Отец

      Вот и еще один день прошел… Как обычно, дни летят со скоростью света… Не успеешь проснуться, а уже пора ложиться спать.       После всего случившегося я часто прихожу на этот балкон ближе к ночи. На балкон моего кабинета. Смотрю на умиротворенно работающих синтов, которым не нужна еда и сон, на сотрудников, спешащих по своим маленьким комнаткам — кто-то к семье, а кто-то, как и я, коротать вечера в одиночестве.       Наливаю себе немного довоенного виски — настоящая роскошь по современным меркам, усаживаюсь в кресло, мягко охватывающее мое уставшее тело, и окидываю взглядом монументальный интерьер Института. Ощущение, как будто это не лампы в потолке, а тысячи звезд. Как будто я на поверхности, а не под многими тоннами земли… Разве что здесь тебя не пытаются ежеминутно прирезать полоумные рейдеры, обдолбившиеся наркотиками, и не пытаются сожрать мерзкие гули.       Отпиваю из хрустального бокала, украшенного гравировкой с хитроумно переплетенными змеями, немного алкоголя. Его вкус, пряный, с нотками ванили, мягко растекается во рту. Еще раз смотрю на Институт изнутри, и снова задаю себе уже надоевший вопрос: а что, если бы я поступил иначе?       Отпиваю еще раз, и перед глазами предстает знакомая картина, которая мне снится достаточно часто. День, когда прежняя жизнь вдруг рухнула…       Нора, Шон… Горько усмехаюсь… Как будто не прошло 200 с лишним лет… Я до сих пор могу ощутить ее последнее прикосновение к моей руке, вспомнить, как звучит ее голос. До сих пор иногда просыпаюсь посреди ночи и пытаюсь взглядом найти ее. Конечно, я знаю, что ничего не обнаружу. Лишь тень прошлого… Норы больше нет, ее тело навсегда осталось в Убежище 111. Помню недоумение вперемешку со странными чувствами: отчаянием, злобой, безысходностью. И помню, как Келлог всадил в нее пулю.       Я лично прикончил этого ублюдка, но почему-то мне это не принесло ни радости, ни грусти. Это было… Безразлично, как если бы я нажал кнопку. Может, люди, что нажимали в последний день на красные кнопочки в далеком 2077 году тоже испытывали похожее чувство безразличия, обрекая миллиарды на смерть?       Снова любуюсь переплетениями линий на лифте, похожими на цепочку ДНК. Знал ли я в тот день, когда разом потерял всю семью, что окажусь в этом месте? Знал ли, что я не буду испытывать никакой ненависти к тем, кто похитил моего Шона?       Многие месяцы поисков, постоянных скитаний… Даже и не вспомнить, сколько всего я повидал в Пустоши. Огромные животные, отвратительные гули, жестокие рейдеры и безумные супермутанты — это лишь совсем небольшой список того, с кем мне «посчастливилось» увидеться. А ведь были еще и синты, вселяющие ужас своей неестественностью.       Нынешнее третье поколение синтов не чета предыдущим, это уж точно. Ведь мало кто мог подумать, что тот же мэр Даймонд-сити или один из вернейших сторонников братства — не живые люди, а лишь машины? Машины, которые до сих пор пугают жителей Бостона. Это естественно, ведь их скудный ум не в силах примириться с мыслью о том, что механизмы так же хорошо умеют чувствовать. Что человек давно не уникален.       И после долгих месяцев я все же смог попасть в Институт. Смог найти своего сына. Помню, что тогда просто не поверил глазам — передо мной стоял почти что старик. Но сомнений быть не могло — тот же нос, те же глаза, скулы Норы… Это был Шон. Мой Шон.       Конечно, для меня прошло меньше года со дня расставания. Но для него — без малого шесть десятилетий. Совсем неудивительно, что он ничего особо и не чувствовал ко мне. И за это я никак не могу его винить. Это всего лишь глупое стечение не менее глупых обстоятельств.       Смотрю в темный экран Пип-боя — и вижу отражение сына, только лишь чуть моложе и с немного другой прической. И шрамом через весь глаз, так любезно оставленный мне старейшиной Мэксоном, вечное напоминание о победе Института в битве у бостонского аэропорта. Иронично, что Братство было уничтожено своим же оружием, и погребено под пеплом своей же летающей крепости «Придвен». Хотя нужно признать, Артур меня все же немного зацепил своими речами, своей смелостью и самоуверенностью. Правда, именно это его и сгубило…       Мне до сих пор больно вспоминать день, когда мне снова пришлось расстаться с сыном. Подумать только, передовые лекарства, уникальные схемы лечения — но ничего не помогло, и, отказавшись от продления терапии, мой сын сгорел у меня на глазах буквально за пару недель. Помню, как он сказал мне: «Знай, я благодарен тебе за то время, что мы провели вместе». И до сих пор эти слова ранят сердце, которое давным-давно уже ничего не чувствует. В тот день я потерял его. Снова.       По щеке скатывается слеза. Теперь у меня действительно не осталось никого из семьи, хотя Шон-синт старается быть мне сыном, но я прекрасно понимаю, что это всего лишь машина, модель, хоть и абсолютно идентичная даже в генетическом плане. Со дня смерти Шона я ни разу не выходил на поверхность — слишком много дел оказалось внутри Института. Интересно, изменилось ли там хоть что-нибудь?       И еще раз задаюсь вопросом: а что, если бы все было иначе? Сколько возможностей упущено, сколько всего утеряно безвозвратно?       Я залпом допиваю остатки алкоголя в стакане и встаю из кресла. Подхожу к стеклянному ограждению и оглядываю взглядом все огромное помещение. Синты все так же трудятся где-то там, внизу. Кто-то из ученых сидит на балконе и тоже задумчиво смотрит куда-то вдаль. Интересно, о чем он думает?       Он замечает меня и делает приветственный жест. Отвечаю кивком головы и нахожу взглядом памятник моему сыну, рядом с которым я распорядился посадить розы — настоящие, не синтетические.       И понимаю, что все-таки Шон был прав. Не нужно ворошить прошлое и перебирать раз за разом варианты, как могло бы быть.       Все эти синты, ученые… Они надеются на меня, рассчитывают на правильность моих поступков. Они — все, что у меня осталось. Моя семья, мои дети… А я…       Я — их Отец…