бо(р)юсь

— Я умру. Харли смотрит в зеркало. Серые стены давят-давят-давят, словно тотчас повалятся карточным домиком. — Я, блять, умру, — шепчет он, но глаза ожидаемо не блещут солью и голос не срывается на крик. Таблетки полюбились сильнее электрошокеров и сами прыгают на ладошку; прекрасная опасность. Маленькие нелепые кружочки искрометно прикончат, если попросить, и это подкупает. Харли тоже хочется быть таблеткой, но он всего лишь мальчишка из Теннеси. Хуманизация снотворного — совсем юная девчонка с сотней крошечных острий в гольфах. Для комы достаточно 10 таблеток, и Харли старается об этом не думать. Конец света не скоро, это удручает. Кинер крутит меж пальцев мнимое спасение и отчаянно хочется зарыдать, выжечь иглой кожу на шее, подраться в баре до полусмерти и напиться до похорон заживо; чего-то настоящего, чего-то человеческого. — Нужно разобрать сумки. Мать не видит в руках таблетки и взгляд у нее такой же серый и пустой. Руки в неясном порыве тянутся к бритве и Кинер режет изо всех сил, стоит матери ступить за дверь; чувства цветут пару секунд, гибнут смертью снежинки. Мир теплый. Мир такой теплый! Кровь останавливать лень. Он тянет полотенце с сушилки на бедра и чуть-чуть прижимает. Само пройдет. — Ты просто жалок. Мелкие трещинки родных стен превращают комнату в решётку. Сам себя запер, сам выкинул ключ. Комары — надзиратели иллюзорной тюрьмы. Эти мерзкие твари давно выучили маршрут в комнату Харли, давно вьются по периметру, давясь сигаретным дымом. Крови просят. — И это твои восемнадцать, Харли? Это твои гребаные восемнадцать? Не то чтобы вечеринок не существовало. Не то чтобы не было круглосуточных закусочных, кинотеатров и набитых развлечениями торговых центров. Не то чтобы не было прочей убогой роскоши, режущей глаз посредством рекламных баннеров. Не было блядского удовольствия. Он мотался в кино с мыслью, мол вот, сейчас будет круто, но лучше не становилось. Ни слёз, ни смеха, одна сплошная пустота, причем романтичности в ней тлело столько же, сколько в гребаном уголовном кодексе. Кинер редко понимал себя до конца, но одно держал в голове ещё с глубокого детства — когда твоё настроение колеблется между "нормально" и "так себе", тяжело его испортить. Чем выше оно поднимется, тем дерьмовее будет, когда оно упадёт на самое дно. Наигрался. Сломал, блять, систему. Дважды чуть не убил себя, единожды — слёг от передоза в концы заебавшим снотворным. Психиатр только качала смешным пучком на голове и говорила всё что-то про то, что Харли сам себе помочь не хочет, поэтому и не получается. Таблетки пить заставила, и то неплохо. Иногда даже казалось, что всё снова нормально, как раньше. — Разберешь гараж? Марта Кинер никогда не стучится. Обычно, она просто требует и хлопает дверьми. Нет смысла о чём-то спрашивать. Всё, что она скажет — враньё. Вся эта семейка — гребаные лицемеры и манипуляторы. В тринадцать Харли любил изобретать. Сейчас он любил это тоже, но больше не мог. Мать никогда не совалась в захламленный незавершенным гараж, да и сейчас, видит Бог, не горела желанием. Может, боялась чего-то, а может и вовсе плевала. Спрашивать об этом не так уж и важно. Не так уж и важен и невидимый груз, сжавший плечи; чёрные тучи, залившие щёки; убийственное желание что-то сломать. У Харли был один перечеркнутый ноль — складной нож с алиэкспресса и плеер, забитый треками Bring Me The Horizon. А ещё, захламленная комната и четыре рубашки в клетку. Всё и ничего одновременно. Отнять дом — и он пустышка. Ноль связей, друзей на Фейсбуке и экстренных контактов. Будто Харли действительно умер в тот день. Не то чтобы он ненавидел себя до сжатых кулаков и заостренных лезвий, нет. Просто есть точный уклад и лишние люди. Если ты не ходишь на вечеринки и добрую половину уроков, у тебя нет друзей. Если ты говоришь родителям, что всё в порядке — они верят. И Харли думает: "Я не хочу просить о спасении". Он и не просит. Оно приходит само. Если точнее — врывается в его гараж. — Пришёл что-то украсть? — спрашивает, вскидывая бровь, — Пожалуйста. Только машину не трогай. Грабитель юн. Мешковатая толстовка с откровенно ботанской шуткой, чёрные джинсы. В приглушенном свете мигающей лампочки, широко распахнутые глаза — чёрное пламя, подрагивающая нижняя губа — страх. — Мне нужна помощь. — Прости, что? — Помнишь меня? Я Харли. С похорон Мистера Старка. Ой, точнее, ты Харли! Я Питер. Паркер. "Вот это