Четыре небесных царя

День был прекрасный и светлый. Тополиный пух лениво парил в сияющем воздухе, солнце пригревало цветы, ветер играл ветвями деревьев и подолами женских юбок. По телевизору в очередной раз показывали «Сон в красном тереме», и четыре соседки, собравшиеся на лавке у подъезда, бойко препирались о том, кого из своих кузин должен выбрать Цзя Баоюй. Целый батальон голубей топтался у лавки и жадно косился на гору тыквенных семечек, которую соседки честно делили между собой. Время от времени старшая из них, тётушка Янь, вздыхала и бережливо отсыпала голубям горсть или две. Тут же начиналось подлинное птичье светопреставление; продолжалось оно яростным писком, а заканчивалось бурей шелухи и выдранных перьев. Впрочем, среди людей бушевали не менее жаркие страсти: когда младшая из них, тётушка У, принялась расписывать недостатки болезненной Линь Дайюй, между ней и тётушкой Чунь едва не дошло до драки. Было ясно, что положение нужно спасать. — Сливового чаю? — предложила тётушка Янь и, не дожидаясь ответа, разлила освежающий напиток по чашкам. Сердито сопящие тётушки У и Чунь сделали пару глотков и продолжили сверлить друг друга взглядами. Нужна была новая стратегия. — А помните, — задушевно протянула тётушка Ся, — как наш наркоман со своим хахалем соседку затопил? Все помнили. Все жаждали услышать эту историю ещё раз. Все отрицательно покачали головами и потянулись за новой порцией семечек. — Дело было так. Просыпаюсь я, значит, в полвторого ночи... — тётушка Ся сделала театральную паузу и метким плевком отогнала особо нахального голубя. — От того, что на этаж выше кто-то в дверь тарабанит. И крики слышу: «Откройте, откройте, у меня потоп!» А кто кричит? А-Лянь кричит! Я её знаю, хорошая девушка, в гостинице работает на этой, как её, рецепции. Всегда поздоровается, улыбнётся, с восьмым марта поздравит, чтоб ей муж хороший достался и детишек побольше... — Ну а с наркоманом что? — встряла тётушка Чунь. — С потопом? А-Лянь мы знаем, не пьёт, не курит, мужиков не водит, что о ней языком чесать? — Так я и говорю, кричали про потоп! — тётушка Ся свысока взглянула на подругу и продолжила. — Я быстрее включаю свет, ношусь по комнате — нет, вроде нигде не течёт. Тогда я за халат, за тапки, и бегом вверх по лестнице. Смотрю: точно, А-Лянь у наркоманской квартиры стоит, чуть не плачет. Только я к ней: «Деточка, а в чем дело?» Только она рот открыла, как дверь распахнулась, и что я вижу? — И что ты видишь? — хором переспросили её товарки. — Нашего наркомана я вижу! — торжественно объявила тётушка Ся. — Стоит на пороге весь мокрый, расхристанный, глаза бегают, руки трясутся... — А когда они у него не трясутся? — риторически вопросила тётушка У. — Когда жмуриков режет, поди, — философски заключила тётушка Чунь. — Хотя им-то уже что? Им-то уже ничего. — Пить меньше надо, — подытожила тётушка У, потягивая сливовый сок. — Да не от пьянства это, — подала голос тётушка Янь. — Ему бандиты руки-ноги переломали, когда молодой был. И сестру его тогда убили. И зятя. Передача была по телевизору об этом деле, давно уже, я смотрела. Он и колоться тогда начал, видать, но давно уже завязал. Тётушка Ся шумно вдохнула и выдохнула, а затем громко щёлкнула особенно крупную семечку. — Будете меня слушать или нет? Я ж тут не про бандитов рассказываю, а про нашего наркомана! Так вот, значит, открывает он дверь — рожа красная, патлы дыбом, сам в одних штанах... Я