемь часов. Иногда «щелк» происходит сильно раньше, и тебе остается, что пялится в темный потолок до утра, потому что если переборщить с дозой, то можно и не проснутся. Круговорот бессонницы. Щелкнуло, мои глаза открылись. Ветер взъерошил гриву, и я поднялся, чтобы закрыть окно, да так и замер у заляпанного грязью подоконника. Вдалеке мерцал пожар. Я выскочил на улицу и побежал что есть мочи, молясь, чтобы не случилось страшного. Страшное случилось: горел дом с привидениями. В отблесках пламени метались сонные пони с ведрами в зубах, пегасы нагнетали тучи, чтобы если не затушить очаг, так хоть бы не пустить огонь дальше. Меня не заметили, как не заметили и следы в грязи, по которым и пошел шокированный я. Следы привели под мост и именно там сидел Масл, обхватив всеми конечностями полуразобранные часы. Мой друг покачивался из стороны в сторону, глаза выпучились, на губах выступила пена. — Я здоров… — бормотал он, пялясь на реку. – Это бабочка, красный, а я здоров… — Масл, — я потряс его за плечо. Тщетно. — Облака белые, красная – ложь, а я здоров… Я захрипел, кое-как взваливая на себя его тушу с часами. Весил он прилично, но все же я смог дотащить его до своего дома и закинуть в окно. — Я-я-я в порядке, бр-р-р… — сказал он, когда я принес стакан воды. Не мудрствуя, я просто вылил его ему на голову. Пока Масл отряхивался, я подошел и посмотрел на зарево. На моих глазах крыша и второй этаж обрушились, похоронив под собой надежду, что хоть часть моих вещей уцелеет. Мои копыта впились в оконную раму, вдавливая слой краски в древесину. Из-за стиснутых до треска пломб зубов послышалось гортанное рычание тартаровских грешников, брошенных заживо на нижние уровни. Вместе с порванным абажуром пылала моя кожа, и не деревянные столики превращались в пепел, а мои кости! Лопались лампочки и вытекали остатки воска, а вместе с ними — мои слезящиеся глаза! Четыре вазы, канделябры и торшеры… В том пожаре горело не просто барахло, в нем горел я! — Чертов светильник, — проворчал за моей спиной Масл и встал рядом, рассматривая пожарище с недовольной миной. – Весь план насмарку и шляпу с трубкой жаль… Я хотел ударить его. Схватить за шею и приложить мордой об стену, вынести половину зубов, шарахнуть по ребрам, отметелить до полусмерти! Он словно уловил мое желание и встал посреди такой большой и пустой комнаты: — Бей. Я занес копыто и меня вдруг просто затопило духом гнилых мандарин, а в голове полыхнуло, не хуже, чем в доме. Я застонал и повалился на кровать, массируя виски. — Бей, Пэй! Мне больше не хотелось бить. Пламя ярости как вспыхнуло, так и погасло, на его месте остались угли горечи и пепел апатии. — Ударь меня, Пэйнтер! Решительно! — Пошел ты… — вяло ответил я. Даже если он сам меня сейчас пнет, нога не поднимется лягнуть ему в сдачу. Масл вздохнул и уселся рядом с кроватью, привалившись спиной: — Тебе не хватает решительности. Я завернулся в одеяло, заодно подтерев соленные дорожки: — Ой-ли? А кто сидел под мостом и мямлил про цвет и «здоровость»? Что это вообще было?! Масл машинально потянулся к шляпе, но вспомнив, раздраженно всхрапнул и с надеждой посмотрел на меня. Я ответил неприличным жестом: если бы курил – а как мне порой хотелось! – и мама прознала об этом, гореть моей заднице тартаровским пламенем при жизни. Поэтому даже будь у него трубка, я бы не позволил ему. — Я боюсь огня, — неожиданно выдал Масл. От удивления я дернулся: Масл – и боится? Нет, Масл и признается, что боится?! — Э? — Бэ. Я из Мэйнхеттена сбежал не от хорошей жизни. У меня там тоже… полыхнуло. Папа с мамой насмерть, а меня – в дом с желтыми стенками. Жеребенок