Lovely Complex

Отабек странный. Вечно ворчит на Юлю по пустякам, не замечая по-настоящему важных вещей. То без шапки выбежала осенью за хлебом, то без куртки запрыгнула на мотоцикл, то ноготь опять откусила, увлеклась — а нотаций, как будто он её с сигаретой застал, если не хуже. Зато бревна в собственном глазу предпочитает не замечать, и это бесит хуже поросячьего розового платья Кацуки для короткой программы! Юля пытается, правда пытается как-то сгладить углы, подстраивается, в очередной раз проглатывает матерный клубок назревшей обиды. Не на Отабека — на природу, на мир, на собственные гены, наконец. И продолжает идти на полшага позади Отабека, держит его не за ладонь, а под локоть, на лестницах тормозит на пару ступенек ниже, отбивает себе по рукам, когда опять хочется повиснуть на нём, как раньше, смотрит с первого — самого нижнего — ряда трибун на него, гордо стоящего на вершине пьедестала… А всё потому, что за последний год вымахала почти на голову! — Дурочка, — говорит Отабек каждый раз, когда Юля называет себя дылдой-переростком. Улыбается ещё, подлец, и по макушке гладит, куда дотягивается. Каково самому Отабеку, даже представить трудно. Такой крутой, такой красивый, такой горячий во всех смыслах — и вдруг почти буквально теряется в тени своей длинноногой подружки. Да к чёрту эти ноги и «модельную внешность», к чёрту все благотворительные съёмки и весь чемпионский гардероб! Лучше была бы коротышкой, и дразнили бы все кругом метром с кепкой. Зато Отабек рядом с ней выглядел бы нормальным парнем, а не пойманным гномом-заложником… Встретил, обнял и заблудился в двух ногах-берёзах — не выберется никак. Иногда Юля представляет себя на его месте и хватается за голову: ну за что?! Это несправедливо, это же издевательство какое-то. Всё чаще посещает мысль, что было бы даже не так обидно, если бы она родилась парнем. Вот поедет на Олимпиаду, выиграет там своё последнее женское золото и бахнет на призовые операцию. И уйдёт в мужское одиночное. Или не уйдёт, потому что с новым центром тяжести обращаться не умеет. Или потому, что очередь желающих её за это убить выстроится длиннее, чем в Эрмитаж: от родного деда с Отабеком до чуть менее родных, но не менее грозных Якова с Лилией. Иногда нервы всё же сдают. Как, например, в момент редких прогулок и тишины, когда Отабек держит Юлю за талию, а ей удобнее пристроить руку ему на плече, им в спину вдруг прилетает ехидное и чужое: — Ты глянь, кабаре-дуэт вернулись! Ну и коротышка. «Ца-ца, когда муж пошёл за пивом!» — Чо вякнул? — грозно разворачивается Юля, давя своим рычанием и внешним видом внезапный взрыв смеха. — Брось, пойдём, — говорит Отабек и, сжимая пальцы на талии сильнее, уводит её дальше. — Не обращай внимания. — Нет, ну ты слышал?! — Слышал. Но это же я коротышка, почему тогда бесишься ты? И сказать в ответ нечего, только ударить хочется. Его что, это совсем не задевает?! Логичный вопрос «А почему ты не бесишься?» застревает на полпути, когда Юля встречает фирменный укоризненный, но совершенно спокойный, без тени раздражения, взгляд из-под густых бровей. — Тебя не устраивает мой рост? — добивает Отабек какой-то своей невнятной то ли казахской, то ли просто мужской логикой. — Нет! У тебя самый идеальный рост вообще для всего — для фигурки, для мотаков, для плацкартных полок, для дверных проёмов в хрущёвках… — Тогда что тебя не устраивает? С чего бы начать? Что она девушка. Что такая дылда. Что сама чувствует себя начинающим стендапером, который впервые вышел на сцену, каждый раз, когда наклоняется к Отабеку поцеловать. Что понятия не имеет, как с этим справиться и убедить весь мир, в том числе и себя, что они нормальная пара, ничуть не хуже других. Так и не подобрав слов, она молча и тяжело вздыхает. Усталый вздох Отабека кажется саркастичным лесным эхом. — Дурочка, — привычно тихо повторяет он и тянет за собой на ближайшую скамейку в парке. Когда они сидят, их глаза почти на одном уровне, и прятать их получается с трудом. Юля уже и не пытается — смотрит в ответ хмуро и несогласно. Тогда Отабек достаёт телефон с вечно подключёнными наушниками, протягивает один ей, другой цепляет себе, долго листает плейлист и включает трек. И вместе со старой, когда-то давно слышанной мелодией в голове и груди звучит одновременно восторженное и ласковое: She’s so high High above me She’s so lovely… Отвести взгляд становится совсем невозможно, когда Отабек смотрит сам и повторяет текст одними губами, заставляя ёжиться от невидимой, но ставшей почти осязаемой мысли: She’s so high Like Cleopatra, Joan of Arc, or Aphrodite И собственные губы предательски растягиваются в неловкой улыбке. А Отабек решает добить этой своей то ли мужской, то ли казахской логикой: — Мне нужны новые берцы. Если хочешь, давай поищем их на высокой подошве. А если не найдём, всегда есть запасной вариант Петра Первого: две пары сапог. Ну что вот с ним таким делать? Конечно, проблему это не решит и не избавит от въевшегося под кожу дурацкого комплекса роста, но хотя бы на какое-то время бурлящий вулкан раздражения и самоуничижения в груди Юли успокаивается и лишь мерно попыхивает остаточным ворчанием: — Только попробуй пойти их покупать один! Под меня будем мерить. А я, уж так и быть, надену кеды. — Да не переживай ты так, — усмехается Отабек, ероша пальцами и без того спутанную светлую копну волос. — По статистике, мужчины растут до двадцати пяти лет, так что… Юля опять хмурит брови, сдувает чёлку со лба и смотрит скептично, недоверчиво. Долго молчит, прикидывает, сколько ещё лет будет расти она сама… И решительно мотает головой, так что чёлка снова падает на глаза: — Нет уж, берцы всё равно пойдём брать. На природу надейся, а сам… ну ты понял. — Понял, — уже откровенно смеётся Отабек и звонко целует в недовольно сморщенный курносый нос.