***
Ледяная пустота коридоров Тринадцатого настигает везде, куда бы ты не пошёл. Она незаметно подкрадывается сзади, невесомо касается спины скользящими движениями и, в конце концов, крепко обнимает за плечи, целиком обволакивая с ног до головы, обдавая кожу противным холодным воздухом. Она — охотница, а я — жертва. Иронично. Но даже тогда, когда всё пространство, что окружает меня, ограничивается квадратной каморкой метр на метр, эта пустота настигает меня: беспощадно лижет пятки, пускает по коже мурашки, холодит вечно дрожащие руки, которые уже никогда не смогут снова натянуть тетиву. Пустота сжирает. Не оставляет и шанса на спасение. Она — вакуум. Поглощает и не оставляет после себя ни-че-го. Я — пустота. Я — ничто. Без него уж точно. Глубоко вдыхаю-выдыхаю несколько раз, стараясь усмирить нервную дрожь в ладонях, и делаю попытку вытащить катетер из вены, не повредив сосуд. Успешно. Отбрасываю трубку в сторону и погружаю пальцы в растрёпанные сальные волосы, тщетно пытаясь воссоздать его прикосновения. Жалкое подобие. Я сама — жалкая. Если раньше почти весь Панем был уверен, что это я спасла Пита на прошлогодних играх, то сейчас все те, кто видел меня в Тринадцатом, знают — это он был моей панацеей. Это он жертвовал и спасал. Поэтому, когда его нет, я погибла. Без его тепла и поддержки, без его сильных рук, без доверчивого взгляда я чахну. Не живу. Лишь существую, вечно накачанная кучей лекарств и успокоительных. Я — оболочка, из которой вынули душу во время грохота пушки. Я почти ничего не чувствую. Только страх перед пустотой, фантомные воспоминания прошлого и навязчивый шум в голове, который не даёт мыслить ясно. Уходи. Дай мне исчезнуть. Затихни! Но звук лишь становится громче и не думает прекращаться. Отросшие ногти ломкие и не очень длинные, но если приложить определённую силу, то можно вогнать их под кожу, пустив кровь по запястьям. Чтобы умереть недостаточно, но чтобы почувствовать хоть что-то — вполне. Поэтому я раздираю руки до язв, тщетно пытаясь вернуть себе былые ощущения. Шум в голове затихает лишь на мгновение, и в этой тишине слышится только: «Жалкая мазохистка». А потом звук возвращается, и по моим щекам непроизвольно начинают течь горячие горькие слёзы. Они не очищают. Они только душат, мешая дышать, и мне кажется, что умереть так — совсем неплохо. Вытираю лицо ладонями, оставляя на щеках следы свежей крови из ран, и бросаюсь вон из каморки. Бегу к себе в палату быстро, но не попадаюсь на глаза другим. Всё делаю скрытно. Единственное, что настигает меня, — пресловутая пустота, залезающая прямо в горло. Мутит и тошнит, но я не отклоняюсь от маршрута. Попав в палату, первым делом прикладываю какую-то тряпку к разодранному запястью, чтобы не испачкать всё вокруг кровью. На инстинктах выставлю новый катетер в вену и подсоединяю его к капельнице. Тяжёлым грузом оседаю на плиточный пол и кручу колёсико подачи лекарства. Сверху давит одиночество. Морфлинг, попадая в кровь, делает мысли мутными и расплывчатыми. Он уносит горе, оставляя после себя небытие. Слёзы высыхают, кровь на ранах сворачивается, и тело расслабляется. Морфлинг приносит покой. Он — забвение. За мутной стеной наркотика безопасно. За ней ничего не видно. За ней меня не существует. Руки безвольно падают на колени, что опустились на холодный пол, и голова откидывается на бортик койки. В мысли тёплым молоком заливается безразличие. Оно спасает от пустоты, которая нагоняет тоску. Когда не чувствуешь ничего — страшно, но когда тебе всё равно — уже без разницы, что ощущать. Морфлинг приносит этот сладкий пофигизм. И я его с наслаждением смакую, упиваясь каждой капелькой. — Разве это, кем ты являешься, Огненная Китнисс? Голос откуда-то сбоку мягкий и знакомый, но в нём играют нотки цинизма и насмешки. Я провожу ослабевший ладонью по лицу, убирая пряди, и оборачиваюсь. Замираю. Доверчивые голубые глаза прищурены, искрятся из-под светлых ресниц, смотрят уверенно изучающе. Губы тонкие розоватые и изогнуты в саркастичной улыбке. — Разве такая гордая девушка способна заниматься саморазрушением? Пит обходит койку со стороны и присаживается рядом со мной, удобнее располагая ногу-протез. Разворачивает подбородок и вглядывается в мои глаза, ища там что-то своё, недоступное остальным. А у меня дыхание перехватывает от этого взгляда и от всей ситуации в целом. Мысли медлят из-за морфлинга, но я настойчиво пытаюсь их ускорить. Тщетно. — Пит? — банальность глухо срывается с моих обветренных губ. — Да, — в своей привычной заботливой манере отвечает парень и перехватывает мою раненую руку своими мозолистыми тёплыми пальцами. — Ты считаешь это правильным? — продолжает он, проводя по кровоподтёку. — Не знаю, — глупо отмахиваюсь я, вспоминая, как начать дышать снова. — Без тебя я ничего не знаю наверняка. Он поднимает уголок губ и усмехается, выше ведя ладонью по моей руке. Мажет губами по коже, делает всё то, что будоражит меня изнутри и вызывает те эмоции, которые, мне казалось, я забыла. — Без меня твоя жизнь была бы намного проще. — Неправда, — отрицаю с былым пылом и чувствую, как морфлинг тяжело оседает на стенках сосудов. — Без тебя всё стало только хуже. Напарник очерчивает мои угловатые плечи кончиками пальцев, ведёт по шее, зарывается в волосы, и у меня мурашки пускаются от этого. Я скучала. Морфлинг больше не помогает. Пустота настигает намного быстрее, чем я того ожидаю. Опрометчиво бросаюсь в объятия Пита, вновь ища в них заботу и ласку, срываюсь на истеричные слёзы, дышу прерывисто. Веду себя порывисто и отчаянно. Потому что по-другому уже не могу. — Я без тебя не живу… Пожалуйста, не уходи… Будь со мной… Пит крепко держит меня за плечи, жадно вглядывается в покрасневшие глаза и смягчается. Заботливо вытирает слёзы с моих щёк и нежно прижимается губами к виску, обдавая кожу горячим дыханием. — Всегда. И пустота смыкается вокруг меня со всех сторон, не оставив путь отступления.***
— Личное дело мисс Китнисс Эвердин, дистрикт Двенадцать. После перенесённых тяжёлых телесных повреждений впала в депрессию. С данным диагнозом наблюдалась несколько месяцев. Причина смерти — передозировка успокоительными препаратами.В полночь, в полночь приходи К дубу у реки, Где мертвец кричал: «Милая, беги!» Странные вещи случаются порой, «Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?»