видел смерть, жеребенка нужно проверить! А это что за цвет? А эта картинка на что похожа? – пискляво спародировал он кобылий голосок. – Ну, я и ответил. Видимо, неправильно. Заперли меня и пошло: съешь эту красную таблетку! Голова кружится? Съешь синюю! Мы твои друзья, присядь сюда, и молниями, молниями! Сбежал в итоге я от этих коновалов в белом, сюда, к пятиюродной бабке, но до сих пор как что-то больше костерка вижу, так сразу о молниях и таблетках думаю… Я посмотрел на Масла уже по-новому. Сбежать от докторов из Мэйнхеттена, сплавится по реке на плоту, поселится в доме с призраками… Думаю, такой бы впечатлил не только Эплджек, но и остальных. Причем не только кобылок. Теперь я завидовал ему ещё больше. — Пэй, — внезапно забрался ко мне и приблизился почти вплотную Масл, — ты хороший пони, Пэй, я с первого взгляда понял. Не выдавай им меня, дружище, они же сообщат в Мэйнхеттен, оттуда прилетят пони в белом и снова будут лечить меня молниями! Мне жаль, что твои вещи сгорели, не выдавай им меня! — Хорошо-хорошо… Масл удовлетворенно кивнул, отстранился и улегся на пол. Вскоре до меня донеслось тихое посапывание: авантюрист уснул, скрутившись калачиком вокруг единственного сокровища – полуразобранных часов бабки Эплджек. До рассвета оставалось несколько часов, спать я не мог, поэтому просто задумался. Вид Масла, даже сквозь сон бормочущего о молниях и таблетках, такой непривычный для него, невольно нагнал на меня воспоминания, как мы познакомились. Тогда я, испуганный, бежал от хулиганов и в отчаянии завернул в дом с привидениями. — Выходи, пустобокий! – кричали хулиганы с порога, когда моей смелости хватило, чтобы забиться под пыльную лестницу первого этажа. Двое из них смогли сделать несколько шагов в прихожую, и тогда со второго этажа упало что-то белое, полупрозрачное и принялось носится по первому. — А-а-а!!! – заорали мои преследователи. — У-у-у!!! – вторило нечто, размахивая конечностями. Потом я узнал, что это была вешалка с платьем. Обмочившиеся хулиганы сбежали, оставив зажмурившегося и бормочущего меня на произвол судьбы. А потом кто-то потыкал мое плечо. — Хэй-хо! – протянул мне ногу веселый жеребенок в соломенной шляпе. — Я — Масл! Хочешь дружить?***
Утро субботы было тяжелым. После бессонной ночи меня настигла мигрень – голову обхватил обруч и сдавил, пока еще не сильно. Признаться честно, я хотел завернуться в одеяло и просто упереть взгляд в стенку, но обещание, данное Тесселю, все же подняло меня из постели. Короткое умывание, завтрак, сумка, врученная мамой: — Перекусить тебе и твоим друзьям. Масл увязался за мной. Вид у него тоже был слегка потрепанный, но по сравнению со мной, жизнь била просто ключом. — Делать все равно нечего, – сказал он, когда мы прошли мимо пепелища. От несчастного дома остались стоять лишь три стены. Искать в таком хаосе мое барахло – дохлый номер. Я остановился и с болью окинул взглядом весь этот бардак и даже сделал что-то вроде салюта, отдавая своеобразную дань невинно сгоревшим. А Масл… А что Масл? Он даже не помянул свою трубку и шляпу. — Может, тебе стоит поискать новый дом? – спросил я, продолжая путь. — А чем плох Старый Замок? Я едва не споткнулся: — Серьезно? Там?! — Почему нет? Лучше на развалинах с волками, чем в доме с дураками. Когда мы подошли, Тессель уже стоял у ворот, груженый мольбертом и прочими художественными причиндалами. Выглядел он хуже обычного, видать, и для него ночь прошла не бесследно. — Не знал, что у нас варварский поход… — Ну, нужно, чтобы кто-то нес мольберт, а кто-то – тебя, Тесс, — парировал Масл. — По крайней мере, из-за моих выходок мне не