«Любовь, в которой ты нуждаешься, Никогда не будет найдена дома.»⁵
Шли дни. В школе они больше не видели Клауса Сплендора из параллельного класса, с которым Ричи пресекался на уроках истории и травил скользкие истории, да грязные сплетни. Потом пропал отличник Алан Пистонс, который учился на дому из-за своего аутистического спектра. Черный парень Нейтан. Зануда Патрик Лоу, который был пойман за травку в школьном туалете. Кристина, сводная сестра близкой подруги Ричи — Бетти Рипсом. В общем, всё это нагоняло тоску и горький мрак в души детей. Эдди говорил, что Ричи нужно прекратить бегать к нему, да и сам он больше не горит желанием выходить из дома в ночь. «Моя мать четвертует меня, если узнает про это, понимаешь? — говорил он, — И тогда нам конец!» Ричи отмахивался и уверял: — Конец нам будет тогда, когда этот псих решит залезть к тебе в трусы… — Долбаеб! Все думали, что этот тип — какой-то местный педофил, так как тела детей не находили. Однако пятого ноября всех взрослых созвали в мэрию, на супер-важное собрание. Ричи знал лишь, что там был мэр, местный прокурор и судья, несколько врачей, и коронер. В тот вечер все они подтвердили худшие опасения — в городе появился маньяк. Всех пропавших детей нашли в сточных водах канализации Дэрри. Когда вышел коронер и начал рассказывать о том, в каком состоянии были тела, несколько женщин потеряли сознание: все они, дети, были жутко потрёпаны, будто их убивал не человек, а дикий зверь. У кого-то не было кистей, пальцев, глаз или половых органов, их рты были разрезаны в жутком подобии улыбки, а в карманах тех, кому посчастливилось остаться в одежде были найдены смятые листовки пятидесятых годов. Бродячий цирк, во главе которого — бледный, запредельно высокий мужчина-клоун. На листке — совместная выцветавшая фотография труппы, стоящая перед цирковым шатром с броской надписью «Пеннивайз — танцующий клоун». У других же — не особо удачливых , эта бумага была найдена и извлечена из горла, ноздрей и прямой кишки. Не удивительно, что после этого все так яро испугались. Эдди больше не приходил к Тозиеру, сославшись на «тебе нужно — ты и приходи, псих ты чокнутый, а мне жизнь дорога!» И Ричи, всё же рискуя, бежал по мокрому асфальту туманной ночной улицы города, мечтая наконец быстрее оказаться в теплых объятьях Эдди. Когда он прибегал к нему — тут же заключал его в крепкую хватку, и мальчик не то что чувствовал — он слышал, как громко бьется сердце Ричарда, как тот тяжело дышит ему на ухо, как трясётся его худое тело и дрожат колени. — Я прибежал, всё хорошо…всё хорошо. Всё позади, я не попался, ха. — Балабол шептал это про себя сбившимся голосом, дрожащим, как он сам. Эдди не знал, сколько еще тот будет себя изматывать, да и изматывать его самого. Он видел, как Ричи стал пугаться любого шороха, стал тревожным. Все эти перебежки кончились шестого ноября, когда Ричард, снова прибежавший к нему, казалось бы, даже слишком спокойно и осторожно залезший через окно пошел к нему, взял за тонкие запястья и как-то слишком криво улыбнувшись, упал перед Эдвардом на колени, разрываясь от громких рыданий. Эдди изумленно открыл рот и попытался присесть, но Тозиер крепко сжав его колени, уткнулся лицом в ноги: слёзы затекали между пальцев мальчика; носки промокли насквозь. — Боже, Ричи… — всё, что смог выдать из себя Каспбрак, пораженный до всех пределов сознания. — Я так больше не могу, Эдди, я больше не могу, блядь. — Ричи уже не плакал, а просто обессиленной тушей валялся у его ног. Мокрых ног. Тогда Эдди сказал, что сам придет к нему завтра вечером. Он сказал это неуверенно, как бы «если получится, но я надеюсь, что не получится». И Ричи попросил дать слово. На что мальчик ничего не ответил, лишь потянулся к нему за поцелуем. Они целовались так, будто это был их последний раз. Ричард возбужденно водил руками по его телу, вжимаясь в молодое тело. — Тебя так заводит опасность? На что тот ничего не ответил, лишь нервно усмехнулся и запустил вспотевшую ладонь в чужие шорты. Седьмого числа, ноября месяца, когда в городе закрыли последнюю входную дверь и начался комендантский час, Эдди осторожно, казалось бы, вылез из окна, но в итоге неудачно приземлился на скользкой траве, падая коленями в грязь. Оглянувшись вокруг, он двинулся к дому Ричарда. В отличие от него, Эдвард всегда ходил не через центральную улицу, а через старую часть городского парка, где всегда пугающе жутко светили желтые фонари, но зато путь был в два раза короче. По земле начал слаться густой туман. Воздух был тяжелым и влажным. Было сыро и свежо. В свете фонарей можно было увидеть с трудом различимые песочные капли дождя, а туман… Он казался золотым, блестящим дымом. Эдди, прибавив шагу и, в который раз обернувшись, поправил лямки рюкзака на плечах. Парк кончался за следующим деревом и мальчик уже хотел было вздохнуть с облегчением, как почувствовал за спиной чье-то присутствие. Не рискнув обернуться, он тяжело сглотнул и прикрыл глаза: в висках пульсировало и сдавливало подкрадывающееся чувство паники. — Куда ты уходишь, Эдс? — раздался за его спиной леденящий душу истерический звонкий