М33

Слэш
NC-17
Завершён
2307
автор
Размер:
61 страница, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено только в виде ссылки
Награды от читателей:
2307 Нравится 45 Отзывы 648 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Эд — И как это, блядь, произошло? — выплевывает Эд в лицо Дэни, хотя тот и так уже трясется, как травинка на ветру. Лицо заплаканное, зубы стучат, а всё тело колотит — кажется, даже стекла в очках дрожат. — Я-я-я н-н-не з-з-з… — Четко говори! — рявкает на него Эд, и Дэни начинает трястись еще сильнее. — Так, пацан, ладно. Я те ниче не сделаю, понял? И никто не сделает. Ты в безопасности, усек? Дэни шмыгает носом, кивает, как болванчик. Он совсем бледный и в кромешной темноте светится белым флагом — сдается. Перепугался насмерть, бедняга. — О-о-они по-по-под… — начинает снова парень, но Эд на это закатывает глаза и приказывает заткнуться. Толку от него ноль. Бывший курьер-закладчик, имя которого Эд не помнит, лежит на мокром асфальте пластиковым манекеном. Если бы не сквозная дырка в груди, бурой бездной проевшая белую футболку, то и не подумаешь, что живой. Ну, был живым. Как говорится, был пацан — и нет пацана. Ему не перерезали горло, не изуродовали лицо, просто пристрелили и уложили аккуратненько между баков, где тот обычно прятал закладки. Это не месть, а предупреждение, холодный расчет. Второго курьера, Дэни, не тронули: чтобы всё видел, всё рассказал. Только тот, блядь, заикается, и ни хуя сказать не может. — Че произошло? — спрашивает Эд у Амчи, который меланхолично смотрит на труп. Обнюхался чем-то, сука, хотя они сто раз обсуждали, что товар долбить нельзя. — Подъехали на черной тачке, вышел мелкий веселый уродец. Начал нести какой-то бред, Ваня опешил, а потом выстрел — и всё. Дальше Дэни не видел, потому что смылся. — Ясно. Соболь. — Соболь? Но зачем ему? — Долби поменьше, — фыркает Эд. — Соболь тупо пустил пулю, он же пизда бессмертная, а заказал Шастун. Его почерк. — Понял. И что будете делать? — Не твоего ума дело, блядь. Арсений сидит на корточках перед трупом и натурально плачет, приговаривая, какой Ванечка был молодой и умный, а какие шутки шутил, а вот уже скоро стал бы менеджером… Это воспринимается как фон: тот делает так каждый раз, когда что-то случается, будь то смерть или трещина на Айфоне. Тринадцатые смотрят на него с отвращением, как на грязную шлюху. Ну, они его таким и считают. — Поднялся, блядь, — обращается к нему Эд, — хули ты расселся? Быстро в машину. — Но… Эд преодолевает расстояние до него в два шага, хватает за горло, пальцами почти раздирая трахею. В глазах Арсения мелькают смешинки, и Эд ослабляет хватку. — Ты меня не понял, куколка? — говорит он грубо. — Тебе че, не словами объяснить? Не получал давно? — Прости, папочка, — шепчет Арсений тихо. — В машину, сука. Тот шмыгает носом. Лицо в слезах, нос распух и покраснел; радужка на контрасте воспаленных век почти бирюзовая. Красивый, зараза. — Папочка, можно я останусь? — просит он жалобно, хлопает ресницами, глядя снизу вверх. — Тихо себя веди тогда, — ворчит Эд, убирая руку с его шеи, опять смотрит на труп, которому Арсений успел закрыть глаза. Тело уже начало вонять — и теперь Эда тошнит не только от вида. Он всегда тяжело переносит такие вещи, но тут хотя бы крови и кишков нет. Чтобы перебить запах гниения, он вытаскивает сигарету из-за уха, молча подносит Арсению — тот послушно щелкает вынутой из кармана зажигалкой. Тринадцатые наблюдают за ним взволнованно, рты разинули как дебилы — страшно им, понятно дело. Если раньше на улицах максимум ломали телефоны курьерам, то потом пошли ноги и руки, а последние полгода — вот, трупы. В их районе это первый, но по городу пятый. Каждый боится оказаться на месте этого парня: лежащим на помойке с дырой в груди. — Че, думали, в игрушки играем? — Эд выдыхает дым через зубы. — Да, блядь, не просто всё. Хвост, звякни Санитару, чтобы со своими договорился. Отстегни сколько скажет, не жалей. — Понял, босс. — Терри, на тебе менты. Пройдись по своим, узнай, че там как, кто друзья у Шастуна. Всю инфу мне лично, не в Телеге, понял? — Да, босс. — Всё, по домам. И, это, матери его скажите, что похороны на себя возьмем. Ну и спросите, надо ей че или как. Эд чувствует, что вот-вот блеванет — рвота подкатывает к горлу, так что он затягивается сигаретой поглубже. Думает, что давно не хоронил своих вот так. Передозы явление частое, но убийства — это пиздец. Они же, блядь, в двадцать первом веке, можно же договориться; этот Шастун совсем пизданутый на голову. — Не ссыте, пацаны, — подбадривает Эд парней, которые выглядят совсем раскисшими. — Выдернем ему хребет через жопу, посмотрим, как запоет. Тринадцатые вяло улыбаются на это обещание, но Эду влом утешать: им же не пять лет. У них бывали времена и похуже. — Арс, в тачку. — Да, папочка, — соглашается тот покорно и, кинув последний взгляд на место преступления, идет к машине. Уже в салоне тот прикладывает к лицу бумажный платок, будто вытирая слезы, и ржет. Тихо, чтобы не быть услышанным, и Эд тяжело вздыхает. — Ну че ржешь? Парень умер. — Я про другое, — отсмеявшись, говорит тот, и пародирует: — «Ты меня не понял? Давно не получал?». Сильно, конечно. Он шумно высмаркивается в платок и вытирает нос, пока Эд заводит двигатель и медленно выезжает из темного переулка. Свет лишь от фар — район тут хуевый, фонари бьет местная шпана, а окна домов вокруг все темные: жители боятся светиться. По крайней мере, не по ночам. — Переборщил, да? — Эд кидает на него обеспокоенный взгляд, но Арсений выглядит скорее веселым, чем обиженным. — Прости, куколка, нервы ни к черту. И так от таблеток тошнит, а тут еще и это. — О, мой кролик, — ласково тянет тот и гладит его по руке, сжимающей руль, — тебе надо сменить таблетки, от этих тебя постоянно мутит. Кролик — потому что когда-то давно, во время их знакомства, Эд долбил и пил, не просыхая, ходил потом с красными глазами. Сейчас его зависимость уже давно позади, но прозвище осталось — просто приняло милую форму. — После этой течки сменю, — отмахивается Эд. — И ваще есть проблемы поважнее. Шастун совсем ебнулся. Сначала он выбивает наш бар, теперь взялся за наших курьеров. Че завтра, он заявится к нам на хату? — Кролик, мы найдем другие варианты для отмывания денег. К тому же бар мы почти вернули, я знаю, как надавить на Родригеза… — Эд собирается уже спросить, но Арсений качает головой. — Не забивай голову. Главное, что я всё устрою. — Может, прострелить ему башку? — Шастуну? Нет, — качает он головой, — он кажется несмышленым ребенком, но на самом деле очень умный. И, что хуже, харизматичный, понимаешь? — Не. — Боже, Эд, — Арсений закатывает глаза, — соображай. За ним стоит много людей, готовых порвать за него глотки. К тому же у него союз с Волей. — У нас тоже союз с Волей. — У нас от него одно название, а вот Шастуна Воля любит. Думаю, он планирует сделать его преемником. — Ого. Думаешь, трахает его? — Боже, нет, они же оба альфы. К тому же Воля обожает жену. — Одно другому не мешает, — Эд пожимает плечами. — Это вряд ли, да и по хуй, кого он там трахает. Воля акула, а мы для него так, мелкая рыба. Пока плаваем в своем мелководье, ему не мешаем. Но если будем мутить воду, он сожрет нас с костями. — А Шастун кто? Рыба-клоун? — Любимый ручной дельфин. Эд ржет — Арсений смеется тоже. Это красиво, Арсений вообще всегда красивый, и Эд старается поменьше смотреть на него: чем ближе они к центру, тем более оживленной и опасной становится дорога. Ему-то плевать, он готов хоть по встречке гнать, но его парень щепетильный до правил вождения. — Надо побазарить с Шастуном, порешать всё это. Спросить, че хочет, раз такой выебистый, — рассуждает Эд. Они иногда видятся: на мероприятиях, на днях рождениях общих знакомых, да и город у них тесный. Но они ни разу не общались с ним тет-а-тет по делам, хотя давно пора. — Не надо, — вздыхает Арсений, переводя взгляд в окно, за которым потихоньку начинают мелькать огни улиц. — Я сам с ним поговорю. — Говно идея. Эти двое когда-то встречались. Росли в одном детдоме, затем встретились уже позже… Арсений толком никогда не рассказывал, всегда общими чертами, урывками. Они не любят говорить о прошлом. И Эд, конечно, не ревнует: у них не тот уровень отношений, чтобы ревновать к бывшим. Однако мысль о том, что Антон и Арсений будут наедине, холодной змеей ползет по внутренностям. — Мы оба знаем, что тебе он напиздит, Шастун в этом мастер. — Арсений пожимает плечами. — Так что лучше я. — А тебе не напиздит? — Я вижу, когда он врет. Я же еще пятилетнего его помню, для меня он как открытая книга. Да и не думаю, что он станет мне врать. Видимо, Эд дергает руль на повороте слишком сильно, потому что Арсений оборачивается к нему, но не хмурится, а мягко улыбается, говорит ласково: — Между нами давно всё кончено. — Я не о том. Просто от него, блядь, че угодно ждать можно. — Да, но если он до сих пор никому не сказал, что я гамма, значит, ему можно доверять. В разумных пределах, естественно. Эд кисло улыбается, без зазрений совести пролетая на красный. В салоне тишина, но ему слышится змеиное шипение. Арсений Быть гаммой не так прикольно, как кажется. Все считают, что это охуенно: сочетать в себе свойства омеги и альфы, но на деле это тот еще пиздец. Когда ты живешь в мегаполисе, где полно и альф, и омег, а тело реагирует на феромоны тех и других, это разрывает мозг. Организм вечно колбасит, склоняя то к течке, то к желанию ебать всё подряд, и в итоге либо жопа течет, либо член стоит. С Эдом ему приходится притворяться омегой, чтобы делать вид, будто тот альфа, и это тяжело для обоих. Они существуют в мире, где омеги могут быть лишь шлюхами и домохозяйками, но никак не главарями банды, так что это вынужденная мера. Крид не в счет, это ясно, но омега у руля — это, скорее, исключение из правил, приправленное везением, чем реальная возможность. Надо с ним встретиться на днях, кстати. Арсений смотрит через затемненное стекло машины на центр, где жизнь не стихает даже ночью. У него личный водитель с премиум-авто, телефон последней модели и кольцо с бриллиантом размером с глаз, и это всё, конечно, стоит притворства. А вот поездка