Часть 1
5 октября 2019 г. в 04:53
Несмотря на все запреты и советы Артура, по утрам от шато Д’Омбраж поднимались в прозрачное небо плотные клубы дыма; по ночам ярко горели жаровни, отпугивая несуществующих крыс, заросли плюща со стен медленно, но верно исчезали, разбирались завалы из камней и балок. Присутствие в замке людей было видно невооруженным глазом — иногда Артур отходил подальше от шато и наблюдал, как, почти неразличимые, суетятся во дворе его друзья. Издалека чётко было видно размашистые движения Родерика, Лукаса, спешившего по своим загадочным делам, уткнувшись в книгу, вкрадчивую грацию его сестры, нервную и угловатую походку Амиции. Горький вкус травы во рту держался ещё долго после того, как Артур выплевывал травинки, которые срывал по пути, и возвращался в шато.
Ему хотелось поскорее убраться из замка — и никогда из него не уходить. И дело даже не в компании, которая впервые за много приняла его и Мели такими, какие они есть — но самым главным была Амиция. Она стала для Артура солнцем — обжигала и грела одним своим присутствием, меняло что-то внутри Артура, заглушало привычное повеление бежать-бежать-бежать куда подальше от опасности. Неприятности преследовали Амицию по пятам, и сам Артур сполна почувствовал это на своей шкуре.
Он никогда не рассказывал, что именно случилось с ним в застенках инквизиции. Хватит с головой и кошмаров, которыми он будил всех почти каждую ночь; фантомного ощущения крошечных лапок на коже, шуршания в стенах, которое сводило с ума, и оглушающего писка, который, кажется, преследовало его везде.
Николас никогда не снимал шлем, Артур ни разу не видел его лица — и он сомневался, что кто-то ещё видел. Ему же хватило и шлема — узкие прорези забрала виделись в полудреме, заставляя вскидываться со сбитым дыханием, зажимать рот, чтобы не наблевать прямо на чистую (и свежую, господи, как ему будет этого не хватать) постель. Его уговаривали покаяться во имя любви Господа, но Артур больше не верил ни в бога, ни в дьявола; он знал, что худшее зло ходит по земле на двух ногах и имеет наглость называть себя человеком.
От прикосновений Артур шарахался — и только сестра смотрела на него из-за этого с опаской и осуждением. Амиция тактично ничего не замечала, Родерик вообще слабо воспринимал окружающий мир и проводил целые дни в кузнице. С ним рядом хорошо сиделось: шипение угля и дров в топке, мерные удара молота о камень, тихая ругань Родерика, когда он обжигался и попадал себе по пальцам. Под эти звуки Артур проваливался в чуткую дремоту и вскидывался от каждого резкого звука, только чтобы снова клевать носом и засыпать под гулкие удары молота. Мели ругалась, когда находила его свернувшимся на сундуке, с окоченевшимим ладонями. В ответ Артур, не стесняясь, орал в ответ — за то, что она уже чувствовала себя в замке как дома, за то, что ей нравилось в большой компании, за то, что она была Амиции ближе, чем сам Артур. Они расползались после этого по разным углам, но потом снова мирились — и иначе никак, ведь и Артур, и Мели прекрасно знали, что у них нет никого, кроме друг друга.
Хотя порой Артуру до боли хотелось верить в иное. Когда его трясло от отвращения и холода ночами, Родерик подтаскивал свой матрас ближе; Лукас смешивал специально для него снотворные и успокаивающие отвары; Амиция штопала протершиеся рукава и докладывала ему больше рагу, чем остальным; Мели просто молчала — и за это Артур благодарен больше всего. Вот только между ними всё равно росло напряжение, и главным образом в этом виновата Амиция.