приходится переезжать… — Все так и было задумано. Я просто сжег мосты. Они продолжали дружескую перебранку большую часть пути. А я шел рядом и размышлял, насколько они были разным и сколько среди них было общего. Их манеры, их движения… Тессель шел медленно, словно плыл, словно отставал во времени. Он то и дело останавливался, чтобы передохнуть, посмотреть на дерево, интересно сложенные камешки, ручеек. И мне кажется, что он видел их не так, как я – он видел их суть, неизменную и проходящую сквозь время. Каждый предмет был для него вечностью. Движения же Масла были дерганы. Он постоянно забегал вперед и недовольно ворчал, вынуждая себя ждать нас. Для него, бегущего наперегонки со временем, те же камешки были всего лишь короткой вспышкой, всего лишь моментом, который уже остался в прошлом. Что между ними общего? Эти двое одинаково были в стороне от пони: никто не хотел заводить дружбу с Тесселем, а Масл сам ни с кем не хотел водится. Оба не ходили в общую школу: Тессель из-за своего альбинизма и… еще одной особенности был на домашнем обучении, а Масл считал учебу пустой тратой времени. Я был у них связующей нитью, я хранил вещи, которые воровал Масл и которые потом рисовал Тессель. И эта роль, эта дружба вызывала у меня двоякое чувство к самому себе. Я дружил с ними, потому что в какой-то мере завидовал обоим. Они прекратили спор, когда перед нами выросла гора с черным провалом. — Нам точно туда? – коротко спросил Масл. — Если хотим вернутся засветло… — прошелестел Тессель, доставая из сумки карту. – Старая медная шахта, истощенная и заброшенная… Я сглотнул, с опаской разглядывая искусственную пещеру. Обычно их сравнивают с пастями драконов, но мне упорно виделась акула, тупорылая и старая, у которой выпало четыре пятых зубов. И что-то внутри твердило, что оставшихся за глаза хватит, чтобы схватить, истрепать, разорвать и поглотить. Нас. Первым в распахнутый зев вошел Масл, потом Тессель и только за ним я. Я никогда не был во рту хищных рыб, да и драконов тоже, но в пещере было тепло и влажно, а под ногами рос мягкий мох, что тоже навевало мысли о том, что пещера была живой. Просто спящей. — Прошу вас, подождите!.. – взмолился Тессель спустя пять минут. Мы спустились по глотке в желудок и нам даже не понадобились фонари или факелы – внутри росли люминесцентные кристаллы. Выломанные из потолка и стен, они довольно быстро теряли свой свет и потому ничего не стоили, но там, где протекали их «вены» — считались благословлением для шахтеров. И ими же оказался заросшим «желудок» — зала с природным бассейном, на дне которого цвело несколько светящихся роз. Тессель стоял над бассейном и не произносил ни слова. И я понимал почему: этот бассейн и эти кристаллы были тут двести лет назад и, если повезет, простоят еще двести. Возможно, все могло бы закончится тут, Тессель мог нарисовать свою картину и не пришлось бы идти в Старый Замок. Ему оставалось лишь сделать выбор. И вдруг пещеру тряхнуло. Я так и не узнал, что вызвало те толчки, да и какая, в сущности, разница? Тогда было важнее броситься в один из приходов, иначе бы на тебя свалился камень размером и весом с хороший вагончик. Кто-то толкнул меня и я проехался носом по полу, а когда пыль осела — увидел лежащего Масла. Беднягу наполовину завалило. Я хлюпнул расквашенным носом, подполз и кое-как попытался рассмотреть хоть что-то. Бесполезно. Моего друга почти по пояс придавила тяжелая глыба. Масл с трудом открыл глаза: — Вот же… — Молчи, молчи… сейчас я… — навалился я всем телом на камень. — Зря, дружище… лучше ноги уноси … — И бросить тебя здесь?! — Ре… шительнее, Пэй… — В чем решительность