Мой чудесный мальчик

В «Мейдзи» было шумно, как обычно бывает там, где собираются много молодых шинигами, особенно в пятницу вечером. -…а капитан Мугурума в ответ… привет, Кира-кун!.. так вот, капитан: «Встал – место потерял!» Вся компания дружно грохнула. Кира, не слышавший начала истории, тоже улыбнулся, протискиваясь между столиков: - Можно к вам? Не помешаю? - Чтоб ты да помешал! Ну даешь! – жизнерадостно расхохотался Абарай. Подмигнул и кивнул Мадараме – тот был ближе, и тот понятливо потянулся за бутылкой саке. – Будешь? - Не-не, я не пью. - С каких это пор? – беззлобно поддел Хисаги. - С часа змеи шестого дня прошлого месяца, - на полном серьезе сообщил Кира. - Да брось фигней страдать! – отмахнулся Мадраме и снова взялся за бутылку. На его руку с двух сторон легли руки Хисаги и Абарая. - Пожалуй, действительно лучше не надо, - очень твердо сказал Абарай. - Я лучше у вас картошкой угощусь. Можно? – примирительно улыбнулся Кира. И утянул с блюда пару хрустящих румяных ломтиков. Мадараме пожал плечами: - Было бы предложено, - и разлил остатки на участвующих, не обделив и себя. Абарай принялся рассказывать про чудил-новобранцев. Выпуск из Академии был примерно месяц назад, во все отряды прибыло молодое пополнение с горящими глазами и руками из одного места; руки куда надо переставить – это дело нехитрое, обтесывалась молодежь довольно-таки быстро, кроме совсем уж феерических балбесов, про которых по Готею легенды ходили десятилетиями, однако каждый год первые пара месяцев после выпуска были для старших офицеров временем сплошной потехи и головной боли одновременно. Кира тоже присоединился, вспомнив пару забавных случаев из своего Третьего. У Мадараме историй было столько, что не переслушаешь даже за вечер пятницы. Это ж Одиннадцатый! Пару раз брали еще саке. Кира под шумок умял почти всю картошку. Первым, как ни странно, ушел Мадараме, сказав, что пятница пятницей, а утреннего построения никто пока не отменял. Чуть попозже попрощался и Абарай. Посетители тоже постепенно все разошлись. В приоткрытых сёдзи виднелась луна, тоненькая-тоненькая, словно буква «но». Симпатичная официантка, как раз в Хисагином вкусе, принесла им еще чай и ушла в подсобку. Хисаги уже подумал о том, не пора ли и ему расплачиваться и подниматься, как вдруг Кира произнес: - Хисаги-сан, скажи: ты счастлив? Хисаги взглянул на него с удивлением. - Знаешь… а пожалуй что да. Он на секунду задумался… говорить такие вещи Кире все равно что при безногом хвастаться сандалиями, но, с другой стороны, Кира сам завел этот разговор и, судя по всему, действительно хотел услышать ответ. - Понимаешь, я нашел своего капитана. Это как шестерка с девяткой: хоп, и защелкнулись, и всё сразу стало как надо, как будто бы так и было, - он потер татуировку у себя на щеке, такую же, как у его нового капитана. - Рад за тебя, - сказал Кира. Ненадолго умолк, опустив глаза под нависшею челкой. – Так всегда и бывает по итогам крупных событий. А события-то у нас были те еще, куда уж крупнее. Кто-то обрел, кто-то потерял, кто-то счастлив, кто-то несчастен. И это всё правильно. Так и должно быть. Хисаги-сан, - он поднял голову и даже чуть отстранился, словно подчеркивая важность того, что он собирается сказать. – У меня есть к тебе большая просьба. Но сначала хочу попросить еще кое о чем. Даже если ты откажешься – честно, я не обижусь – пожалуйста, пусть всё, что я тебе сейчас расскажу, останется между нами. - Хорошо, - Хисаги кивнул. – Давай. Кира еще некоторое время молчал, собираясь с духом. И наконец сказал: - Я любил капитана Ичимару. Хисаги ничего не сказал, потому что слов не требовалось. - Нет, не так… я люблю капитана Ичимару. И то, что его уже нет в живых, в этом ничего не меняет. Мне больно, что он погиб. И я счастлив, что он оказался героем, а не предателем. Мне бесконечно стыдно, что я сам не понял этого, что я так мало верил своему капитану, что я думал о нем так дурно… но – ведь это именно он так решил, его замысел в том и состоял, а значит, всё правильно и так и должно быть. И я рад, что могу любить его, не стыдясь. - А как же… с капитаном Оторибаши? – осторожно спросил Хисаги. - Капитан Оторибаши – достойный человек и шинигами. Я питаю к нему глубочайшее уважение, и это честь для меня – служить под его началом. Но он – не Ичимару Гин. Сравнивать их, говорить, думать о том, сможет, не сможет капитан Оторибаши когда-нибудь его заменить, занять его место, все такое – это было бы оскорблением памяти капитана Ичимару. И унизительно для капитана Оторибаши. Какие бы в дальнейшем между нами не сложились взаимоотношения – а какие-нибудь обязательно складываются, когда двое работают вместе – это будут уже новые отдельные взаимоотношения, никак не связанные с моими отношениями с Гином. Надеюсь, что нормальные сложатся… Но в любом случае, для меня Ичимару Гин всегда останется моим капитаном. Службе это не