Её тоску по брату почти можно было пощупать, когда она сидела в одиночестве на самом верху башни, высматривая Хьюго на дороге. К ней не подходили в такие моменты — после пережитого ужаса Амиция часто плакала и терпеть не могла, когда её видели такой; Артур иногда стоял на последних ступеньках, плотно прижимаясь затылком к выщербленным камням, и слушал тихие, рваные всхлипы. Он хотел бы её утешить, только не умел — Мели даже в детстве была сосредоточенной и упрямой, предпочитая выплескивать грусть через кулаки. А сам Артур уже давно разучился плакать, кажется, в тот момент, когда впервые встал перед Мели, раскинув руки, защищая её от кулаков пьяного вусмерть отца.
Воспоминания всё чаще всплывали посреди бела дня — и Артур замирал на одну, две секунды, пытаясь выкинуть яркие картинки из своей головы; кошмары всё чаще будили его по ночам, оставляя пустым и дрожащим, с холодной испариной на лице. Они будто хотели сообщить что-то, но Артур только и помнил, что красные отблески на своем лице, пустую щель забрала и холод тюремной камеры.
Тягучее ожидание заполняло дни, словно густое масло; Артур не находил себе места, бесконечно представлял, как они с Мели покидают замок и уходят куда глаза глядят, возвращаясь к привычному стилю жизни. Но сразу же откидывал их — потому что была Амиция, крепким канатом привязавшая его к этому месту, к той сумасшедшей круговерти, в которую его втянули против воли. Он пытался поговорить с остальными на этот счёт — но Лукас был занят исследованиями, от которых все комнаты воняли серой и чем-то ещё, нестерпимо мерзким. Мели отвесила ему пару сильных оплеух и прошипела, чтобы Артур никогда больше не смел поднимать эту тему. Оставался только Родерик, но с ним о таком Артур по доброй воле не заговорит.
Он видел, какими глазами Родерик смотрит на Амицию. И Артур почти не завидовал — сыну кузнеца суждено совершить что-то великое и ужасное, он отважен и смел, а сам Артур... Он вор, бывал и убийцей, а после всего, что с ним случилось, он не имеет права коснуться Амиции даже пальцем. Вот только она так не считала: они то и дело сидели рядом, сталкиваясь плечами, вместе работали в замке, вместе каждый вечер расставляли жаровни, от которых потом оставались волдыри на ладонях, и выпадали спаленные дыханием огня брови. Артур не против — он жадно смотрел на тяжело дышащую Амицию, немного рассказывал о себе и гораздо больше слушал её. О брате, об отце, о матери: эти рассказы — как смазанные следы на земле, они нечеткие и неясные, зато про охоту или своего пса — объемные и живые, и Амиция улыбалась гораздо чаще, чем когда говорила о семье.
Когда крысы ворвались в замок — волна тел, выплеснувшаяся на мозаику во дворе, оглушавшая своим писком и скрежетом зубов, крохотные лапки, шуршащие по камням — Артур едва сдержался, чтобы не убежать. С одной стороны его обжигало тепло жаровни, с другой — была темнота, наполненная тысячами горящих глаз, в которых билось только одно желание. Разорвать, сожрать, обглодать кости, а после покатиться дальше в поисках новой жертвы. Тварей в замке Артур переносить уже не мог — он первым сбежал, ничуть не жалея о своём поступке, и остановился только, когда понял, что Амиция осталась позади; он рванулся назад, но Мели удержала его за край куртки и предложила подумать головой. Её план пусть не был идеальным, но обещал хоть какой-то выход; и абсолютно не учитывал Николаса, как понял Артур, когда фигура из его кошмаров разнесла дверь. Потом была гудящая болью темнота и пронзительный, оборвавшийся на высокой ноте, крик Амиции.
Артур вырвался на него из глубин ужаса, тяжело дыша. Голова страшно болела, но не было времени — он слышал голос Амиции со двора, дым начинал постепенно заполнял замок. Столкнуть леса было просто; ещё проще было поднять достаточно тяжелый камень. Наконец-то Артур мог положить конец своим кошмарам, навсегда уничтожить того, кто виделся ему по ночам столько времени. Но, захлебываясь кровью и протягивая руки к Амиции, Артур понимал, что он не успел. И не успеет уже никогда.