бросать друга умирать?! Несмотря на боль, Масл улыбнулся, пустив кровавую дорожку. А может, не было никакой боли и всё внизу просто?.. — В том, чтобы не умирать вдвоем… Видя, что я колеблюсь, Масл продолжил: — Сомбра… Селестия… они оба… Дискорд какие решительные… Гору тряхнуло еще раз – акула продолжала ворочаться. Я чуть ли не кожей почувствовал, как ползет по потолку трещина, готовому вот-вот рухнуть. И я побежал. Я никогда не забуду тот забег и вряд ли смогу подобрать слова, в полной мере описывающие весь ужас жеребца-подростка, несущегося наугад сквозь туннели, давя шуршащих во мху подземных многоножек. От страха мои глаза закрылись, а в голове билось две мысли: лишь бы не споткнуться и не запыхаться. Ноги и легкие не подвели. Свет резанул по глазам, в нос ударил запах полевых цветов. Я упал в траву и продолжил лежать, пока надо мной не склонился Тесс. — Где он?.. — Завалило… — кое-как выдавил я. – Его завалило… — Вот как… — печально приложил к груди правое копыто Тессель. – Это трагедия… но мы должны идти… На секунду мне показалось, что я ослышался. — Что? — Мы должны идти… — настойчивее повторил Тесс. – Осталось совсем немного… мы должны взобраться на холм… Я посмотрел на тот самый холм, стоящий буквально в двух шагах от теперь уже бесполезной пещеры. На его верхушке виднелся разложенный мольберт с чистым холстом. Оттуда Тесс собирался рисовать Замок. И это взбесило меня. Неожиданно для себя я вскочил и нанес удар прямо в горло Тесселю. От этого ипохондрик упал, а я навалился на него и принялся молотить, куда придется. — Рисовать… только и можешь… что рисовать… — рычал я, ударяя его с каждым словом. – Ты только… и думаешь… что об этих красках!.. Об этом конкурсе!.. Перестав бить, я вцепился в его горло внезапно крепкой грифонской хваткой. — Из-за твоего… «чувства прекрасного» нашего друга… нет, моего друга погребло в этой сраной пещере!.. И все, что я слышу, это «трагедия, но нужно идти»!.. Внезапно я понял, что Тессель и не думает сопротивляться, глаза его подернулись пеленой, а ноги безвольно раскинулись в стороны. Это слегка отрезвило меня и охнув, я отшатнулся. К счастью, Тесс был жив. Приподнявшись, он стер с губы выступившую пену и улыбнулся своей обычной грустной улыбкой: — Я крепче, чем ты думаешь… но ты пытался… и у тебя даже получалось… Я уселся на землю, сердито раздувая ноздри. Слепая ярость ушла, но злоба на Тесс и на самого себя продолжала поддерживать огонь, никак не желающий переходить в апатию. Тесс поднялся на ноги и подошел, смотря на меня сверху вниз: — Мы с Маслом были куда ближе, чем тебе кажется… — негромко произнес он. – Вся эта ярость – его заслуга и нужно лишь направить ее в правильное русло… — Русло? — Давай поднимемся на на холм, Пэйнт… В конце концов, если мы вернемся ни с чем… разве это не попрет его жертву?.. Я не шевельнулся. — Поднимись на холм, Сильвер Пэйнтер… и я обещаю, что встану на колени перед отцом… он призовет шахтеров… и тело Масла будет похоронено по всем правилам… Когда мы взошли на холм, передо мной открылось прекрасное зрелище: великий замок, полуразрушенный, он возвышался над широким озером, в котором отчетливо виднелось поддернутое рябью отражение. Как и в доме с привидениями, в замке мне виделся старик, но старик настолько величественный и благородный, насколько величественна и благородна принцесса-аликорн рядом с обыкновенным фермером-земным. И я понял, почему Тессель так стремился сюда – если у дома счет шел на десятки лет, у бассейна – столетия, то Старый Замок стоял, будто еще на тысячу лет. — Возьми кисточку… Мне хотелось взять кисточку, но не для рисования. Я