глаза сразу отвела и смотрю в коридор. Вижу, на полу валяются полотенца, а на диване кто-то сидит. Брат его в командировке, племянник в летнем лагере, а это тогда кто? Я аж забеспокоилась, присмотрелась и распознала: точно, дружок его. Тот, что раньше иногда приходил, вежливый такой, обходительный. Молчаливый только. Но красавчик, ничего не скажешь. Пытаюсь вспомнить, как его звать? Вроде Лань Чжань? Он сидит сам не свой, согнулся пополам, за голову держится — никак, думаю, тошнит его? И этот спивается! Тётушка Ся сделала многозначительную паузу и скорбно покачала головой. — О чем это я... Да, а наркоман наш очухался наконец и начал оправдываться. Еле говорит, всё равно как давится словами: «Простите, извините. Я тут... Мы тут... Ванна сломалась… Я раковину чинил...» Я взгляд на него перевожу: губы распухшие, шея в синяках, спиртом несёт за три квартала, ну кого он обманывает? В час ночи! Раковину чинил! За стояк хватался! Тётушки Чунь и У сдержанно захихикали. Тётушка Янь возвела очи горе. — Он А-Лянь и в глаза ни разу не посмотрел, только бормотал невесть что, — продолжила тётушка Ся. — Пить он якобы бросит. Заплатит он, дескать. Да откуда у него деньгам взяться? Сколько пало… патог… патологоанатом заработает? Я уже думала не молчать да всерьёз на него налететь, а он вдруг протиснулся мимо нас, и как пустится бегом по лестнице! Раз — и нет его! Где это видано? — Все они такие, — согласилась тётушка У. — Наобещают с три короба, а потом ищи-свищи. — Но на этом дело не кончилось! — тётушка Ся воинственно помахала указательным пальцем, едва не угодив в нос тетушке Чунь. — Мы вдвоём стоим и не знаем, что делать, а наркоманский дружок тем временем встаёт с дивана, выходит и кланяется А-Лянь. «Приношу, — говорит, — свои искренние извинения». Ишь какой воспитанный, в рубашке и брюках, среди ночи-то! А сам тоже мокрый и растрёпанный! Тут я уже не выдержала: «Извинениями, — говорю, — потолок не залатаешь!» Тогда он и мне поклонился. «Вы правы», — говорит. «Прошу прощения», — говорит. Я смотрю, а уши-то у него от стыда полыхают, и сам он симпатичный такой, ну точно первый муж моей сестры. Что он в нашем наркомане нашёл? Красивые глаза? Непонятно... — И что, помог он вам как-нибудь или извинялся только? — тётушка Чунь сморщила нос в праведном негодовании. — Помог, помог! — уверила её тётушка Ся. — Пошёл в квартиру А-Лянь и долго ползал с тряпкой, воду собирал. Она его всё ругала, а он ни звука в ответ. И деньги ей отдал. Даже больше, чем она просила. Есть ещё приличные люди на свете! Тётушки согласно вздохнули. — Так вот, наползался он там, рубашку изгваздал, брюки порвал, ну да под утро прибрал всё, что можно было прибрать. А-Лянь оттаяла, чаю ему заварила и разрешила посидеть на кухне. Не рассвело ещё, так она пошла спать, а я с ним осталась. Мало ли, стащит чего? Но нет, тут я маху дала. Он даже чай пить не стал. Смотрит только на чашку и слова не скажет, пальцем не шевельнёт. Я уже испугалась: может, он тоже колется? Может, у него этот, как его, приход? Что делать, не молчать же! — Это точно, чтобы ты да промолчала? — буркнула себе под нос тётушка У. Тётушка Чунь снова хихикнула, а потом чихнула, отгоняя от лица тополиный пух. — Я у него и спрашиваю… — неумолимо продолжила тётушка Ся. — В чем дело, мол, сынок? Устал? А он как не слышит. Тогда я с другой стороны: случилось у тебя что, сынок? Беда какая-то? Обидели тебя? Он на меня