к Шастуну не стоит, определенно. Почти всю свою жизнь этот парень так или иначе мелькает перед ним, и, ну, Шастун не из тех, кто забывается. Он как фейерверк: яркий, шумный, заполняет собой всё пространство — рядом с ним можно и сгореть, если не соблюдать технику безопасности. В детстве, когда Арсений, будучи тринадцатилетним парнем, увидел длинноногую, вечно плачущую пятилетку, он и не думал, что их так крепко свяжет судьба. Хотя тогда о судьбе речь и не шла: Шастун привязался сам, ходил хвостиком, просил поиграть, рассказать сказку. В детдоме внимания не хватает каждому, но этот мальчик почему-то решил, что всё внимание должен выдать ему Арсений. В те годы он был неинтересен, потому что, ну, Арсений почти взрослый, у него свои заморочки: где добыть курева, что толкнуть, как подзаработать. А тут мелкий прилипала, который всем мешает и над которым все ребята ржут. Когда Арсений, достигнув совершеннолетия, выпускался из детдома, Шастуну было всего десять. И, хоть он всегда был умным мальчиком, до уровня Арсения ему было еще расти и расти. — У «Контактов» останови, — просит Арсений водителя, и тот послушно подъезжает к сверкающему неоном фасаду здания. Арсений, не прощаясь, выходит из машины под мелкую морось. Из клуба доносятся какие-то биты, рэп, и непонятно: запись это или реально кто-то выступает на сцене. Неудивительно, если второе: Шастун так обожает это место, что не пожалел бы денег на звезду, тем более в субботний вечер. Тут он даже бабло не отмывает, это место для души. Очередь ко входу выстроилась чуть ли не до соседнего дома, но Арсений, естественно, и не планирует плестись в конец — идет прямо к ленте фейс-контроля. Думает, что ему придется объяснять, кто он такой и зачем здесь, но охранник пропускает его без вопросов. — Добро пожаловать, — басит он, и Арсений молча проходит внутрь. Народу толпа, на сцене действительно скачет какой-то парень в кепке, и массивная золотая цепь на нем подпрыгивает от каждого движения. Светомузыка слепит, в воздухе чувствуется запах дорогого пойла и дешевого секса, как и всегда в таких местах. — Добрый вечер, — улыбается подошедшая к нему Оксана — Арсений знаком с ней еще с детдома, потом — со времени отношений с Шастуном. Шастун умный человек: подтягивает к себе друзей детства. — Вас ожидают? — Нет, но хотелось бы, чтобы ожидали. — Конечно, пойдемте, я провожу вас в вип-зону. Арсений направляется за ней и размышляет, как же меняется мир. Девять лет назад она была просто милой девчушкой с большими амбициями, а теперь управляет всеми контактами Шастуна. И «Контактами» заодно. Они оказываются в кабинете с хорошей изоляцией, музыки не слышно, и тишина такая, что после громкого зала Арсению кажется, что он оглох. Но это чтобы жучкам вокруг было удобнее записывать звук: переговоры в таких комнатах без записей не ведутся. — Антон скоро подойдет, — обещает Оксана и выходит. Арсений садится не за круглый стол (король Артур и компания, блядь), а на кожаный диван в углу. Рядом столик, заставленный бутылками на любой вкус: виски, джин, водка, вино, пиво — в том же ведерке со льдом, что и шампанское. Но Арсений пить сегодня не собирается: как бы там ни было, даже спустя столько лет Шастун и алкоголь — плохое сочетание. Пусть внешне Арсений и спокоен, внутри сердце колотится от страха. Не из-за того, что Шастун может сделать — вреда он точно не причинит, не ему. Нет, из-за того, что Шастун может сказать. Если что и способно поколебить его любовь к Эду, так это Антон, мать его, Шастун. Когда-то Арсений почти его полюбил. Антон, мать его, Шастун заходит в комнату резко, как вихрь: распахивает дверь и влетает, широко улыбаясь. На нем ярко-желтая безвкусная толстовка — вроде деньги появились, а одеваться стильно так и не научился. — Привет! — говорит он весело, словно приход Арсения — самая наирадостнейшая радость из возможных. Он ведь ждал, его, сука, после случая с курьером-то наверняка. От него прет алкоголем, хотя по виду и не скажешь, что пьян. — Привет, — вздыхает Арсений. — Зачем пришил курьера? Нет смысла затягивать: чем быстрее они обсудят дела, тем быстрее он сможет уйти отсюда. — Какого курьера? — Шастун нарочито удивляется, карикатурно поднимая брови. — Тебе смешать Лонг-Айленд? Или виски-колу? Или ты теперь такое дерьмо не пьешь? — Такого, блядь, курьера, — отвечает Арсений, проигнорировав остальные вопросы. — Усовича, мелкого пацана, который даже университет еще не окончил, а теперь кормит ебучих червей в земле. — Граф матерится, боже правый! — Шастун падает на диван рядом. То есть прям рядом: не на другой конец дивана, а почти вплотную. Арсений, как может, двигается в угол. — Не ерничай, тебе не идет. Шастун смотрит внимательно и упрямо, и за эти годы он определенно стал красивее. Арсений видит его часто, но вблизи за последние девять лет — ни разу. А тот сменил прическу: убрал жуткий «стояк», делающим его голову похожей на брокколи, зачесал челку. Взгляд поумнел, появилась эта осознанность в глазах, и это придает ему сексуальности. А еще он проколол ухо, оно всё исколото от хряща до мочки, серебряные кольца сверкают в освещении кабинета. Очень смело для альфы: обычно пирсинг ушей — это прерогатива омег. — Не трогал я вашего курьера, — признается спокойно, без ужимок, и запах перегара бьет в ноздри. — Почему Скруджи сам не приперся, а тебя послал? Что, ты не только шлюха, но и в делах шаришь? Арсений морщится: из уст других людей это «шлюха» не наносит урона, но когда это говорит Шастун… Неприятно. — Антон, — устало выдыхает Арсений, — это твой почерк. Одна пуля, никаких сопутствующих. И деньги его матери послал. — Деньги послал я, потому что жалко, — кивает тот. — Но убил не я и не мои люди. Знаю, после Амирана все считают, что это мой стиль, но тут я не при делах. Зачем мне? Действительно, зачем. Шастун не занимается всей этой темой для школьников с закладками и секретными чатами в Телеграме. У него поставка по барам и клубам, а еще сеть магазинов косметики для отмыва. Он не по мелочи. — То есть хочешь сказать, что тебя подставили? — Хочу сказать, что это точно был не я. — Его глаза прозрачно-чистые, искренние: не врет. — Ладно. Спасибо за честность. — Арсений встает с дивана и хочет уже направиться к двери, но Шастун цепляет его за руку, тянет на место. — Но, возможно, я знаю кто. У Шастуна, как и всегда, влажная ладонь. И, как никогда, запястье горит от его прикосновения. Все омежьи инстинкты внутри приказывают ему подчиниться альфе. — Кто? — глухо спрашивает Арсений. — У любой информации есть своя цена. Разве твой ебарь не рассказывал тебе об этом? — в тоне проскальзывают ревностные, злые нотки. — Он-то никогда не мелочится, Тимати наверняка на том свете поминает его добрым словом. Арсений стряхивает чужую руку и снова садится — но теперь в кресло, не рискуя находиться так близко к альфе. Втягивает воздух: действительно, у Шастуна идеальная фаза, чтобы валить и трахать. — Чего ты хочешь? — Варианты? — Он ухмыляется, из мальчишки превращаясь в мужчину: удивительно рабочее клише. Есть в нем это звериное — и всегда было, даже девять лет назад, когда тот был почти подростком. — Не думаю, что тебе нужны деньги, — рассуждает Арсений, чувствуя, как в горле образуется ком. — Полезной информации для тебя у нас нет… — Перестань говорить «мы», — холодно приказывает тот. — Я понимаю, что вы со Скруджи сладкая парочка, но хули тогда все называют тебя его блядью? — Ты ничего не знаешь. — Что я, блядь, не знаю? Что ты, который мог бы быть альфой, лег под какого-то уличного бандита? — Шастун бросается словами, как дротиками, ноздри раздувает от злости. Сжимает пальцами кожаную обивку дивана, хотя в остальном поза и кажется расслабленной. — Нравится быть подстилкой? Когда тебя в грош не ставят? Он же обращается с тобой как с дерьмом, хуею, как еще ноги не вытирает. Арсений не может сдержать улыбки — какой же он охуенный актер, если даже проницательный Шастун думает, что у них такие отношения. Эта улыбка, видимо, окончательно выводит того из себя, потому что он вскакивает и подлетает к нему, нависает. Арсению стоит больших усилий не вжаться в кресло. — Тебе смешно? — плюется — и правда плюется — он, всё приближая лицо, и они почти соприкасаются носами. Ничего полезного для омеги внутри: всё тело опаляет, мышцы напрягаются. Да и Шастун красивый всё-таки, особенно когда злой. — Что, блядь, смешного? Ты же этого хотел? — он дергает за ворот его дизайнерской кожанки. — Бабла, да? Тачку красивую, отдыхать на Мальдивах? — Да, — выдыхает Арсений на удивление спокойно, даже не дрогнув. Хотя причина их расставания была не только в деньгах. Да, они жили в нищете, перебиваясь подработками от зарплаты до зарплаты. Дерьмовый район, квартира с вечными сквозняками, горячая вода по праздникам, зима в осенних ботинках. На завтрак, обед и ужин — макароны, вместо отопления — секс. Но главная проблема была не в этом. — Ну так че? — Шастун хмыкает, отстраняясь, и говорит спокойнее: — Теперь у меня этого как говна, возвращайся. Будут тебе и Мальдивы, и тачка, и квартира в центре, дача на Канарах. Шмотки от Гуччи, кольца от Тиффани. Арсений смеется, приняв всё это за шутку, но потом смотрит Шастуну в глаза — тот чертовски серьезен, даже уголок губ не дрогнул. Он присаживается на корточки, берет его за руку: ту самую, с бриллиантовым кольцом, которое подарил Эд. — Арс, я серьезно. Ты спрашивал, чего я хочу, ответ — тебя. Ты говорил, что у меня нет амбиций, что мне ничего не нужно... Просто всё, что мне когда-либо было нужно, это ты. — Антон... — Нет, стой, — просит он. — Я после тебя не мог найти себе места... Без тебя каждый третий здесь конченый идиот… Я даже думал уехать, потому что мне с тобой в одном городе тесно. Но не смог, ведь ты здесь. Он так искренен, и вместо взрослого Шастуна Арсений вновь видит того мелкого пацана, который ходил за ним хвостиком в детстве. Неужели тот его любит до сих пор? Взгляд у него умоляющий, руки дрожат, и Арсений понимает: правда любит. Это осознание давит на грудь, мешая дышать, и перед глазами мелькают картинки их совместной жизни. Как же давно это было, словно несколько веков назад. — Антон, — вздыхает Арсений, поглаживая