...И осень в подруги я выбрала в этом году

Созданные демоны долго не живут — закон непреложен, исключений нет. Несколько лет, иногда десятилетий — вполне достаточно, чтобы достичь цели своего создателя и убраться назад в небытие; или не достичь и умереть вместе с ним. Пара столетий — максимальный срок: ex nihilo nihil fit, и существа, появившиеся лишь из чьей-то воли и магии, чужеродные этому миру, родившиеся не из материи, но из идеи — эти существа превращались в ничто. Как и должно быть. Есть у мира законы, которые не в силах нарушить даже волшба. …«Тартаросу» шёл уже четвёртый век. И пусть и магия их, и проклятья, и память, и даже тела ослабли, но лица в зеркалах были всё такими же юными, под ногами всё так же путались по-прежнему чёткие тени, а руки не начинали просвечивать, как намокшая белая рубаха, показывая кости — самое крепкое, кроме воли, что у них есть. Если видно кости — значит, уже всё, говаривала Марде Гиру его наставница, одна из немногих его знакомых, кто застал прошлый выводок созданных кем-то демонов. Как же её звали?.. Марде Гир уже не помнил: много воды утекло с тех пор, он почти ничего не помнил точно со времён своей яркой юности. Как наложенные чары неумолимо слабеют со временем и в конце концов спадают, как даже самый сильный яд, стоящий без дела слишком долго, становится несмертельным., так и демоны Зерефа напоминали лишь тень себя прошлых — но воля их прочнее костей, и желание выполнить своё предназначение хранило их и бережно несло сквозь дни, и года, и века. Зереф назвал их вечными, и они действительно ближе прочих подошли к тому, что мальчик из глупой сказки никак не мог сложить из льдинок. Они не могли прекратить своё существование, не исполнив волю Создателя, а он желал неисполнимого — и упрямство не давало им рассыпаться эфирными искрами, и «Тартаросу» шёл уже четвёртый век. Вернуться к Зерефу — перестать существовать так, как сейчас: грозные древние твари, порождения величайшего темного мага. Вернуться к Зерефу — снова стать бесплотными защитниками маленького испуганного мальчика, мечтающего о ком-то достаточно сильном и страшном, чтобы ни один дракон, демон или человек — никто — не добрался до него, не разрушил все, что он любит. Он так боялся смерти. …А позже стал желать её так яро, как может желать только человек, потерявший всё и виновный в несчастьях и гибели других. Убить его и исчезнуть с ним вместе, вернуться к нему. Вернуться д о м о й. * Возник и исчез «Союз Балам», впал в спячку и пробудился чудовищный Акнология, объявился и вновь ушёл в тень, затаившись, Создатель. Разменяв пятую сотню лет, Марде Гир обнаружил в чёрных, как копоть, волосах первую седую прядь — и понял, что дальше тянуть нельзя. Более половины этериасов не откликалось на зов Сердца Преисподней после гибели. Нормального плана придумать не удалось, несмотря на то, сколько времени у них было. Снять магическую печать с книги Энда, найти мальчишку — драгоценного брата Зерефа, пусть и не ясно ни капли, где и кого искать, — и дать ему силу и душу, сотни лет хранившуюся меж желтоватых станиц с красными чернилами. Убить Зерефа. Исчезнуть самим. Вернуться домой. Нормального плана придумать не удалось — и всё пошло наперекосяк. Вмешались и испортили всё жалкие человеческие маги, появились из ниоткуда драконы, с рыком сцепились над Кубом, как в худшие времена, когда то и дело в их резиденцию врезались крылатые рептилии. Почтил их своим присутствием Создатель — Марде Гир, даже не представлявший, насколько ослаб, насколько недооценил Сильвера и прочих людей, заверил его, что всё ещё может выполнить его волю… Вот только воля Зерефа изменилась — он больше не хотел умереть, он, кажется, хотел убить всех остальных — но точно своих желаний не знал даже сам. В конечном итоге всё существование демонов «Тартароса» оказалось бесполезным. Всё, что они сделали, не имело никакого значения для Создателя; даже Абсолютный Демон, венец творения проклятого мага, оказался ему не нужен. Марде Гир вернулся наконец домой и — память ли подвела, как он сам — Зерефа?.. — не узнал его, этот дом. Что-то изменилось. Только что?.. Сочились бурой кровью, сгорая, страницы. По щелчку пальцев, тех самых, когда-то бережно и терпеливо исписывающих, изрисовывающих, оглаживающих ласково. Изменилось только одно. Его не ждали.