ирония," — пронеслось на задворках сознания. Кинер не помнил его даже приблизительно, что, в целом, справедливо. Хреновой выдалась та пятница; туманная тоска с перерывами на рукопожатия. — Стажёр его? — брякнул Харли едва ли наугад. Мальчишка чуть замялся и потупил взгляд. Кивнул. "Не понравится ему в этой дыре," —подумалось тогда Кинеру. И он тут же спросил: — Как тебя вообще в Роуз-Хилл занесло? Нервный смех Паркера пронзал до дрожи. Микс пугающего и тянущего к себе. — Да так, не бери в голову. — криво улыбнулся парнишка. — Я вот... повидаться... приехал. — Это твой матрас? Там, в углу, — вяло удивился Харли. Честно говоря, ему было похуй. — Нет, — слишком быстро ответил Питер. Словно провинившийся ребёнок, он переступал с ноги на ногу. — Знаешь, чел, у нас чердак есть для таких штук, — произнёс Кинер, неопределённо качнув головой. Парень обвёл незнакомца пытливым взглядом. Кофта легкая для поздней осени, взгляд помят, как после сна или долгой работы за компьютером, едва отросшие волосы лезут на лоб, щеки ярко алеют; ей-богу, вымотанный ребенок воплоти. — Сколько тебе? — Семнадцать. Харли почему-то поверил и, резко оборвав зрительный контакт, направил изучающий взгляд на происходящее вокруг. В тени массивного шкафа, подаль от Питера, пряталась импровизированная кровать, завешанный одеждой стул. А стол, тот самый, за которым несколькими годами ранее работал сам Харли, стал пристанищем груды учебников. — Ты что, живешь здесь? Паркер казался испуганным только пару секунд. Кинер и не понял толком — страх это или задумчивость; и вот решай теперь, была ли хоть какая-то польза от трех сезонов "Обмани меня". — Это не... — Ага, не твоё, понял. Но мне нужно разобрать гараж, мать хочет продать некоторые штуки, мы на мели. Будь добр, дай мне заняться хоть чем-то полезным. — Могу помочь! — неожиданно вызвался парень. — Не нужна мне твоя помощь, — фыркнул Харли. Мальчишка замолчал на минуту или две, будто раздумывая, бежать или начать рассказывать. Кинер считал с его красивого лица борьбу. — Ты правда не знаешь, кто я? — спросил он тихо. — Питер Паркер, сам же сказал. — Я... не только. Неужели ты не слышал? Как это могло... Но я думал... — бормотал мальчишка. Харли снова хмыкнул. — В общем, дело в том, что я тут, потому что не знал, куда мне пойти. Нужно было, чтобы никто не мог меня найти, а в Нью-Йорке я как на ладони, и я подверг бы своих друзей, свою семью, опасности. Карен, моя... подруга, предложила мне этот вариант и ещё несколько, чтобы отдышаться и подумать, что делать дальше. Правда, когда я пришёл, я не знал, как ты отреагируешь, и хоть она и сказала, что Мистер Старк доверял тебе, и ты бы наверняка выслушал меня и всё такое... Короче, я пробрался в твой гараж. Всё это так потрясающе выглядит, эта мастерская! Но пыли много. Даже на полу и автомобиле. И тогда я понял, что вы, никто из твоей семьи, здесь не бываете, и я... — ...решил обжиться? — процедил Кинер. Правая бровь поползла вверх. — Я мог бы уйти. Я не знаю, о чём я думал. Это незаконно. Я здесь всего пару дней, и я просто не знаю... Господи, о чём я думал? Мальчишка устало упал на стул и залез в карман толстовки. Меж сильных пальцев затесалась тонкая сигарета, мелькнул огонёк. В гараже было холодно, дымно и как-то отчаянно. — Не мерзнешь здесь? — поинтересовался Харли. — Нет, — прохрипел Питер, взглянув в глаза напротив. — Врёшь ведь, — покачал головой. — Поспишь в моей комнате сегодня. У меня кровать двухэтажная. — А твои родители? — Не беспокойся на этот счёт. У них своих дел по горло. Питер выглядел смущенно, и это ему шло. Он казался открытым, чуть робким, волнительным и, что неожиданно, действительно горячим. Это читалось в его резковатых, сильных движениях, тёмном взгляде из-под ресниц, яркой улыбке и привычке курить, словно ты в черно-белом фильме. Короче говоря, Паркер не был похож на лжеца. А потом наступил понедельник. Мать Харли говорила, что понедельники ненавидят даже те, кто работает без выходных, но ему это всегда казалось сущей глупостью. Видит Бог, он не нарывался. Но спустя неделю после знакомства с мальчиком в нелепой толстовке, в его окно постучали. Сначала Харли ни черта не увидел и даже должного внимания не обратил. Он, как и каждый вечер понедельника, изучал стену, позволяя мыслям и комарам жрать его заживо. Однако, когда стук повторился, Кинер всё же решился выглянуть; оказалось, не зря. Кто-то тяжелый и