пальцами его кисть, — я не могу. В этом и была причина: твой мир вертелся вокруг меня, ты не давал мне продохнуть. А у меня была своя жизнь, я не могу быть твоим смыслом. — Это было давно, сейчас всё иначе. Я дам тебе всё, больше не буду доставать, я… Хочешь, у тебя будет свой бизнес? Могу подарить тебе бар или даже этот клуб, ты будешь тут всем заправлять, если справишься. Арсений чуть не закатывает глаза: «если справишься». Он в одиночку крутит всей уличной наркотой, а тут не совладает с каким-то, блядь, клубом. Его любовь к Эду безгранична, но в плане решения вопросов тот, увы, соображает не очень — всё держится на Арсении. — Не нужен мне бар или клуб, — тихо отвечает он, осторожно вытягивая руку из захвата. — Я… Я думал вернуться к тебе тогда. Мне тебя не хватало, я тосковал, но… Но потом встретил Эда. — Он тебя что, держит насильно? Угрожает тебе? — Шастун хмурится, механически сжимает пальцами его колени — и от этого мурашки по всему телу. — Если да, скажи, я разберусь. — Не угрожает, я его просто люблю. — Любишь? Что там, блядь, любить? — Он встает и опять нависает, но теперь коленом упирается в кресло — ровно между ног Арсения. — Когда тебя унижают? Пиздят? От его желтой толстовки рябит в глазах, и Арсений прикрывает веки. Это только усиливает концентрацию на запахе: свежем, слегка соленом, он кружит голову и заставляет на автомате раздвинуть ноги. Пусть они и расстались давно, тело его всё еще помнит. Да и, если начистоту, Арсению всегда больше нравилось быть нижним. — Не пиздит он меня, — собрав всё самообладание, отвечает он. — У нас вообще прекрасные отношения. Шастун наклоняется еще ниже, горячо дышит в ухо, и это уже реально возбуждает: брюки становятся всё теснее, дышать всё тяжелее. — Если у вас такие прекрасные отношения, то почему у тебя стоит? — шепчет он на ухо, касается кончиками пальцев щеки — Арсений вздрагивает; гладит шею — Арсений сглатывает; кладет руку на грудь — ритм дыхания сбивается окончательно; опускает ее на живот — пресс напрягается; накрывает ладонью ширинку — и Арсений сжимает зубы, чтобы не застонать, но всё равно мычит. Гаммы больше других подвержены перепадам: мощнее реагируют и как альфы, и как омеги. Сейчас, рядом с альфой, всё его омежье нутро хочет подчиняться. Чувствуется, как сзади становится влажно, и если обычные омеги еще могут сопротивляться в таких условиях, то для него это невыносимо. Пьян тут Шастун, но у Арсения ощущение, будто это он натощак хлопнул пару шотов текилы. — Арс, я люблю тебя, — продолжает шептать Шастун, лижет ухо, прикусывает мочку — и от этого как подкидывает на месте. — Пожалуйста, вернись ко мне, я так давно этого ждал, так давно ждал тебя… — Антон, — выдыхает Арсений, изо всех сил — то есть очень вяло — отталкивая его. И тот почему-то повинуется: отстраняется, делает пару шагов назад, падает на диван. Воздух вокруг пропитан альфой, но это всё равно лучше, чем быть прижатым этим альфой к креслу. Арсений поправляет и так идеально лежащую челку, садится ровнее — ширинка давит на стояк. — Извини, — искренне просит Шастун, нервным движением зачесывает волосы — неосознанно повторяет чужой жест. — Просто у меня из-за тебя крышу сносит. Так всегда рядом с истинным. — У гамм не бывает истинных, — отрезает Арсений и, встав, одергивает кожанку. Тело до сих пор горит, и больше всего на свете хочется запрыгнуть Антону на колени, а лучше сразу на член. — Это ты так думаешь, — отвечает тот, снова вставая, тянется к нему, но Арсений отводит руку и направляется к двери. — Был рад повидаться, Антон. До встречи. Прежде чем выйти за дверь, Арсений запоминает этот образ: Шастун с растерянным, виноватым выражением лица, с протянутой к нему рукой, в этой своей дурацкой толстовке, похожей на разлитое пятно желтой краски. *** Он приходит в себя уже в подъезде собственного дома, когда клуб остается так далеко позади, что воспоминания о нем размываются. Арсений почти не помнит заполненный танцпол, освещенный цветными вспышками, прыгающего на сцене рэпера и что там было на столике у дивана. Но Шастуна помнит хорошо, и это пугает. За прошедшие годы казалось, что все чувства к нему, если они вообще когда-то были, давно прошли. Раньше, когда Арсений и встречал его после расставания и до этого дня, сердце не екало, не отзывалось спазмом на родной запах. Но теперь, открывая дверь их с Эдом квартиры, он спокоен: то было минутное помешательство. Он беспокоится лишь о том, что кто-то видел его взбудораженного, вышедшего из вип-зоны, тогда могут поползти слухи. Если пойдут слухи, что парень Эда ему изменяет, это точно подорвет его авторитет. После промерзлой улицы дома уютно-тепло. Арсений кидает ключи на подставку из элитной керамики, разувается — лампы приветливо настраивают приглушенный свет. Даже через всю их огромную квартиру в нос бьет терпкий, пряный запах омеги: у Эда началась течка, и теперь уже натура альфы обостряется, опаляет внутренности. В спальне свет такой же интимный, а Эд лежит на кровати на боку, уткнувшись в экран смартфона. Раскрасневшийся, тяжело дышит, грудь вздымается. Увидев Арсения, он откладывает телефон и хлопает по месту рядом с собой. — Как прошло? Арсений сбрасывает куртку в проходе и залезает в кровать, закидывает на тощего Эда руку и ногу, влажно целует в шею. И всё рассказывает: про Шастуна, про его признание, про его ладонь на члене. Эд слушает внимательно, не отводя затуманенный — из-за течки — взгляд и не перебивая. В его объятиях хорошо и расслабленно, а еще тепло — и не из-за раскаленной от возбуждения кожи, а потому что он родной. У Арсения раньше никогда не было семьи: в детдом его отдали сразу после рождения. Сейчас он знает, что Эд — его семья. — Ясно, — говорит тот спокойно после рассказа. — Ебать он пизданутый, канеш. Как тот мужик из фильма, который устраивал вечерухи ради телки. Его голос ровный, хотя стояк давно топорщит домашние треники. У Арсения тоже стоит — член упирается Эду в бок. Комната пахнет смазкой так же сильно, как чайхана — кальяном, но пока не время трахаться. — Гэтсби? То есть я Дейзи? Не думаю, что он устраивает вечеринки в клубе ради меня, — тихо посмеивается Арсений, а потом спрашивает серьезнее: — Ты не злишься? — Не. Понимаю его, че. Если ты однажды съебешь, я тоже крышаком поеду. Арсений целует его в скулу, в три звездочки, значение которых — загадка. Эд сказал как-то, что это не очевидное «хуй», а что-то другое. «Мой», наверное, или «мій» — Эд же с Украины. — Я никогда не съебу, не надейся. Эд хмыкает, а затем как-то резко поворачивается, и в следующее мгновение оказывается сверху: нависает, широко ухмыляясь, так смотрит, будто может трахнуть одним лишь взглядом. Да он и может: у Арсения ощущение, что его уже трахнули. Он выгибается, потираясь об Эда пахом, руки кладет на тазовые косточки, оголенные над вечно сползающими трениками, поглаживает. Эд худой как скелет, но Арсений любит в нем эту худобу и угловатость. — Течка сводит меня с ума, — хрипит он, перемещая руку Арсению на горло, сдавливает несильно, а затем наклоняется и целует. Сразу грубо, остервенело, трахая языком его рот, кусаясь. Арсений почти не отвечает: открывает рот шире, чтобы дать больше доступа, позволяя делать с собой что угодно. Рука на горле сжимается — и это волнительно, хорошо. Эд никогда не причинит ему настоящей боли: ни моральной, ни физической. Продолжая целовать его, Эд отпускает шею, ведет руку ниже, гладит грудь, цепляет пальцами соски через рубашку. Арсений выгибается вновь, стонет в чужой — хотя какой же он чужой, когда он совсем родной — рот. — Пиздец, как я тебя люблю, — оторвавшись от его губ, произносит Эд таким низким тоном, что внутри всё вскипает. Арсений кусает его за пухлые губы сам, чтобы они распухли еще сильнее от поцелуев, трется носом о нос, прижимается крепче. Нежность у них всегда смешивается с агрессией — безумный коктейль, только для них. Другим, нормальным людям, было бы слишком горячо и остро. — Я тебя тоже люблю, — шепчет Арсений, стягивая с Эда футболку, проходясь кончиками пальцев по ребрам, спине, спускает ладони на задницу — сжимает ягодицы. Эд от этого мычит, нетерпеливо прижимается членом к бедру. На его штанах сзади уже расползается влага: он так сильно течет, и от этого совсем сносит крышу. — Потерпи, кролик. Эд зажмуривается, на его щеках румянец, придающий ему такое очарование, словно он из аниме — и Арсений, не удержавшись, чмокает его в нос. А пальцами, на контрасте, продолжает мять ягодицы, трет между ними. Запускает руки под резинку треников: Эд без трусов, и его кожа обжигающая, кипяточная и мокрая от смазки. Тот отстраняется от рук Арсения и приподнимается, усаживаясь ему на бедра. Быстрыми, лихорадочными движениями пальцев расстегивает его рубашку — всё время сбивается, дергает раздраженно. — Аккуратнее, она от Офф-Вайт, — бормочет Арсений и ловит взгляд типа «ты совсем охуел?». Но Эд ничего не говорит, лишь распахивает наконец рубашку и, нагнувшись, покусывает сосок. Зубы стучат о сережку: как и у большинства омег (или тех, кто ими притворяется), у Арсения проколоты соски. У Эда, конечно, нет, потому что он строит из себя альфу. Он покрывает его грудь и живот поцелуями, укусами, засосами, и Арсений плавится от этого — будто бы в прямом смысле: пот течет ливнем. Все гаммы легко возбудимы и ярко реагируют; он чистая концентрация желания. — Давай-давай, — шепчет Арсений, ерзая на покрывале. Эд на это хмыкает, ползет ниже, в ноги, и в пару движений расстегивает его брюки. Вытаскивает член из трусов, широко ведет языком по всей длине, ласково касается губами головки. Это распаляет запредельно: то, что Эд, со стороны весь такой грубый и независимый, вылизывает его член, целует его. И наконец берет в рот, плавно двигает головой, и с сомкнутых губ течет слюна — у омег всегда много слюны. Арсений гладит его по короткому ершику волос, и Эд понимающе насаживается глубже, заглатывает. Арсений и сам течет, потому что гормонально настроенный на омегу организм и реагирует соответствующе. Брюки под ним вязко промокают, и он, не прекращая толкаться в чужой рот, тянется к тумбочке, на ощупь выдвигает первый ящик, где они хранят презервативы и