взглянул краем глаза и говорит чуть слышно: «И я обидел». Ну, думаю, всё ясно, молодо-зелено. Тут не приход, а хуже. Тут любовь. Тётушки зацокали языками и завздыхали, выражая солидарность. — Жалко мне его стало. И я говорю: «Ты, главное, не бойся, а делай. Тебя как звать? Лань Чжань? Вот что, А-Чжань…» Он всё молчит. Сам белый как полотно — ещё бы, ночь не спать. А я беру его чашку, остывшую уже, и выливаю в раковину. «Иди-ка ты, — говорю, — отсюда, да побыстрее. А не то этот твой шею себе свёрнет на улице в темноте. Давай, давай. Потом разберётесь, где чья обида». Тут он со стула вскочил — я опять испугалась, а ну как буянить начнет? А он мне снова поклонился, уже в пояс, потом обернулся — раз, и нет его! Побежал, значит, своего искать. Два сапога пара! — А-Лянь потом хороший ремонт сделала, — мечтательно припомнила тётушка У. — Обои поклеила новые, бежевые такие. Ковёр купила… — Дай человеку закончить! — отмахнулась от неё тётушка Чунь. — И что, как дальше дело было? — Наркоман наш три дня домой не являлся, — тётушка Ся приближалась к финалу своего рассказа. — Три дня его искали… Вроде даже с собаками, а это уже глупость несусветная, он же собак до смерти боится. Лежал бы в канаве полумёртвый, и то бы голоса не подал, если бы лай услышал. Но нашли! И его, и дружка его. Оба угодили в какую-то переделку с криминалом, это даже по новостям показывали. Вот тебе твои бандиты, сестра Янь! Довольна? Тётушка Янь с достоинством промолчала. — Ай-я, зато теперь? — тётушка Ся хлопнула в ладоши. — Как они помирились? Теперь наш наркоман хоть на человека стал похож. И не трясётся почти, и не напивается вдрызг. Дружок его этот чуть ли не каждый вечер здесь торчит... За руки с ним на людях держится. А знаете, кто он? По телевизору сказали! Прокурор он! В академии преподаёт! И с кем связался? — Любовь зла, — заключила тётушка Янь. — Исправит и козла! — фыркнула тётушка У. Тётушка Чунь, бдительно следившая за горизонтом, первой заметила неладное и шикнула на товарок. Чёрная тень упала на лавку, гору тыквенных семечек, голубей, липкий пух и всезнающих тётушек. — Здрасьте! Прокурорский хахаль улыбался соседкам в тридцать два белоснежных зуба. В его видавшей виды авоське бодро звякали гранёные бутылки. — Ну здравствуй, здравствуй, — тоном непримиримого идеологического противника отозвалась тётушка Ся. — В магазине был? — На работе, — возразило несчастье всего подъезда. — Видите? Несу домой почетные грамоты. — Это за что ж тебе грамоты выдали? — скептически поинтересовалась тётушка У. — За примерное поведение! — радостно объявил алкоголик и наркоман. — За заботу о пациентах, личное обаяние, заслуги перед отечеством и... — Ладно, правду говори, откуда коньяк? — сурово потребовала тётушка Чунь. — Приобрёл на трудовые доходы? — Коллеги из полиции подарили, — сознался Вэй Усянь. — За успешно раскрытое дело. Я тут заметил кое-что на аутопсии, им это здорово помогло... Ну да ладно, после работы о работе не говорят. Отметим? Он ловко извлёк из авоськи стопку бумажных стаканчиков и выкрутил пробку из бутылки. — Свадьбу твою когда отметим? — строго спросила тётушка Янь, принимая стаканчик, в котором плескался коньяк. — А? — Как только, так сразу, — пообещал Вэй Усянь и чокнулся со всеми поочередно. Солнце светило всё жарче, тучи белого пуха становились всё пышнее, ветер — всё смелее и крепче. Самый длинный день лета клонился к закату, но до темноты было ещё далеко.