хотел воткнуть ее ему в одно место. В ухо. — Я не художник, Тесс, — процедил я, пытаясь погасить внутренние вспышки. — Когда-то ты был художником… — Плохим художником. — А что ты нарисовал в последний раз?.. Тогда, в десять лет?.. — Удава, сытого. А мне сказали, что вышла полная шляпа. — И после этого ты даже не попытался... Ты даже не попытался нарисовать хоть что-нибудь, кроме той шляпы!.. Я молча смотрел на мольберт. Старый, и с потрескавшимися ножками, погрызенный термитами. Отец Тесселя мог с легкостью купить ему новый, как кисти, которые мой друг снашивал за неделю-две, но Тессель отказывался. В этом мольберте, говорил он, была душа. Это был мой мольберт. — Это был твой не первый рисунок… Ты три раза пытался перерисовать змею, способную проглотить целого слона… А потом просто взял и отнес мольберт на чердак, туда, где он пылился со времен твоего дедушки… Голос Тесселя уже не был голосом ипохондрика. Он все ещё шелестел, но в шелесте слышалась сила, шуршание змеи, заползающей тебе в сердце. Тесс видел меня насквозь. — Бессонница, депрессия… Отказавшись выразить себя через краски, ты попытался заменить это мусором… и сам не заметил, как перестал владеть вещами – они завладели тобой… и Маслу пришлось решать проблему… радикально… Передо мной пронеслись канделябры, светильники, абажуры. Их добрые лица… нет, сейчас сквозь их ласковые улыбки все сильнее проскальзывала лицемерная фальшь. — У меня нет таланта. Нет способностей. — Посмотри мне в глаза, Пэйнтер… Я взглянул на Тесса, снявшего берет. Редкая грива совсем не скрывала еще одну причину, почему Тессель был на домашнем обучении. У бедняги не было ушных раковин. Но сейчас это не имело значения — Тессель тоже смотрел на меня, и в глубинах его красных очей пылали огоньки, и это были не искорки Масла. Это было то самое пламя Тартара, погубившее мою коллекцию. — Не то время, не тот свет, не тот вид… Все это время своими отказами, своим нежеланием попробовать ты продолжал отталкивать меня, Пэйнт... И сейчас я предлагаю сделку. Возьми эту кисточку, Пэйнт… Нарисуй… нарисуй замок, барашка, что угодно… хотя бы набросок… если после этого повторишь, что не твое, я уйду… Я больше никогда не предложу тебя кисточки и уеду в Кантерлот, где буду рисовать сам… Ясное солнце касалось уцелевших шпилей Старого Замка, солнечные зайчики плясали на озерной ряби. Я стоял перед мольбертом и думал о том, что сегодня уже успел потерять половину своих друзей. И если сейчас откажусь даже попробовать, потеряю всех. Когда слегка растрепанный беличий хвостик коснулся холста, голову сдавили тиски, а внутри нее снова запульсировал комок. Нос зачесался от зловония гнилых фруктов. И огонь, разожженный Маслом, раздался в стороны. Он прошелся от моего желудка прямо к мозгу, охватил и ком, и тиски. Запах жженого дерева выбил из моих ноздрей ненавистный аромат, а ногу, в которой кисточка опять налилась сталью, поддержала нога Тесса. — Ну и зачем… — просипел я, борясь с мигренью уже на равных. Зачем он помогает мне? Теперь это не мой рисунок. Не мой замысел. — Я помогаю тебе не больше, чем кисточка… — прошелестел Тессель. Из вредности, чтобы доказать ему и себе, я провел линию и резко остановился. Нарисовал круг. Параболу. Бесполезно – нога Тесселя откликалась на мое малейшее движение. Я рисовал то, что хотел. А хотел я начать с озера. И тогда меня захлестнул поток. Он вытолкнул из тела, из окружающего мира и его времени и увлек за собой. Я увидел замок, его суть, прекрасную в своей вечности. Его форма и цвет… я никогда не смогу этого описать словами. Только красками. И я рисовал. Я больше не был Сильвером Пэйнтером. Не