секс-игрушки. — Стой-стой, — шепчет он Эду, и тот с хлюпающим звуком выпускает член изо рта. — Так, минуту. Пока Арсений стягивает брюки и раскатывает резинку по члену, Эд с грацией осла на льду выпутывается из треников: и, черт возьми, какой же он в этот момент классный. — Само очарование, — смеется Арсений, протягивая ему пробку. Послушно переворачивается, когда Эд закатывает глаза и шлепает его по бедру. — Не всем быть такими идеальными, как ты, куколка, — фыркает он, поглаживая ладонью поясницу, пальцами разводит ягодицы — наверняка рассматривает сочащуюся смазкой дырку, и это возбуждает сильнее: Арсений приподнимает таз, чтобы дать лучший обзор. — Красивый ты, Арс. — Смею предположить, что лицо у меня посимпатичнее ануса. — Я бы поспорил. Звук выдавливания смазки — где Эд ее хранит, под подушкой, что ли? — а затем холодная пробка касается кожи. — Ай! — Арсений дергается. — Она же ледяная! — Да я облизал ее, не выебывайся, щас согреешь. И Арсений терпит, пока морозный металл проходит внутрь, и в этом контрасте температур даже что-то есть: ноги на автомате разъезжаются шире, стон сам собой вырывается из горла. Он снова переворачивается на спину, и Эд вновь садится на его бедра, привстает на колени. Его член стоит колом, загибаясь кверху: небольшой, как и у всех омег, с пирсингом крайней плоти, который часто делают альфы, чтобы казаться круче. Хотя для Арсения Эд и так самый крутой, будь он альфой, омегой или вообще инопланетянином с планеты Жопа. Смазка стекает по его бедрам, и Арсений проводит по ним рукой, растирая влагу. Эд сам направляет его член в себя, садится медленно, смотрит в глаза — и в них столько любви, что Арсений притягивает его к себе за массивную цепь и целует. Толчки такие жесткие, что комнату наполняет звук шлепков, а поцелуи, наоборот, мягкие и нежные. Эд буквально втрахивает его в матрас, скачет на нем так, что кровать трясется, а целует почти невесомо, едва касается губами губ. Арсений сжимает его бедра, стонет громко: повезло, что в их элитном доме фантастическая звукоизоляция. Даже если они решат застрелить друг друга, то никто не услышит. А Эд молча дрочит себе, звуков почти не издает — только вскрикивает иногда, и каждый раз на таком вскрике он сжимает мышцы, из-за чего Арсения подбрасывает. — Куколка, — рычит Эд, ласковое слово никак не вяжется с тоном. Объяснять не нужно: Арсений сжимает цепь крепче, отводит руку, натягивая. Эд зажмуривается и кончает — Арсений тут же ослабляет хватку, трет нежную кожу шеи, чтобы не было следов удушения. После оргазма Эд всё еще двигается на нем, чтобы Арсений тоже кончил. Тот рассматривает бандитскую татуировку над бровью — «not guilty», сосредотачивается на ней, впадая в какой-то транс — и кончает. В момент пика перед глазами вдруг встает образ Антона: желтая толстовка, поплывший от алкоголя и желания взгляд, дымные металлические кольца в ухе. *** Арсений выливает бледно-зеленый смузи в высокий стакан, морщась от запаха: сельдерей, мята, много лимона — всё, что способно отбить тошноту. Он беспокоится за Эда, которого постоянно тошнит из-за приема таблеток. К сожалению, пить их необходимо: они маскируют гормональное поле омеги, заставляя тело выделять запах альфы, но колбасит от них не по-детски. — Доброе утро, говноеб, — хриплым со сна голосом здоровается Эд, заходя на кухню и шлепая его по заднице. Мимолетом целует в шею и забирает свой стакан. — Даже выглядит как блевота. Вспоминается вчерашний оргазм и лицо Антона перед глазами. После тот ему еще и снился всю ночь, а утром Арсений не может перестать о нем думать. Как иронично: когда они встречались, Арсений не мог не думать об Антоне, потому что тот постоянно вертелся рядом. А теперь — потому что… почему-то. — Знаешь, если я говноеб, то ты — говно, — натужно смеется он в ответ, кое-как уворачиваясь от прицельного пинка. — Как спал, кролик? Эд пожимает плечами, мол, сам не знает. Обычно это означает, что спал он максимально плохо или не спал вообще. В побочных к его таблеткам так и значится: «бессонница». Плюс у него мешки под глазами, чуть ли не как у Арсения, а между ними десять лет разницы — Эду такие мешки еще рановато иметь. — Думал о Шастуне, — глотнув салатной жижи, сообщает тот. — О том, шо он в курсе, кто пришил закладчика. За годы в России он так и не избавился полностью от украинского говора, поэтому иногда у него проскальзывает это «хто» и «захладчика» — Арсений еле сдерживается от улыбки. И то лишь потому, что тема разговора невеселая, так бы выстебал. — Шастун знает, он умеет втираться в доверие, его все любят, все ему доверяют. Он мимолетно вспоминает о детстве Антона, когда тот был среди тех самых ребят, которых избивали за закрытыми дверьми ради смеха. Как же всё меняется. — Может, ему пистолет к башке приставить, шобы он рассказал? Думаю побазарить с ним сегодня. — Во-первых, никаких пистолетов, — строго говорит Арсений. — Во-вторых, ты не можешь, у тебя течка. — Укол, — объясняет Эд, отставляя почти полный стакан. Уколы позволяют остановить течку на любом этапе, но побочка у них еще мощнее, чем у таблеток. Тремор, рвота, судороги, тахикардия, остановка сердца. Это не официальный препарат, это американская разработка без сертификации. Принимать опасно не то что для здоровья — для жизни. — Нет, — Арсений хмурится, — никаких уколов, Эд. — Тебя спросить забыл. Мне надо встретиться с Терри, это по делу. — Я свяжусь с ним сам от твоего имени. — Я же сказал ему — без переписок, нужен личный разговор. — Блядь, Выграновский, за твоей перепиской не следит ФБР, — голос срывается на рык. — Хватит, окей? Сиди дома, я сам разберусь. И сам встречусь с Шастуном. Эд пыхтит — даже краснеет от злости, но не спорит. Глубоко вздохнув, всё-таки разжимает кулаки, скрещивает руки на груди. — Кролик, правда, — ласковее шепчет Арсений, подходя ближе, целует в висок, — это говно тебя может убить. — Да расслабься, норм всё будет. — Или нет. Там риск бесплодия шестьдесят три, сука, процента. — И че? Они часто говорят о детях, особенно в последнее время. Не только из-за того, что у Эда от Арсения должно быть уже как минимум трое детей, как и положено всем главарям банд, но и вообще: хочется. Проблема в том, что Арсений, хоть и может рожать, потому что гамма, не способен зачать от Эда — сперматозоиды того всё равно что мертвые, он же омега. Теоретически Эд способен выносить, но тогда его авторитет упадет до нуля. — Я придумал, что мы можем сделать, — вздыхает Арсений, вновь целуя в висок. — ЭКО. — Че? — хмурится Эд. — Ты про зеленых? — Нет, я про искусственное оплодотворение. Врачи возьмут твою яйцеклетку и моих сперматозоидов, а затем всё это помещается в меня. Так я смогу выносить нашего ребенка. Еще мгновение Эд продолжает хмуриться, а затем вдруг лыбится, поднимает на Арсения счастливый взгляд — едва не светится, как лампочка. — В натуре? — не веря, уточняет он. — В натуре. Но для этого тебе придется как минимум два месяца не принимать таблетки, пройти обследование… Мы можем улететь на это время, якобы в отпуск. — Но сначала надо типа тут всё решить, Арс. — Я решу. Разберусь с бухгалтерией, а потом съезжу к Шастуну. А ты будь дома — и никаких уколов. — Как скажешь, куколка, — всё еще лучась, говорит Эд и прижимает его к себе. — Ебать, у нас будет ребенок. Антон Башка раскалывается, и внутри черепушки будто гудят пчелы: состояние отвратное. Мало того, что вчера Антон и до приезда Арсения был бухой, так еще и после его ухода напился до совсем отвратного состояния. Он так долго ждал, когда Арсений придет. С самого открытия клуба, с первой субботней вечеринки, на которой было полгорода — но его не было. Не то чтобы Антон ожидал, что тот придет один — Арсений же типа подстилка Скруджи — но он надеялся хоть на какой-то знак внимания, они ведь когда-то были так близки. Любовь к Арсению никогда не была чем-то осознанным. Антону кажется, что она была с ним всю жизнь, он всегда его любил, всегда хотел быть с ним. И если в пять лет это было чем-то детским, к Арсению тянуло как к другу, к брату, к семье, то к десяти это сформировалось в любовь в классическом ее понимании. Даже когда Арсений ушел из детдома, Антон продолжал его любить: его не интересовали девочки и мальчики, и в пропахшем омегами здании ему и мысли не приходило заняться сексом с кем-то, кто не выглядит, не говорит и не думает как Арсений. А так как клонов у Арсения не было, Антон выпустился из детдома девственником — и тут же встретил Арсения вновь. Если это не судьба, то хуй его знает, что вообще такое судьба. Он выпивает сразу три шипучие таблетки Солпадеина и лишь потом идет чистить зубы — квартира кренится перед глазами, и, по ощущениям, он всё еще не протрезвел. Тогда они столкнулись в супермаркете. Арсений сосредоточенно выбирал между вином за триста рублей и вином за триста пятьдесят рублей, а Антон проходил мимо с кирпичом хлеба и пачкой макарон: на большее его пособия не хватало. В тот вечер он не поверил своим глазам: после детдома они потеряли контакты, и не было никаких шансов найтись. А тут, ничего себе, столкнулись в винном отделе. От счастья Антон выдал целую тираду («Арс, я так рад, что встретил тебя, а как дела, а у меня ничего, так по тебе скучал, что нового, а по какому поводу пьешь, черт, я так надеялся тебя найти, кажется, я тебя лю…»), но Арсений смотрел на него как на придурка. Еще бы, совсем взрослый, он воспринимал Антона как ребенка. Ушел месяц, чтобы его трахнуть, и еще два месяца, чтобы они наконец начали встречаться. Видимо, Антон в то время находился в вечной эйфории, его крыло похлеще, чем от таблеток, которые он толкает в клубах. Это было чистое, безграничное и бескомпромиссное ощущение счастья, даже с гастритом от вечного голода и мерзнущими от квартирного холода руками. Они были вместе год, самый лучший год в жизни Антона. А потом Арсений ушел. Антон схаркивает зубную пасту и плещет ледяной водой в лицо — это напоминает о прошлом, когда горячей воды у них просто не было, и ради обычного помыться приходилось кипятить кастрюлю на плите. Сейчас у Антона горячей воды — целое джакузи, но расслабляться в нем не с кем. Он так и не научился трахаться со шлюхами. У него была Ира — милая глупая