Живой металл

Металл теплый — не теплом живой кожи, под которой бежит кровь; но всё-таки теплый. И не тяжелый вовсе — не тяжелее второй, другой руки (руки потерянной). Пальцы сгибаются, разгибаются — послушные усилию мысли, как прежде. Прежде. Слово — тяжелое, от него собирается горечь под языком. Где-то во взгляде она тоже, должно быть, мелькнула — хотя говорят: лицо сделалось после плена, как камень, — иначе почему бы брату заговорить именно теперь? — Она будет служить тебе, как живая. — Так дрожит клинок, извлеченный из ножен, готовый к удару: вот как это звучало у Атаринкэ. — Ты сможешь держать в ней меч, и тебе не понадобится чужая помощь, чтобы надеть доспех и сесть на коня. И стило держать ты сможешь, хотя это будет труднее, но не иглу и не тонкую кисть. Если только… — Не нужно. — Обе руки в останавливающем жесте — разом. Но правая всё же успела раньше — привычка, не усилие воли, как с левой. Привыкал столько, упорно приучал — теперь отучиваться наново. — Этого довольно. Я благодарю тебя, брат. И в голосе действительно облегчение, звучащее ясной нотой. Единственной, но брату достаточно. Сгинуло напряжение в плечах, дрогнули крылья ноздрей — и края губ с ними вместе. …а потом вспомнится, как улыбался брат, и улыбка у него была усталая, тусклая, вовсе не такая острая, как привычно, но уверенность мастера — куда денешь ее? — в каждой глубокой тени, в каждом отсвете ламп проступала: насквозь, навылет. Он ничего не делал наполовину, как отец учил его — и в этом Куруфинвэ-второй если все же не превзошел, то сравнялся. И никакое стоящее оружие, никакой инструмент не может быть без имени, без души, без песни. Металл поет о войне. О гордости. О чести рода поет — и о мести. О власти поёт. Неназванной, но и не оспоренной. Стальная рука, железный кулак; под рукой — воины, кони, земли. И нашептывает: как в пылу сражения пальцы пробивают горло, как ломают, сомкнувшись, чье-то копье, и пястные кости хрустят в крепкой хватке. Как крошат камень, рвут ткань — как входят в мягкость глазничных впадин, вызывая вскрик. Как ломают железные эти пальцы золото цепей, как звенят драгоценными кольцами — дары пирующим, награда для верных. Как стекает на блестящий под факелами металл ладони — кровь ли, вино. И как успокоительно-сладко вдыхать с металла — теплый винный пар, остывающий кровавый след. Меч эта рука не особенно любит. Она слишком ему сродни, слишком похожую сталь использовали — не ту же, хотя бы чарами уж точно не ту, но — близко. Не особенно любит — но подчиняется, даже во сне: меч — отцовский дар, и творение Атаринкэ не спорит. Меч поет о том же, о чем живой металл. О свете еще поет, но о нем — поменьше. Свет будет потом. Сначала… всё остальное. Хмурятся брови; но это всего на миг. Вздох срывается с губ — нетерпеливый, требовательный. Но тут же все затихает. Стоило лишь повернуться на другой бок. Старая привычка: спать, подложив ладонь под щеку — внешней стороной или внутренней. Неистребимая. Да и надо ли — истреблять? Металл теплый. Не теплом живой кожи, под которой стучит кровь; но это и неважно вовсе. Так оно даже спокойней.