было никакого конкурса, никакой Эквестрии и никаких пещер, Тесселя или Масла. Был лишь замок, его отражение, холст и мольберт. И была кисточка, отдельными взмахами, отдельными короткими мазками раскрывающая суть древности. В этом каскаде эмоций я вспомнил вечер, еще до знакомства с Маслом, когда родители впервые взяли меня к Ричам. За столом не было ничего интересного, и я пошел бродить по дому, пока не затерялся в небольшой галерее. Я помнил, что все было из-за картины. Художник нарисовал на ней город, лодки и озеро, в котором отражалось ночное небо. Я стоял и не мог произнести ни слова, пока мигрень все сильнее и сильнее сжимала мой разум. А когда он взорвался болью, словно сорвав крышку у горшка, я услышал голос: — Красиво, не правда ли? Я повернул голову и увидел маленького жеребенка в берете, укутанного в шаль. — Тессель Рич, — слабо улыбнулся он. – И клянусь, когда-нибудь я тоже буду рисовать подобные картины…***
Когда я отступил от творения, солнце скрылось за шпилями. Картина… картина была далека от завершения, но уже сейчас было видно, о чем и как лягут следующие мазки. — Тесс… — позвал я. – Тесс… я… Тессель?.. Тесселя рядом не было. Я перевел взгляд туда, где Тессель оставлял инициалы, и осел.***
Спустя двенадцать дней я сидел за столиком, положив голову на сложенные перед лицом копыта. Было жарко, черный фрак облепил меня в удушающих объятиях, а горло першило от запахов дорогущих духов и одеколонов, которые выливали на себя представители высшего общества просто в непомерных количествах. Когда ко мне подскочила юркая пегасочка с блокнотиком, общение на себя взяли родители, просто светящиеся от радости. — Журналистка Акне Пейпер, — представилась она. – Скажите, вы гордитесь своим сыном? Хоть он и был «темной лошадкой», но все-таки смог бросить вызов предыдущему трехкратному победителю. Второе место – хорошее достижение, с учетом того, что разница оценок составила всего в полбалла. Естественно, папа и мама гордились, как и Спун. Ну, или по крайней мере она делала вид. — Что вы можете сказать о своем сыне? Его победа – результат таланта? — Может, талант, — улыбнулся в усы папа. — А может, все дело было в том, что друзьям и учебе он предпочел рисование – может ли это быть талантом? — Как интересно! А можете поподробнее? — Естественно. Пэйнтер любил рисовать с детства, и я даже откопал на нашем чердаке старую… ну, пусть будет реликвию – мольберт, принадлежавший еще моему отцу. Пэйнтер никогда с ним не расставался, хотя был период, когда он временно бросил рисовать. У бедного жеребенка развилась бессонница, возможно ему бы помогли друзья, но вот незадача: как видите, у бедняги лейкизм, а жеребята бывают… жестоки. Мы возили его в Мэйнхеттен на осмотр и нам прописали таблетки, но Пэйнтер отказывался их пить. Тогда мы решили сводить его к нашим соседям – мой дружище Ричи имел свою собственную крохотную галерею. Это сработало, Пэйнт начал рисовать как никогда прежде, время от времени подворовывая предметы для своих натюрмортов. — В его работе прослеживается стилистика Тесса ван Рога! — О, да, есть такое. Пэйнтер был его поклонником и у нас даже произошла из-за этого небольшая конфузия с ним и его младшей сестренкой… Но это уже другая история… Звуки звучали все размытее и размытее, меня будто погрузили в теплую ванну. Я с трудом разлепил веки и посмотрел на ближайший бокал. Абсолютно обычный, без всяких лиц. Я снова закрыл глаза и погрузился в дрему. В эту неделю, впервые за несколько лет я смог полноценно уснуть и видеть настоящие, чистые сны. И на границе сна я услышал: — Картина «Отражение» станет достойным экспонатом…