Ира, с которой они провели последние три года. Ее нелепые шутки наполняли уютом пустую квартиру, плюс она прекрасно готовила и умела вовремя заткнуться. Она не спрашивала о делах, не лезла в бизнес, высшим уровнем ее обязанностей было выбрать маршрут для совместного путешествия. Но, наверно, любви ей не хватало — и поэтому она свалила к какому-то хрену из Тринадцатых. Антону по хуй. Он не узнавал, к кому именно, хотя Паша говорит, что в таких случаях надо стрелять меж глаз. Это его метод: стоит кому-то не так взглянуть в сторону Ляйсан, Паша сразу отдает распоряжение на бесплатное получение пули. Мозги по стене — в подарок. Душ немного отрезвляет, к тому же головная боль начинает проходить — и жизнь не кажется такой дерьмовой. Антон не привык распускать сопли, и для него то, что Арсений пришел сам, пусть и только после смерти курьера, уже хороший знак. Бедный курьер, Антон этого не хотел. Паша говорил совсем не об убийстве. Воспоминания о вчерашней ночи отзываются стыдом и желанием одновременно. Конечно, он повел себя как придурок — но с Арсением он всегда ведет себя как придурок, это хроническое. Тот был так близко, пах так восхитительно, вскидывал гордо подбородок и при этом тек от него — Антон перебирает всё это в памяти и думает уже вздрочнуть, как слышит мелодию звонка. Отплевываясь от воды, он выходит из душевой кабины, берет трубку — сенсор не с первого раза реагирует на мокрые пальцы. — Да? — отвечает, не взглянув на номер абонента, хватает с вешалки первое попавшееся полотенце. — Привет, — раздается в трубке такой знакомый голос, и Антон всё-таки отстраняет от себя телефон, всматривается в надпись «Арс». Этот номер он нашел через своих людей сам — сразу же, как появилась возможность. — Арс? — удивленно переспрашивает он, не веря своим ушам. Он ожидал чего угодно, но не того, что Арсений позвонит первым. Он и сам планировал звонить извиняться. — Да, — говорит тот, и на фоне шелестят какие-то бумаги. — Я обдумал твое предложение, но не могу на это пойти. Тебе нужно что-нибудь, кроме моего тела? — Твоя душа, — со смешком выдает Антон и говорит серьезнее: — Извини за вчерашнее, я был бухой, ляпнул хрень. Забудь всё это. — Слава богу, — Арсений облегченно выдыхает, — я подумал, что ты и правда цепляешься за то прошлое чувство. Ауч. Как неприятно. — Нет, Арс, насчет любви к тебе я говорил серьезно. — А. Просто «А». Арсений умный и язык у него подвешен, но в моменты ступора, когда чужие слова что-то в нем ломают и не вписываются в его картину мира, он способен либо на короткое «А», либо на протяжный вскрик «А-А-А-А». — Арс, давай встретимся сегодня. Поболтаем, мы так давно не виделись. На том конце провода — хотя никаких проводов, естественно, нет, у Антона же не доисторический телефон, а последняя модель смартфона, которая еще даже в продажу не вышла — задумчивое молчание, смежное с шелестом бумаг. — Я расскажу всё, что смогу рассказать, — добавляет Антон, сдаваясь. — Хорошо. Где? — Можем встретиться в «Маршале», который на Цветной. — Будет подозрительно, если кто-то нас там увидит. — Там есть приватные кабинки. — Тем более. — Арс, слухи всё равно поползут. Неважно, встретимся мы в ресторане, в баре, в подворотне, или ты приедешь ко мне домой. — Подожди минуту, пожалуйста, — просит Арсений, а затем переводит на режим ожидания — и Антон слушает тишину, если ее вообще можно слушать. Интересно, Арсений спрашивает у Скруджи разрешения или просто раздумывает, как не получить от него пизды? Всё это время Антон сидит на мраморной скамейке у ванны и пялится в стенку, так и сжимая полотенце. Вода стекает по коже — холодно и щекотно, но он слишком напряжен, чтобы его беспокоили такие вещи. — Алло, ты тут? — спустя несколько минут возвращается Арсений. — У тебя получится встретиться сегодня в два? В «Маршале». Не в привате, поэтому речь стоит фильтровать, если ты умеешь. Это могло бы прозвучать обидно, если бы последнее слово Арсений не приправил смешком — таким теплым и искренним, напоминающим о прошлом. Наверно, за него Антон бы простил ему что угодно. — Хорошо, я забронирую столик. — До встречи. *** — Привет, милый, проходи, — ласково говорит Ляйсан, отходя от двери. — Здравствуйте, Ляйсан Альбертовна. — Антон слегка кланяется, не задерживаясь взглядом на лице женщины — сразу опускает его в пол. — Антон, ты можешь называть меня Ляйсан, мы давно знакомы. В ответ он лишь неразборчиво мычит что-то извинительное, Ляйсан понимающе вздыхает. Ну да, сначала ты называешь Ляйсан по имени, а на следующий день отдыхаешь на дне реки. Паша, конечно, относится к нему чуть ли не как к сыну, но даже за неприличные мысли в сторону жены убьет без раздумий. В их квартире пахнет жасмином, а чистота такая, что можно есть с пола. Он разувается, являя миру свои ярко-голубые носки с рисунками рыб — есть у него слабость к дебильной одежде. Наверно, потому что в детдоме нельзя было выбирать, что надеть. Ты всегда носил выданное бело-серо-черное, и все твои знакомые ходили в таком же. Яркость не поощряли, индивидуальность тоже. Как-то одна девочка пришла в школу в красном платье, которое неизвестно где достала, так учительница отвела ее в сторону на перемене — и на уроки девочка уже вернулась в форменных блузке и юбке. Платье больше никто никогда не видел. — Мы скоро ужинать будем, ты с нами? — уточняет Ляйсан. Антон видит только ее тонкие щиколотки и бежевые домашние туфли. — Нет, Ляйсан Альбертовна, я ненадолго. — Если захочешь, то скажи, я попрошу накрыть. Зря готовила жаркое полдня, что ли, — тихо смеется, и Антон вяло улыбается. Ляйсан очень напоминает Иру, с той лишь разницей, что Паша Ляйсан обожает, а Антон Иру и замечал-то через раз. — Спасибо за предложение, но я на пару минут. — Хорошо, не буду упрашивать, милый. Думаю, Паша уже ждет тебя в кабинете. Антон молча кивает и идет к кабинету через длинный-длинный коридор, напоминающий лабиринты из сказок. Квартира Паши расползлась на весь первый этаж небоскреба, сюда влезло бы футбольное поле. А, может, оно здесь где-нибудь и есть, и его сын гоняет мяч в соседней комнате. Он стучит в дверь, и после короткого «Войдите» нажимает на позолоченную — или золотую — ручку. Как и всегда, в кабинете Паши полумрак и идеальный порядок: ни одного листочка не лежит криво, ни одна пылинка не танцует в свете лампы. — Антон, — улыбается Паша, — как я рад, что ты зашел. — Привет, Паш. — Антон тоже улыбается, но неискренне. Шлепается на стул перед рабочим столом: в противовес стереотипам, не жесткий с прямой спинкой, чтобы гости чувствовали себя неуютно, а мягкий и с удобными подлокотниками. — Зачем убил курьера? — Сразу к делу, молодец, — удовлетворенно хмыкает тот. — Разве тебя это не радует? Мне тут донесли, что твой Арсений вчера был в «Контактах». — Ты ведь говорил, что ногу ему сломаешь. Он же не виноват ни в чем, просто парнишка, зачем было его убивать? — Не виноват? — Паша поднимает бровь. — Антон, он торговал наркотой. Связывался со школьниками в чертовых чатах и продавал им наркотики. Детям. Не говори мне, что он не виноват. Антон хмурится: с тех пор, как у Паши появились дети, тот совсем поехал на этой теме. Да, пацан не прав, что ввязался во всё это дерьмо, но и они сами, блядь, не конфетами барыжат. — И что, ты теперь заделался супергероем, Паш? — Антон, мы не обсуждаем правильность или неправильность моих решений, — отрезает тот. — Мне нужно было посмотреть, как отреагирует Скруджи. — И как он отреагировал? — Да никак. Навел справки у Позова и в полиции, и на этом всё. Я ожидал, что он психанет и что-нибудь выдаст, но тишь да гладь. А тем временем его щупальца подбираются к моим барам… — рассуждает Паша меланхолично. — Не понимаю, как так, в этой его банде никого нет с мозгами, как же у него это выходит. У Паши сеть баров и клубов, через которые он одновременно толкает наркоту и отмывает с этой наркоты прибыль. Идеальная схема: свои барыги предлагают наркотики клиентам, а затем свои же «клиенты» якобы покупают за эти деньги коктейли. — Паш… — Нет-нет, Антон, нельзя быть такой соплей. Сначала я вижу одного барыгу из Тринадцатых в своем клубе, затем два, что будет потом? Они все завалятся толкать дурь сюда? — Это же пустяк. На сколько они там напродавали? Ты такими купюрами в сортире подтираешься. — Дело не в убытке, парень, — он хищно, по-акульи ухмыляется, — а в неуважении. Сегодня я спускаю им торговлю в моих клубах, а дальше оглянуться не успею, как эти клубы принадлежат им. Кто бы там ни руководил Тринадцатыми на самом деле, мозги у него работают как надо. — Ты думаешь, что это не Скруджи? — Конечно нет, у него же башка как дыня, и мозгов в ней столько же. Кстати, что с тем баром отмывочным, который ты хотел у них увести? — Вернулся к ним. Родригез что-то лепетал про сделку, типа он Тринадцатым позволяет отмывать свое бабло, а Тринадцатые его крышуют… Плевать уже, я просто хотел привлечь внимание Арсения. Но ты всё сделал за меня, — не без осуждения добавляет он. Паша смотрит на него долгим пронзительным взглядом, будто забирается в мозги и копошится там. Если как-то поймет, что Антон собирается рассказать Арсению про то, что курьера убил Паша, то разговор станет куда напряженнее. У Антона потеют ладони, и он даже не может вытереть их о колени, чтобы это не показалось подозрительным. С другой стороны, с его вечно потными ладошками как раз подозрительно, что он их не вытирает. В ожидании реакции собеседника язык прилипает к нёбу, а горло сводит. Но Паша лишь качает головой, словно мысленно отвечает на свой же вопрос, и говорит спокойно: — Хочу выяснить, кто на самом деле управляет этой уличной шайкой, и заключить с ним союз. Ну, сам понимаешь, на выгодных мне условиях. Пусть Тринадцатые помогают моим ребятам, а я отстегну им процент, и все счастливы. Всё лучше, чем торговать в переулках и в Телеграме. — А Скруджи? На это Паша закатывает глаза: для него тут абсолютно очевидный вывод, а Антон, по его мнению, задает неимоверно тупые вопросы. — А Скруджи уберу. Он какой-то бешеный, импульсивный, с ним будет сложно договориться. Да и тебе это в плюс, нет? С одной стороны, смерть любовника Арсения и правда решает кучу проблем: по крайней мере, тот