ужасающий свалился прямо ему под ноги. Когда неизвестный стянул маску, Харли стало только страшнее. — Не вызывай скорую, — прошептал Питер. Костюм, кроваво-черный и рваный местами, не внушал надежд. Опьянённый ужасом, Кинер лихорадочно блуждал взглядом по чужому телу. Питер Паркер — гребаный Франкенштейн. — Эй, всё нормально, — едва слышно произнёс мальчишка, прижимая ладони к ране на груди. — Регенерация. — Ты, блятский придурок, Паркер! Какая, нахуй, регенерация? Что за дерьмо, я тебя спрашиваю? Что ты...? — Просто не звони никуда. Всё будет хорошо. Страх ослеплял, руки трясло как у несчастных с Паркинсоном, холод пускал ток в больные легкие. Никто не умирал у него на руках. Питер не должен стать первым. — Не смей закрывать глаза! Черт, как это зашивать... Обошлось. Удача ли? Питер заговорил ближе к четвергу. Голос сбивался и терялись слоги, но он увлекался, слишком увлекался , и шептал порой так быстро, словно его вот-вот перебьют. Харли слушал. Иногда, конечно, отвечал или спорил, но в большинстве своём кивал и дёргал вверх угол обветренных губ. Питер был интересным. Питер был домом с привидениями. Мальчишкой, у которого дыра в груди заросла за неделю и убийственный порез на шее исчез за считанные дни. Кинер не заметил, как пропал. Сначала была ухмылка. Едкая, но непривычная — не сардоническая, не грубая, без злости и «ты что, серьезно?»; искренне-случайная. Кинеру не нравилось, как искажается, множится трещинками его лицо, стоит потянуть вверх углы губ, но сдерживать себя не получалось. Питер был действительно забавным. Водители автобусов продолжали игнорировать расписание, пары — безжалостно пропускаться, в жизни по-прежнему не было смысла, но умирать отчего-то не хотелось. Внутреннее противоречие тяготило — куда делось столь стойкое желание исчезнуть? Бессилие всё ещё текло по венам вместе с кровью, но Харли стремился воевать с ним, хотелось меняться, хотелось говорить, читать о науке и космосе... изобретать. Кинер чувствовал себя так, будто пытается очнуться от долгого сна, но всё не получается распахнуть веки; чертежи выглядели хреново и нелогично, а всё, что получалось, не претендовало даже на успех картофельной пушки. Харли просто хотел, чтобы всё было хорошо. Хотя бы миг. Хотя бы один гребаный миг. И он перестал пить таблетки. Тревога вернулась, поглотила, сбила дыхание, будь оно неладно, и так невыносимо захотелось потянуться обратно, к привычному флакончику. Руки дрогнули назад сами собой. Потому что хватит. Потому что осточертело. Потому что его друг — чертов супергерой, так почему же...

питер бледный питер зажимает рану пальцами питер прощается питер в крови питер питер питер

...почему же так страшно? — Расскажи мне всё, — просит Харли. Питер перемазан в арахисовой пасте, встрёпанный, как совёнок, домашний какой-то. Он живёт в гараже, куда по-прежнему норовят забраться кошки, куда по-прежнему не ходят родители, где всё так же течёт крыша и вокруг разбросаны учебники. — Что случилось? Харли смотрит на ладони, они трясутся и костяшки сбиты, и отливают они палитрой синего и красного. Голова болит, слезятся глаза нелепо. "Я перестал пить таблетки," — хочет сказать Харли. "Я не в порядке," — он молчит. — Харл? — Всё супер. — Ты же знаешь, что можешь рассказать мне? Харли выжидает несколько секунд и впивается взглядом в чужой. — Какого хрена происходит, Питер? Почему ты не выходишь отсюда? И почему ты, черт возьми, со мной носишься, когда это я должен с тобой носиться, когда у тебя проблемы, о которых ты, придурок, молчишь, и, знаешь ли, я... просто хочу знать. Кинер казался отчаявшимся. Словно его что-то доводило. — Я не понимаю, почему чувствую это, Питер. Я не понимаю... Просто мы так недолго знакомы, а ты приперся сюда, такой очаровательный и умный, и в своём нелепом свитере, а я забыл, что ты когда-нибудь уйдешь. — Заткнись. Щёки алели, сердце било румбу. И Питер вдруг подумал "сейчас или никогда". — Прости. Сейчас. Нелепое столкновение губами; хотелось обоим, давно хотелось, но Питер не умел вести, а Харли не умел вовсе. На губах цвели сломанные поцелуи, похожие больше на обещание, похожие на «спасибо» и «прошу, скажи», но в то же время — с чувствами. Не идеально, но уже слишком. Что-то их. — Я расскажу тебе, — прошептал Питер, оторвавшись. — И ты тоже всё мне расскажешь. Кинер оторопело кивнул и вдруг улыбнулся. Когда свет в гараже наконец погас, за окнами светлело.