Смирение

      Ангела приходила сюда часто: либо ранним утром, когда солнце только-только золотило ярко-голубое холодное небо, либо поздно вечером, когда солнце уже пряталось за линией горизонта, и мир погружался в благородный темно-синий цвет. Ангела приходила, когда здесь не было никого, ни одной живой души, лишь тишина — почтительная и неподвижная, временами невыносимо-тяжелая, а порой спокойная и умиротворяющая.       — Привет. — Ангела всегда здоровалась: придя сюда впервые, она просто не знала, как начать разговор, а потом приветствие уже вошло в привычку. — Уже почти два месяца прошло, да?       Это еще две привычки, которые появились после: отсчет времени и вопросы, не требующие ответа. Ангела знала, что будет трудно, не просто трудно, а даже невыносимо: первое время после того фатального поражения их команда не принимала участие в боях и тренировках некоторые время: не было замены бойца и сама Ангела как поддержка временно была разбита и ни на что негодна. К сожалению, это признавали все, даже сама Ангела, но тогда ей было абсолютно все равно. Со временем стало легче: боль не ушла, а притупилась, как стачиваются острые камни в соленной морской воде. Сам Создатель знает, сколько слез пролила Ангела, отпуская прошлое, страшную боль и… любовь. Ангела знала, время не лечит душу, ни капельки, излечить ее — невозможно, уж лучше сразу добейте, чтобы она не мучилась как ненормальная. Она должна была дарить и защищать любовь, а единственное, на что она сейчас способна, оплакивать самое прекрасное чувство, которое только может существовать. Ангела полностью провалилась как вестник любви. Время лишь уменьшило боль, ее чувства затупились как ржавые механизмы, и это было к лучшему, в противном случае она бы не выдержала: сломалась и развалилась на части.       Ангела стала часто вести разговоры сама с собой: ей было невыносимо одинокого, просто чудовищно; до страха, до отчаяния, до нестерпимого крика. Ей казалось, что одиночество, склизкое и удушающее, убивает ее; она словно чувствовала, как ее разбирают по частям невидимые руки, словно видела, как тупыми ножницами перерезаются золотистые нити. После случившегося Ангела жалеет лишь о том, что она не человек. Будь она человеком у нее было бы право выбора: жить или умереть, но она всего лишь машина: ее всегда можно собрать по частям, по механизмам, по шестеренкам. Люди после смерти со временем превращаются в ничего. Ангела хотела бы также, возможно потом, в другой жизни, у нее была бы возможность реинкарнации, но ее «реинкарнация» — это замена механизмов и, в лучшем случае, стирание памяти. Теперь воспоминания для Ангелы — это все. Ей ничего не нужно, никакие человеческие блага, да даже отбери у нее свободу, самое ценное всегда будет при ней.       — Вчера мы снова вернулись к тренировкам. И ты знаешь, ничего не меняется. Как обычно, бег, ловкость, сила и индивидуальные навыки. Синхронность постепенно приходит в норму. Ханаби, как обычно, много кричит и злится, а Харли подшучивает над ней и пародирует, за что получает ото всех: от Джона, от Ханаби и от профессора. И… — Ангела готовится сказать самое важное. И самое страшное, — … к нам присоединился новый боец, Икс.Борг. Он… неплохой парень, но слишком самоуверенный и заносчивый. Лезет в бой как бешенный, за что часто отгребает, и ему не нравится, когда я использую ульт на нем. Говорит, что итак сильный, а моя помощь ему не нужна. Ну, мы пока что не особо с ним спорим, хотя Ханаби уже готова его прибить, если бы не Джон, она бы точно уже кинула в него Хиганбану*.       Солнце постепенно начинает прятаться за горизонт, и вот уже небеса кажутся темно-багряными. Скоро и этот день канет в прошлое и станет очередным «вчера».       — Еще я видела Роджера в лазере. И… он не знал, честно не знал, он почти два месяца с Аргусом были далеко от Земель Рассвета. Он обещал прийти, порывался сразу же, как только я ему рассказала, но Рафаэль его остановила. Кстати, ты знала, что Рафаэль и Аргус теперь вместе, в одной команде? Я… очень рада за них, очень, — почти шепотом произносит Ангела и закусывает губу. Ей не хочется грустить, только не здесь. Она верит, что Руби присматривает за ней и все видит. И она не хочет, чтобы ее любимая Руби видела, как она грустит, как заливается слезами, — а еще…       И Ангела говорит-говорит-говорит, рассказывает что-то до глубокой ночи, веря, что Руби ее слышит. Иногда она пересказывает одно и тоже по нескольку раз, но даже не помнит этого.       Она всегда говорит за двоих; ведь, к сожалению, могильные плиты умеют только слушать.