голос, — Время летать, малыш Эдс! И Эдвард побежал. Нет, он рванул с места так, как никогда в жизни не бегал. Ни на одном школьном бейсбольном матче, ни на одном забеге от шайки Генри. Он бежал так, будто был способен обогнать самого дьявола. Ветер задувал в глаза и нос, дышать становилось невыносимо тяжело, ноги сводила судорога. Эдди быстро обернулся и к своему облегчению увидел, что сзади никого не было. Он глубоко выдохнул и повернулся вперед, как перед его носом внезапно оказался человек. Мальчик не успел затормозить и ударился головой о его грудь, падая на спину. Перед ним возвышался длинный, высокий силуэт. Клоун. Разглядеть его было невозможно из-за света фонаря. Потом тот склонился над ним. Эдди, задыхаясь от ужаса, пытался отползти назад. Глаза клоуна были как смола — непроницаемые. Такие глубокие, что можно провалиться. И по ту сторону глаз — космос, черный и вязкий. Самое страшное, что вокруг не было ни единой души. Было смертельно тихо, только медленно текли мутные воды сточного канала. — К-кто вы? — спросил Эдвард дрожащим голосом. — Моё имя Пеннивайз, — ответил голос. И тогда Эдди увидел его. Это был по-викториански странно одетый клоун. — Ч-что вам ну-ужно? — снова спросил мальчик, откашлявшись. — Хочу немного побыть с тобой, если ты не против. Эдди покрылся испариной: — Я н-не гомик… — Я тоже, дорогуша. У клоуна был убедительный и внушающий доверие голос. — Ты же поэтому так спешишь к своему грязному мальчишке? — левый уголок губ Пеннивайза пополз кверху, и он злобно и порочно усмехнулся, — маленькому пидору Ричи. Попятившись, Эдвард угодил задницей в грязную лужу и намочил кроссовок. Все его противоречия и мешанина мыслей сбились в необъяснимый ужас: этот безумец — потому что он, разумеется, не мог быть настоящим клоуном, разгуливающим по парку, блядь, в поздний вечер — знал всё! И Каспбрак внезапно вспомнил, что ночью — страшно. Что когда ничего не видно — плохо. Что в темноте все становится другим. Что мрак порождает монстров. — Я — живу в твоих самых страшных снах. — Пеннивайз говорил вязким, гипнотическим голосом, ухватившись за корешки подсознания. Каспбрак почувствовал головокружение, невероятный ужас, ощутил, как разверзается твердая земля и как он падает в ее черные недра. Отведя одну руку из-за спины, Пеннивайз явил его взору красный воздушный шарик. Другой же — зацепил Эдди за шею, подтянув мальчика к себе. Обхватив, он погладил его липкими руками и приблизил слюнявый рот к уху: — В моем мире нет боли, дорогуша. В моем мире — только мёртвые огни, абсолютное головокружение и бездна. Эдвард почувствовал боль, невыносимую боль. И захотел закрыть глаза. Но не смог. Поднеся шарик в лицу мальчика, клоун продолжил: — Откажись от борьбы, мой дорогой. Следуй за мной. Я покажу тебе мёртвые огни. Следуй за нами, за всеми нами. Мы все там летаем. И всё вокруг стало покрываться алым цветом: медленно растекаясь, будто кровь, туман превратился в кровавое марево, земля под ним, мокрая от воды, теперь стала казаться пропитанной кровью. Он почувствовал, как ослабли ноги и его чудовищно потянуло вниз. Ощутил неудержимое желание превратиться в ничто, забыться и соскользнуть туда; его глаза так расширились, что, казалось, еще немного, и они вылезут из орбит. Он еще существовал. Чувствовал пустоту. И уже не видел глаз Пеннивайза, видел только мёртвые огни. Падал в них, сквозь них. Когда единственный оставшийся осколок сознания почти достиг предела гибели разума, Эдди закричал — его голос прозвучал неестественно и ужасающе, усиленный акустическим резонатором вселенной. Всё это было похоже на плохой сон или невероятный психоделический трип. Однако в реальности, Пеннивайз, держа его за тонкую шейку, вырезал Эдварду глаза острой длинной бритвой, шепча гипнотизирующим голосом уносящие его сознание, речи.***
Открыв глаза, Ричард увидел потолок. Пахло порохом и сыростью. Пахло алкоголем и сигаретами. Пахло чужими людьми. Услышав тихий звук, он с трудом поднялся с постели и пошел на объект шума. Выйдя в гостиную, он увидел тех, кто издавал эти запахи: его родители о чем-то напряженно разговаривали с людьми в служебной форме. — Ричи, дорогой… — голос его матери противно заскрипел, а отец, услышав, моментально оказался рядом. — Ты проснулся. — Ричи, вчера ночью Эдди ушел из дома, видимо тайком… — начал мужчина, а у Ричи пробежался холодок по спине, — И его до сих пор нет… Может, ты знаешь, где он может быть.? Услышав имя, Ричард вздрогнул, его губы задрожали, слёзы непроизвольно потекли из напуганных, виноватых глаз, и офицер, стоявший в стороне тяжело вздохнув, открыл рот, чтобы что-то сказать. Но Ричард остервенело затряс головой и стал шептать: — Нет, этого не может быть, нет. — он смотрел на стоящую в стороне мать, полную растерянности и сожаления. — Такого просто не может быть. Это страшный сон! В голове билась только одна мысль, но он боялся озвучить её, постоянно повторяя одно и тоже: «Нет, нет». Тихие слова офицера прозвучали как приговор, как выстрел: — Он погиб, сынок. Его убили. Дальше всё было, как в чёрно-белом немом фильме. Ричи не слышал, не говорил и ничего не понимал.