будет свободен во всех смыслах слова. С другой стороны, если Арсений не сбрендил и действительно любит эту псину разрисованную, то Антон никогда так с ним не поступит. — Ты не спеши, Паш, — выдыхает он. — Я не сомневаюсь в том, что ты не делаешь поспешных решений, но всё же… — Не переживай, Шастунишка, всё будет как надо, — неожиданно ласково произносит Паша, а после открывает ящик стола. — Итак, давай поговорим о твоих магазинах. *** Прежде чем выйти из машины, Антон долго сидит и смотрит на дверь ресторана. Пытается соскрести с языка мерзкое послевкусие разговора с Пашей, сделать вид, что он весел и беззаботен. Мысль о том, что сейчас ему придется как-то намекнуть Арсению купить своему парню путевку на Бали до хороших времен, никак не помогает в поднятии настроения. Когда Антон заходит, Арсений не поднимает взгляд: продолжает скучающе смотреть в меню, хотя и так наверняка знает его наизусть. Он из тех людей, что обычно заказывают одно и то же из раза в раз. «У меня слабый желудок», и всё такое. — Отлично выглядишь, — говорит Антон, садясь за столик. Арсений и правда выглядит отлично. На нем черная рубашка без воротника, привлекающая внимание к чокеру на горле: кожаному, с большой бляхой «13» посредине. Подчеркивает свою принадлежность к банде Скруджи — и самому Скруджи, потому что чокеры носят лишь покрытые омеги. — Здесь мало людей, — произносит Арсений с упреком в голосе. И правда, в зале почти пусто, несмотря на день: обычно шишки из ближайшего бизнес-центра именно в это время ходят обедать. — Владелец ресторана мой старый друг, — пожимает Антон плечами. — Я попросил его об услуге. Мы же не хотим, чтобы нас подслушали? — У тебя паранойя. — Арсений закатывает глаза. — Не знал, что Макар твой друг. — Он попал в детдом после твоего ухода, и мы подружились. Хитросплетения судьбы так удивительны. Арсений фыркает и, глядя на Антона насмешливо, поясняет: — Не строй из себя философа, ты напоминаешь мне нашу русичку. Только от тебя не так прет водкой. — Что ж, это пока. — Антон подмигивает, притягивая к себе меню. — Ладно, шучу, сегодня я принял обет трезвости. — И правильно, средь бела дня пьют либо алкоголики, либо богема, а я что-то не вижу у тебя боа на шее. — Зато на твоей шее всего хватает. Ты вообще не пьешь? — Вообще, я готовлюсь стать отцом. У Антона желудок колет так сильно, будто он несколько минут назад проглотил рыбу-еж и та раздулась внутри. — Какой срок? — Нет, пока нет. Но планирую. — Ты правда его любишь? — прямо спрашивает Антон, глядя на Арсения — и Арсений поднимает взгляд, смотрит открыто. Он кажется честным, хотя Антон никогда не умел считывать эмоции. Ну, не так как его собеседник, тот в этом мастер. — Правда, — отвечает с усталым вздохом. — Антон, я действительно очень люблю Эда. — И давно ты всем управляешь у Тринадцатых? Это было сказано на авось, но, оказывается, Антон не так уж и плохо читает людей. Арсений мнется буквально секунду, решает, строить из себя идиота или признаться. Затем медленно оглядывается, не спешит: взгляд вправо, взгляд влево. И лишь затем признается: — С самого начала. — Ебать вы Бонни и Клайд. И что, никто за эти годы не догадался? — Только ты. Как? — Так, что я тебя хорошо знаю и всё время удивлялся, как ты согласился быть соской. «Папочка то, папочка сё». А ты, оказывается, серый кардинал. Если бы Паша сегодня не сказал, что у Скруджи слишком мало мозгов, я бы не додумался. — Воля знает? — Нет, но копает. Он думает, что у Скруджи есть какой-то покровитель, рыщет по своим врагам, которых у него хоть жопой жри. Но он догадается рано или поздно. — Понятно, — хмыкает Арсений так, будто знает больше него. — И? Антон всегда был верен Паше. Когда тот говорил подкупать полицию, налаживать связи или рвать контакты, когда надо было грохнуть Амирана — он делал всё. Но между Пашей и Арсением Антон без раздумий выберет второго. Между чем угодно и Арсением Антон всегда выберет Арсения. — И когда он поймет, то прикончит Скруджи, — выдает он честно. — И с реальным боссом — с тобой — заключит союз, и будете вы вместе. «Со мной мои друзья и песенка моя». Арсений морщится: он ненавидит песенку мышонка, та постоянно играла в детдоме. У него в принципе аллергия на все советские мультики, те кажутся ему либо страшными, либо грустными. Как-то он целый вечер рассуждал, что «Варежка» попахивает шизофренией и безысходностью. Из всех советских мультиков ему нравится только «Котенок по имени Гав», потому что, по мнению Арсения, он о настоящей дружбе. Антону всегда казалось, что между Шариком и Гавом что-то поинтимнее дружбы. — Такой исход я не учел, — задумчиво говорит Арсений, механически теребя чокер. — Я предполагал, что Воля начнет действовать, но не так. — На хуя вообще ты к нему полез, Арс? — Да тише ты. — Он снова коротко оглядывается, и у кого тут еще паранойя. — Естественно, я не псих, чтобы тявкать на Волю. За мной стоят люди, которые хотят его побесить, знаешь, заставить нервничать. Смешно: именно это Паша и делал, убивая курьера Тринадцатых, и Арсений это прекрасно понимает. Хотя ничего смешного, конечно, тут нет, и очень скоро Антон окажется меж двух огней, которые испепелят его в момент. А, может, ему и повезет — он же фартовый. — Эти люди смогут защитить тебя? И парня твоего? То, как Арсений покусывает губы, четко означает «нет». У Паши много врагов, но вступать с ним открыто в войну никто не посмеет, а вот мелкой уличной банде — можно. Однако никому потом судьба этой банды неинтересна. — Уезжайте, — советует Антон. — Серьезно, берите всё ценное и валите к хуям. На Бали, на Мальдивы, на Гоа, где вас не найдут — да и искать не будут. — Я столько лет всё это строил, чтобы свалить? — Арсений хмурится. — Вряд ли для того, чтобы умереть. Зачем ты позвал меня? Ты и так прекрасно знаешь, что курьера пришил Паша, так зачем тебе я? Арсений качает головой и смотрит в сторону официанта — тот услужливо бежит к ним, что фартук едва на ветру не развевается. Значит, серьезный разговор окончен, а Антон так и не понял, зачем он нужен Арсению. Такая скрытность бесит, но тот всегда был таким: в детдоме теряешь умение доверять. Арсений Если бы Арсений сам знал, какого черта он сидит в ресторане и жует куриный стейк с салатом, мир стал бы куда проще. Еще во время утреннего разговора с Эдом он догадывался, что курьер — это дело рук Воли, да и подтверждение этому ему было не нужно. Конечно, разговор с Антоном оказался полезным и многое проясняет, но тут он не за этим. А зачем — не знает. Антон очень повзрослел. Он уверен в себе, его движения больше не пронизаны неловкостью. Даже опрокинув со стола нож и уронив солонку, он всё равно производит впечатление человека, который точно знает, что делает. И это возбуждает. Это и то, как он умудряется вставлять дурацкие шутки посреди разговора, как смеется и улыбается. Всё получается у него словно само собой, без усилий, тогда как Арсений держит под контролем каждый мускул — и это дико выматывает. — А хобби у тебя какие? — спрашивает Антон, шумно потягивая колу через трубочку. Из еды он взял гамбургер, которые тут не подают, но, видимо, для старых друзей существует особое меню. Хобби Арсения — укреплять связи, зарабатывать деньги и пытаться при этом не порвать жопу на куски. — Да никаких, в свободное время мы обычно сериалы смотрим. А у тебя какие, вышивание? Или начал шить платьишки для Барби? Антон закатывает глаза и вместо какого-нибудь футбола неожиданно гордо выдает: — Я читаю рэп. У меня дома даже студия есть. Кто бы мог подумать. Арсений смеется и расспрашивает его об этой глупости: где скачать альбом, когда он станет знаменитостью мирового масштаба и через сколько уедет в тур. И Антон отвечает с таким же весельем. Его бешеная зависимость переросла в азарт, детская наивность стала любовью к жизни, и он как будто рос не в детдоме, где и неделю не проводил без тумаков, а в любящей семье. Арсений чувствует себя озлобленной на мир собакой, питбулем, которому нужно урвать кусок побольше — и в этом они схожи с доберманом-Эдом. А Антон — это золотистый ретривер, с которым дети в саду играют. Да, этот ретривер способен полноги оттяпать, но без надобности никогда не станет бросаться. — Арс, — произносит тот вдруг негромко, откладывает вилку, — либо ты прощаешься со Скруджи и заключаешь с Пашей союз, либо вы вдвоем уезжаете и больше не возвращаетесь. Третьего не дано. Я не смогу вас защитить, даже если постараюсь. У него из прически выбился волос и смешно торчит на макушке — Арсению стоит всех усилий не поднять руку, чтобы поправить. Касаться Антона хочется невыносимо, и не только из-за того, что от него пахнет альфой. — Почему ты вообще хочешь нам помочь? Это для тебя большой риск. — Потому что я люблю тебя, я ведь говорил. — Сформулирую иначе: почему ты хочешь помочь Эду? — Потому что я люблю тебя, — повторяет Антон, хмурясь. Кажется, он не может понять смысл вопроса, в то время как для Арсения этот смысл очевиден. — Но я с Эдом. Тебе было бы проще не говорить мне всего этого, чтобы его убили. Минус конкурент. Или ты считаешь, что я расплавлюсь от твоей доброты и сразу прыгну на твой член? Так себе схема. — В этом разница между нами, — улыбнувшись, говорит Антон. Значит, и он видит, насколько они разные. — Ты везде ищешь подвох. Когда у тебя появятся дети, объясни им, что иногда любят не за что-то, а просто так. И для любимых делают много ради них самих, а не личной выгоды. Ночью, когда Арсений обнимает ворочающегося во сне Эда, он всё еще не может забыть эти слова. Антон будто сидит рядом, на краю их кровати, и нашептывает их в темноте. Эд Эд ненавидит «командировки». Он ненавидит оставлять Арсения одного, ненавидит сам оставаться один. Но наркота застряла в соседнем городе, и без личного присутствия кого-то из верхушки она оттуда не вылезет — а верхушка теперь не только он, но и Шастун. Чтобы сгладить конфликт, Эду с Шастуном пришлось заключить союз, хотя им обоим от этого примерно ноль пользы, кроме того, что Антон присматривает за Тринадцатыми, как курица-наседка. Тринадцатые не понимают, что это значит, и нового «напарника» их босса принимают со скрипом, а Воля одобряюще посмеивается. Если у Шастуна союз с