помешает. А кто в моем сердце – это моё. Полагаю, капитан Оторибаши тоже это понимает. А если вдруг нет – что ж, если до такого дойдет, я ему это скажу. Я теперь что угодно смогу сказать… - Кира невесело усмехнулся. Хисаги вспомнил, что в казармах Третьего отряда (он видел, когда последний раз был) в галерее бывших капитанов висит теперь портрет Ичимару Гина. Повесил его туда Кира. Говорят, капитан Оторибаши ходил мрачнее тучи. Но снять приказа не отдал. - Не знаю, ты знаешь, нет… мы этого не афишировали… мы были с ним близки. - Знать не знал – кивнул Хисаги, - хотя догадывался. - Видно было невооруженным глазом, да? Я… я ведь долго упирался. Хоть и хотел. Любил его, хотел… а всё равно упирался. Так хотел, что аж… Черт, как трудно о таких вещах говорить по-трезвому. - Тогда, может?.. – Хисаги мотнул головой в сторону пустующей стойки. Кира твердо покачал головой: - Нет. Раз решил нет – значит нет. Это только скажи себе «ладно, один разочек можно» - и всё, дальше разочкам конца не будет. Ладно, что я говорил, это, в общем, не важно. Не про то речь, суть дела не в том. Он был очень нежным любовником. Да, на вид этого и не скажешь, ты сам помнишь, про него какая ходила слава, и он действительно мог быть очень жестким, и вечно всех поддразнивал и язвил, когда безобидно, а когда и очень обидно бывало, ему это еще как нравилось, и меня дразнил чуть ли не больше всех, и он на тренировках оставил на мне больше синяков, чем все Пустые, вместе взятые. За что я ему тоже благодарен. Зато моя голова до сих пор цела. Но в постели он всегда был очень нежным, очень заботливым… он, когда поддразнивал, называл меня «заинька». Из-за глаз, он говорил, что у меня глаза, как у зайца в траве. А еще звал меня «голубые глазки». «И куда это смотрят голубые глазки?». «Уууу, голубые глазки совсем невеселые, сейчас слезки покатятся». «А чему это голубые глазки так загадочно улыбаются?». Он посмеивался и говорил мне «мой вкусный мальчик». «Послушный мальчик». «Мой благовоспитанный мальчик Изуру». «Мой отважный маленький лейтенант». Я так любил, как он говорит: «мой». Тогда, в такие… когда мы… он был особенно нежен, и не смеялся, он шептал мне «такой хороший… Изуру… мой чудесный мальчик». Изуру как-то судорожно вздохнул, чуть не всхлипнул. Хисаги с тревогой посмотрел на него. Но Кира сдержался, даже не понадобилась бумажная салфетка, которую он вытащил из салфетницы. Вместо этого он сложил ее много-много раз, тщательно проглаживая сгибы, а потом скрутил и разорвал в клочки. - Меня иногда это все даже немножко бесило. Только он говорил чистую правду. Я понял только теперь. Не насмешки и не любовные глупости – это всё именно так и есть. Я им и был. Благовоспитанным мальчиком Изуру, маленьким лейтенантом. Как мальчик, который влез в отцовские хакама, до которых еще не дорос, тащатся за ним, как княжеские шаровары, а он вышагивает и гордится собой. Только всё. Теперь – повзрослел. Кира мотнул челкой. Повторил с нажимом: - После всех этих событий. Не знаю, когда это случилось, в какой момент. Когда он ушел, я был как раз тем самым мальчиком, и еще долго потом. Когда бился, не знал, что делать, жить не хотел… Не знаю, когда. Но теперь, когда всё закончилось – я осознал, что повзрослел. Дорос до собственных штанов. То есть до своего шеврона. Всё. Уже взрослый. От фонаря по полу пролегла полоска желтого света – как раз наружу, прямиком в сдвинутые сёдзи. - В старину в знатных семьях проводили обряд гэмпуку. В Великих домах проводят и сейчас. А в остальных забросили, в нашем уж поколения, наверное, три как не делают. Но я хочу через него пройти. Поздновато, на второй сотне, - Кира усмехнулся, - но пусть лучше то, что должно, будет сделано слишком поздно, чем так и останется несделанным. Хисаги-сан… - Кира поднял на него большие голубые глаза, - мы, конечно, не в родстве, но мы вместе прошли через все эти события, так что, я думаю… Кира Изуру внезапно поднялся из-за стола, опустился на колени и низко поклонился ему. - Хисаги-сан, я прошу вас сделать это для меня. И Хисаги вдруг отчего-то разом очень поверилось, что его товарищ – и впрямь из старого знатного рода Кира. - Хорошо, - он кивнул. – Говори, что надо делать. *** В понедельник утром лейтенант Кира Изуру вошел в контору Третьего отряда. Рядовые и младшие офицеры привычно кланялись ему, он кивал в ответ, а за спиной у него кто-то удивленно присвистнул, и за лейтенантом шлейфом полз шепоток. - Доброе утро, капитан Оторибаши. Кира поклонился и прошел к своему рабочему месту. Роуз вытаращился на него, не сразу найдя слова. - Кира-кун! Где твоя знаменитая челка? Светлые волосы лейтенанта были коротко острижены, и небольшая легкая челка – скорее ее символическое обозначение – была зачесана на левую сторону, оставляя открытыми голубые глаза. - В прошлом, - сказал Изуру. - Там же, где и все остальное. Капитан, прикажете мне провести утреннее построение?