Пять ударов

Раз. Шуанхуа с размаху входит в горло. Душа разбивается в осколки, дрожит на ветру. Если бы только время можно было повернуть вспять… Исправить ошибки. Вовремя заметить опасность. Ведь можно вернуться назад, заметить, где ложь, где правда, пройти по тонкому льду опасности и обмана и увести прочь с опасной тропы — хотя бы тех, кто дорог, кто важен, кто, в отличие от него, не слеп. Во всем виноват. Кажется, даже вдоха больше не сделать. Все разрушил своими руками. Кажется — не хватило дня, часа... минуты хватило бы все исправить. Почему-то когда стоишь на краю, всегда кажется, что, знай заранее, исправить бы все мог. Поздно, поздно. Душа разбивается. Душа больше не хочет быть. Два. Шуанхуа пронзает живот, легко входя в уже открытую рану. Смерть виновника должна принести облегчение. Месть, быстрая, жадная, наполняет кровь горячим огнем, разве не должна она обрушиться успокоением? Вернуть долгожданный покой? Не приносит. Не успокаивает. Не возвращает. Хрип, вырывающийся из горла, кровавый кашель — различимый даже на слух. Меч падает, руки взмывают к лицу: снова и снова смотреть пальцами, руки слепы, как слепы глаза. Ложь, ложь, все это была ложь. Умри, умри. С горечью на губах понимание — смерть не приносит облегчения, смерть не приносит радости, смерть ничего не вернет. Верни мне то, что украл. Верни то, что забрал. Чужая ложь выворачивает душу наизнанку, смалывая в мельчайшие осколки, под пальцами знакомое изогнутое лезвие Фусюэ, пусть всем нам стать мертвецами на этом несовершенном пути. Душе больше некуда возвращаться. Три. Шуанхуа встречает лезвие Фусюэ. У лютых мертвецов много сил и мало воли, и страшное желание убивать. Так убей. Убей. Разве что-то изменится? Душа сворачивается в тугой жгут, перекрывает дыхание. Я обещал не причинить тебе вреда. Ты прав, лучше бы нам больше никогда не встречаться. Шуанхуа отводит в сторону лезвие Цзянцзая. Хуже лютого мертвеца — живой человек с выхолощенной душой. Жить во лжи, творить ложь, такую, что слаще правды… Как и кто это допустил. Тишина боя дрожит в опустевшем доме. Два гроба — два тела, Шуанхуа отрезает мертвым путь к свободе. В похоронных домах оттого высокие пороги, чтобы окоченевшие тела не выбрались, не перебрались. Зимой в стужу так холодно, что и живым не перебраться. Солнечный свет давно оставил проклятый город. Двери закрываются изнутри. Душа трещит по швам. Четыре. Шуанхуа встречает лезвие Цзянцзая. Душа кричит. Ощущение тяжелого, молчаливого спокойствия за спиной, леденящего, мертвого, остается. Лезвие Фусюэ все также стремится в спину, изогнутый кончик оставляет следы на коже. Кровь течет по лицу, липкая, жаркая, похожая на слезы, но слез больше нет. Один меч пронзает два тела. Выкупить чужую свободу и не-жизнь ценой своей — единственная возможная плата. Жить во лжи еще можно. Жить в осколках того, сколько настоящего, сколько искреннего, сколько замаранной предательством правды было в тени этой лжи — невозможно никак. Душа оплакивает светлые дни и часы покоя, трели соловья и беззаботное течение весенних ручьев, шорохи шагов, лунный свет, запахи леса, агонию смерти, жестокость бойни, в которую ложь превратила его заклинательский долг. На руках кровь. Мертвые не встают. Мертвые не ходят, не говорят, не смотрят так, что чувствуется кожей, не зовут, не вцепляются пальцами в оцепеневшие запястья. Слушать это не хватит никаких больше сил. Мертвые молчат. Душа рыдает. Пять. Шуанхуа возвращается в ножны. — Хватит. Едва ли он всерьез надеялся раз за разом возвращаться в момент своего самоубийства в попытке что-то исправить. Но судьба сыграла с ним злую шутку, и разница — лишь в количестве тел. Что толку? Сун Лань мертв. Мертв окончательно, поскольку лютый мертвец — лишь оружие в руках некроманта. Сюэ Ян… Его враг, предатель, ублюдок, отнявший у него все, его друг, его свет, его теплое солнце, согревающее зимой ледяные ладони в своих руках… Стоит перед ним, вызывающе смеется, а голос дрожит осколками. — Мы все прокляты. За закрытыми дверями туман и солнце, А-Цин уже далеко, единственный живой человек в мире призраков и мороков, где нет места слепому сердцу, готовому окунуться в омут лжи, едва от него повеет теплом. Сердце Сун Ланя не бьется. Фусюэ со звоном падает на землю. Цзянцзай ломается, словно хрупкая зимняя ветка. Душа превращается в туман и золу. Закрываются двери. Три гроба. И этого хватит. Прокляты и в аду. Вырвать бы собственное сердце и отдать бессердечному так же, как отдал глаза незрячему, с последними силами, по обетам той, к которой никогда не вернуться больше. Это проще, чем отдать золотое ядро, это проще, чем полюбить в ответ. Лишь бы кончилось это, кончилось это, кончилось это все.