Тринадцатыми, значит, и у него с ними союз — и не надо пришивать главаря, пока тот ведет себя как послушный мальчик. — Почему Арсений не поехал? — спрашивает Шастун, стряхивая пепел в открытое окно. Свободной рукой он держит руль, и кольца поблескивают в солнечном свете, бьющим через лобовое стекло. — Он занят. Эд вообще не хотел ехать, но Хвосту такое доверять нельзя, Терри после случая с курьером слишком волнуется за Дэни и сам не свой, а Амчи обдолбается и наделает хуйни. Он бы взял Арсения с собой, но эти двое последнее время стали как-то слишком близки. Эд, хоть и не гений, но и не слепой: видит, как Арсений замыкается, как зажимается во время секса, как подолгу сидит в кабинете и бессмысленно перебирает бумажки. — Чем он занят? — Делами. Шастун кидает на него пронизывающий до костей взгляд. Он умный, и удивительно, как еще не догадался, что псевдобосс Тринадцатых никакой не альфа. Эд хмурится, с вызовом глядя на него в ответ. — Что-то с тобой не так, — озвучивает тот мысли Эда. — Я давно об этом думаю и всё никак не пойму. Шастун втягивает воздух, будто пытается разобрать его на составляющие, но не выходит. Такое ощущение, словно он чувствует исходящий от Эда запах омеги, но это невозможно: тот всё еще на таблетках. К тому же запах сигарет должен его сбивать. — И че же? — хмыкает Эд, а внутренне холодеет. Он с завистью смотрит на сигарету в руках Шастуна: ему самому курить нельзя. Арсений настоял, чтобы бросил, они ведь планируют ребенка. Эд держится уже полтора месяца. — Не знаю. — Шастун пожимает плечами и, улыбнувшись, выбрасывает окурок в окно. — Арс тебя очень любит, ты в курсе? Эд ненавидит эту его дебильную привычку внезапно перепрыгивать с темы на тему. Он вообще всё в нем ненавидит, не только его болезненную привязанность к Арсению. Его шутки, его речь, его походку — всё. За месяц их «союза» надолго они встречались лишь один раз, чтобы всё обговорить и пожать другу руки — и даже его потные ладони Эд сразу возненавидел. Он бы и дальше с ним не встречался, если бы не эта «командировка». — В курсе. — Но я ему тоже нравлюсь. В курсе? — Шастун победно улыбается. Искренне, блядь, придурок, будто выиграл миллиард в государственной лотерее, так и хочется выбить ему его мелкие зубы. — В курсе, — рычит Эд. — Сам сказал? Они не говорили об этом прямо. Но Арсений знает, что Эд знает, и Эд знает, что Арсений знает, что он знает. Остается озвучить это несчастное «Эд, мне нравится Антон» — и можно было бы как-то решать проблему. А пока проблема не озвучена, то ее как бы и нет. Но проблема сидит за рулем и помогает читать куплет Оксимирону, который и так прекрасно справляется в динамиках магнитолы. — Догадался. — Слушай, Скруджи, я тебе не враг. И я не против, если Арсений будет с нами двумя. — Эд на это непроизвольно издает такой рык, что Шастун тут же добавляет: — Пусть живет с тобой, всё как раньше. Я просто хочу иметь возможность быть с ним. Не злись, я же так долго ждал от него взаимности, что… — Вы же коннектились когда-то. — Он меня не любил. — Не? Шастун вздыхает, а потом съезжает на обочину, хотя мог бы тормознуть прям посреди дороги: та всё равно пустая, по этому направлению почти никто не ездит. Остановив машину, он поворачивается к Эду всем корпусом. Ебало такое грустное, на глаза чуть ли не слезы набегают — так и хочется вмазать. — Тогда он просто позволял себя любить. Я знал, что он ко мне ничего не чувствует, но всё равно бился головой в эту закрытую дверь. — Какая грустная история, щас расплачусь. Тащи платочки, братан. — А теперь эта дверь открылась, — упрямо продолжает Шастун, — только теперь я стою перед входом, а внутрь зайти не могу. — Заебал со своими метафорами. — Сейчас перед Арсом стоит проблема выбора, и он… — Да ты ебу дал? — Эд хмурится, смотрит на Шастуна, как на кусок говна, которым по сути тот и является. — Арс никогда не выберет тебя. Ты то ли тупой и не всекаешь, то ли наивный, как ребенок. — Знаю. Но это делает его несчастным. А тебе ничего не стоит сделать его счастливым. — Да, я тупо должен тебе позволить с ним трахаться, реально, по хуйне трабл. Шастун наклоняется к нему ближе — и в машине внезапно становится душно. Она кажется такой тесной, хочется выйти на холодную улицу, подышать свежим воздухом. А еще начинает тянуть внизу живота, совсем как в начале течки, но ведь до нее еще две недели. — Ты не можешь ему ничего позволить, он тебе не принадлежит, — тянет Шастун свою песню. — Если ты его действительно любишь, ты на это пойдешь. Самое тупое, что Шастун, блядь, в натуре хочет сделать как лучше. Он желает Арсению добра, иначе давно бы позволил Воле грохнуть Эда, и дело с концами. Ебаный мудак, вот свалился же на голову. Эд понимает, что он прав. Они оба любят Арсения и оба небезразличны ему, а этот злоебучий треугольник иначе не решается. — С чего ты взял, что Арс согласится на это дерьмо? Мы, блядь, детей собираемся делать, как я им потом объясню, что за хер сосется с батей? Эд бесится — наверно, от этого температура так подскакивает. Слишком жарко, по спине стекает капля пота, хотя печка в машине даже не включена. Дышится тоже тяжело, и перед глазами будто мутнеет. Это точно течка, но какого черта она так рано? — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Шастун, наклоняясь к нему еще ближе. Его запах. Эд привык к нему за время поездки, но сейчас тот бьет в нос, просачивается через весь организм, как горючая смесь, которая взрывает каждую клетку тела. Он откидывается на спинку кресла, зажмуривается, пытаясь прийти в себя. — Ебать, — голос Шастуна слышится как сквозь горящее здание: в ушах трещит, — да ты омега. Член твердеет, а сзади становится мокро. Ноги немеют, кисти отнимаются — пальцами невозможно пошевелить. Во время течки конечности всегда слабеют, но чтобы так — никогда. Шастун продолжает что-то лепетать, но Эд уже не может разобрать слов: он то проваливается в бессознательное состояние, то снова выныривает. И последнее хуже, потому что он способен думать только о сексе, причем не с Арсением, как всегда, а с ебучим Шастуном. В мыслях калейдоскоп сцен, как Шастун берет его: грубо, жестко, впечатав лицом в капот. Трахает так, что выбивает из головы всё лишнее. Антон Когда-то давно Антон спросил у Паши, как тот понял, что Ляйсан его истинная. Паша тогда рассмеялся и сказал, что Антон всё поймет сам, что это невозможно не понять. Но когда Антон встретил Эда, он ничего не понял, кроме того самого «с ним что-то не так». Они никогда не общались достаточно долго и не находились друг к другу достаточно близко, чтобы их истинность «пробилась». До совместной поездки. Всю сознательную жизнь он был уверен, что его истинный — Арсений, пусть у гамм их и не бывает. А теперь оказалось, что его истинный — Эд. Антон собирает всю волю в кулак, чтобы просто доехать до отеля, чтобы не распластать Эда по сиденью и не выебать. Трахнуть, покрыть, подчинить себе, как того требует натура. Это животное желание смешивается с тоннами нежности, которую альфа неотвратимо испытывает к своему омеге. Эда хочется трахнуть — и одновременно обнять, заслонить собой от всех бед, стать живым щитом от проблем этого мира. Сколько бы люди ни говорили, что приручили природу, всё равно природа диктует свои условия. А теперь Эд спит на кровати в отеле и является живым доказательством того, как же иронична судьба. Антон рассматривает тощие руки, лежащие поверх одеяла: на правой затерявшийся в татуировках след от укола, который сделал местный врач. Тот еще порекомендовал побыстрее «совершить соитие», потому что успокоительное надолго не поможет. Истинность — она такая, сносит людям головы. Удивительно, как меняет отношение к человеку один всплеск гормонов. Еще вчера Антону хотелось переломать эти руки, а теперь хочется поцеловать. Он вздыхает и, коротко проведя по тонкому запястью, встает и идет к себе. Номер Арсения на быстром наборе, хотя созваниваются они очень редко. Арсений, вероятно, пытается свести общение к минимуму: думает, что если сделать это сейчас, то чувства к Антону пройдут сами. Но Антон знает: если ты начал в кого-то влюбляться, то назад пути нет. — Да? — отвечает Арсений после первого гудка, несмотря на поздний час: не спал, значит. — Что-то случилось? — Если ты про встречу, то всё прошло нормально, товар поехал к пункту назначения. И это обошлось нам дешевле, чем могло бы. — Почему я слышу «но»? Антон, где вы? Вы едете назад? Почему Эд мне не отвечает? Точно, они ведь счастливая семейная парочка: созваниваются, если не виделись пару часов. Перед тем как ехать на встречу, Антон сам отключил телефон Эда, чтобы не мешал тому отдыхать. — Эд в порядке. Мы остановились в отеле, завтра утром поедем. — Шастун, я по твоему голосу слышу, что-то не так. Вы набили друг другу морды? — Эд мой истинный, Арс. Пауза прорезает их разговор — даже японские ножи по сравнению с ней кажутся не такими острыми. Антон буквально слышит, как лихорадочно соображает Арсений. — Что ты несешь? — его голос по твердости напоминает металл. — Давай без этого, а? Я знаю, что он омега. Он потек прямо в машине. Арсений снова молчит: понимает уже, что строить дурака бесполезно, и просто обдумывает сказанное Антоном. Тот надеется, что он оценил иронию судьбы. Вот где она, а не на улице Строителей. — Ты уверен? — глухо. — Да. И опять тишина. — Арс, ты мог бы встречаться с нами двумя? — задает Антон тот главный вопрос, который мучает его больше месяца: с тех самых пор, как он понял, что не безразличен Арсению. — Ты тройничок предлагаешь? Смешно, что в их ситуации это было бы наиболее логичным решением. Но, несмотря на неоспоримое влечение к Эду, к отношениям с ним он как минимум не готов. Слишком долго он любит Арсения, чтобы в его сердце еще осталось свободное место. Впрочем, сердце — не кинотеатр, где можно занять все места. Возможно, оно там еще появится, но пока гадать рано. — Нет. Скорее вилку, или как это назвать? Ты будешь с ним и со мной. Мы, конечно, будем скрываться, потому что слухи нам не нужны. — А что насчет тебя и Эда? — Ничего. Истинность — это же не приговор. Просто будем держаться друг от друга подальше, чтобы лишний раз не нарываться. — Вы в разных номерах? — Естественно. — Как сможешь, передай ему, чтобы позвонил мне. Хочу знать, что с ним всё в порядке... Сам ты как? Нормально себя чувствуешь? Это первый раз, когда Арсений спрашивает о его состоянии. И пусть вопрос выглядит дежурным, в его тоне сквозит волнение. Одна мысль о том, что Арсению не по хуй на его самочувствие, поднимает настроение до небес. — Да, кроме того, что у меня стояк уже часов шесть. — Антон, — Арсений смеется, — уверен, ты преувеличиваешь. — Ладно-ладно, но всю дорогу до отеля у меня реально стоял. Потом спал, а теперь опять стоит, потому что у меня жесткий недотрах. Последний раз я трахался не помню когда. — Подрочи. Ты наверняка знаешь, как это делается. Конечно, между ними ничего не было, кроме пошлых шуток и не менее пошлых намеков — в основном, со стороны Антона, естественно. — А-а-арс. — Не наглей. — Антон уверен, что на этой фразе Арсений закатывает глаза. — Я не буду заниматься с тобой сексом по телефону, когда мой муж — фактически — валяется в агонии. Может, мне приехать к вам? — Арс, не надо, я присмотрю за ним. Серьезно, не переживай. Ты же знаешь, что я всё делаю ради тебя, даже позабочусь о твоем парне. — Ладно, — вздыхает тот. — Пойду посчитаю прибыль за месяц, вдруг смогу заснуть. — Кто-то считает овец, а кто-то считает деньги… Спокойной ночи, Арс. — И тебе. Он уже собирается положить трубку, как Арсений снова тяжело вздыхает, будто готовый что-то сказать. Антон так и сидит с телефоном у уха, ожидая, когда тот созреет, но он так и не решается — и в итоге раздаются гудки. Эд — Вы можете переспать, — говорит Арсений так легко, словно выучил и отрепетировал реплику перед зеркалом. — Учитывая ситуацию, это самый оптимальный вариант. — Арс, завали, — хрипит Эд, ворочаясь в кровати. Простынь под ним мокрая, а одеяло кажется тяжелым, как бетонная плита, но без него холодно. — Не буду я с ним трахаться. Он сам не верит в то, что говорит. Шастун, который раньше казался просто щуплым дылдой, теперь мерещится чуть ли не самым сексуальным человеком на планете. Даже его дебильные джинсы, которые тот снял будто с какого-то американского рэпера и которые болтаются на нем тряпкой, ему идут. И их определенно хочется снять: пока тот не вышел в аптеку, Эд раз тридцать прокрутил в голове этот сюжет. — Кролик, ты же мучаешься. Когда тебе плохо, мне тоже плохо. — Если я поебусь с Шастуном, значит, и ты сможешь, да? Баш на баш? — Эд смеется, и смех вырывается из горла сиплым кашлем. Он не злится на Арсения за влюбленность в Шастуна: не виноват же. Тело вновь прошибает судорогой. Рядом с Антоном тяжело, но без него еще тяжелее. Это физический голод, и организм не согласен с решением этот голод не утолять. — Мы одного поля ягоды, — фыркает Арсений в трубку. — Я бы тоже решил, что ты пытаешься выбить себе условия получше, но… Эд, я люблю тебя. — Знаю. Пальцы еле шевелятся, телефон держать нереально, так что тот лежит на кровати рядом с Эдом. Если сейчас в номер ворвется какой-нибудь грабитель или маньяк, то Эд не сможет не то что убежать, а даже кинуть в него лампой — он не способен сжать латунную ножку. — Я не буду скрывать, что у меня есть что-то к Антону. Но я сам не понимаю что, и меня это пугает. Я не хочу этому потворствовать. — Ебать, ну ты попроще выражайся. — Не буду я с ним спать, я хочу быть с тобой. Мы куда-нибудь уедем, там сделаем ЭКО, и у нас будет полноценная семья, а Антон забудется. Арсений в это верит, слышно по голосу. А Эд не верит, потому что как, блядь, Шастун забудется, если его рожа будет постоянно мелькать перед глазами. Тот ни за что не отступится, после стольких-то лет. — Арс, шуруй в кровать, окей? Завтра надо всем этим покумекаешь. — Не могу заснуть, я уже всё перепробовал. И плевать, сон для слабых. — Дебил, не? Как ты будешь рожать, если решил на хуй угробить организм? Давай, засунь себе в жопу здоровенный вибратор, подрочи — и сразу уснешь. Эд ощущает присутствие Шастуна раньше, чем слышит его голос: — Какой прекрасный совет, — смеется тот со стороны двери. — Арс, всё, спокойной ночи. Лю… — Эд косится на Шастуна, который в полумраке напоминает большое чучело. — Люблю тебя. — И я тебя люблю, — ласково вторит Арсений и отключается. Шастун проходит к постели, кидает рядом с Эдом коробку. Теперь прикроватная лампа освещает его полностью: он выглядит довольно бодрым для двух часов ночи и, что важнее, вполне адекватным. Приоткрытый рот, тяжелое дыхание, расширенные зрачки — но на насильника не похож. У Эда же горит всё тело, бедра непроизвольно подаются назад, спина выгибается — если Шастун захочет его трахнуть, то сопротивляться он не сможет. — Как у тя получается так контролить себя? — вместо слов звучат лишь какие-то хрипы. Эд пытается подтащить к себе коробку, но руки не слушаются — выглядит жалко. Он ненавидит быть слабым, и от чувства стыда трясет еще сильнее, чем от возбуждения. — Альфам попроще, — поясняет Шастун, садясь на кровать, и сам берет коробку. Легко вытаскивает пробку из плена прессованной бумаги. — Плюс я никогда особо не поддавался натуре. Я же Арса любил, не хотел трахать кого попало. Матовая пробка на удивление органично смотрится в его руках. Она покрыта какой-то гормональной дребеденью, которая обманывает организм омеги, создавая эффект секса с альфой. Иногда Эд такими пользуется: если течка в самом разгаре, а Арсения нет рядом. Он понимает, что с почти неподвижными пальцами сам себе пробку не вставит, поэтому с болезненным стоном переворачивается на живот. — Тебе очень плохо? — с сочувствием спрашивает, откидывает одеяло — становится холодно. А затем он кладет руку на его поясницу — и становится очень жарко. Поглаживает мягко, успокаивая. — Терпимо, — бурчит Эд в матрас, хотя больше всего хочется раздвинуть ноги и сказать: «Выеби меня». — Подумай о чем-то приятном. Что тебя успокаивает, например. Ну, котята или там намотанные на кулак кишки. Не знаю, что ты любишь. Он опускает руку на ягодицы, всё так же нежно поглаживая, и мысли о кишках не сбивают возбуждение. А когда он стягивает до бедер трусы и проводит пальцами между ягодиц, то перед глазами и вовсе начинают мелькать цветные пятна, как в бреду. Из последних сил Эд хватается за спасательный круг и отвечает на вопрос: — Арс. Арсений рядом с ним, Арсений его целует, Арсений обнимает его и прижимается к нему всем телом. Арсений под ним, выгибается, стонет, хватает губами воздух. Арсений. Но каждый раз, когда Эд пытается воспроизвести образ Арсения, рядом с ним неизменно возникает Шастун. Шастун целует Арсения в загривок, обнимает за пояс. Шастун раздвигает его ноги, сжимает его соски, трется о его бедра. Сука. — Тихо-тихо, — шепчет Шастун успокаивающе, аккуратно вводит один палец, второй, проверяя, не зажимается ли Эд. А Эд, наоборот, непроизвольно приподнимает таз, насаживается на пальцы, и те входят с позорным хлюпающим звуком. Как же хочется, чтобы вместо пальцев был его член. Но Шастун убирает и пальцы тоже — и аккуратно ввинчивает пробку, которая не облегчает мучений, не заменяет тепло живого тела. Эд скулит, как побитый щенок, и Шастун, подтянув его трусы обратно, снова гладит поясницу. — Не то чтобы я часто видел течки, но сейчас это больше похоже на какое-то изгнание дьявола, — говорит он натянуто. Накрывает одеялом, укутывает им, как будто ребенка спать укладывает. — Обычно не так. — Эд не уверен, разбирает ли Шастун его слова, потому что на речь это не похоже: смесь хрипов и скулежа. — Обычно просто хочется ебаться. — Врач говорил, что после встречи с истинным так и будет. Но это только первая течка, потом всё придет в норму. Стыд борется с желанием, с необходимостью, с нуждой. Арсений как-то рассказывал про пирамиду Маслоу, где первичными потребностями были еда, вода и тепло, но в пирамиде Эда первичная потребность — это ебучий Шастун. Не выдержав, он всё-таки произносит так четко, как может: — Трахни меня. — Нет, — твердо. — Я бы хотел, правда. У меня стояк такой, что им можно стены долбить, но ты не в себе. — Еще бы. Пробка начинает действовать — немного легче, но не настолько, чтобы Эд не елозил, пытаясь потереться членом о влажную простынь. — Я пойду к себе в номер. — Останься. Это слово дается еще тяжелее, чем просьба о сексе — Эд кажется себе таким жалким, таким уязвимым, но без Шастуна еще хуже, чем с ним. Тот, вздохнув, ложится рядом — матрас прогибается — и сгребает его в объятия прямо в одеяльном коконе, утыкается губами куда-то в макушку. Эд прижимается лицом к его груди. Шастун не был в душе, и от него пахнет пылью, куриными крылышками, мятным освежителем автомобильного салона — и им самим. Этот запах одновременно распаляет и успокаивает, создает ощущение безопасности. — А я думал, у тебя жопа тоже забита, — подтрунивает Шастун, и за неимением возможности пихнуть Эд кусает его — во рту остается пыльный привкус футболки. — Спи. Завтра разберемся. *** Шастун просто отвратителен во сне. Либо храпит, либо сопит аж до свиста — причем ему на ухо. Эд, у которого и так со сном плохо, окончательно просыпается от этого на рассвете и плетется в ванную. От эмоциональных и физических перепадов течки руки и ноги дрожат, а еще морозит, так что Эд вытаскивает всё еще влажную пробку и залезает в ванную — согреться. Хоть его больше не колбасит, состояние разбитое: организм уже понял, что его наебали и секса не было, но пока еще не оклемался, чтобы опять хотеть трахаться. У них обычный номер с самой обычной ванной — она не подточена под рост Эда, так что острые коленки торчат над поверхностью воды. Шастуну, наверно, вообще пришлось бы сложиться пополам, чтобы залезть сюда. Сука, опять Шастун, даже в мыслях. Стоило о нем лишь подумать, как тот, оглушительно зевая, в кошмарно мятой одежде заходит в ванную, опирается плечом о косяк. Ебало опухшее, а волосы с одной стороны торчат вертикально, как антенны для связи с космосом. — Как чувствуешь себя? — гнусаво спрашивает он и шмыгает носом. — Бля, зря вчера мотался в аптеку в одной футболке. — Осень ебучая, — кивает Эд, наблюдая за тем, как Шастун вытаскивает хер и ссыт в унитаз, не стесняясь свидетеля. — Ты пиздец как храпишь. — Знаю. Моя бывшая в берушах спала. Шастун здоровенный, и в крошечной ванной занимает чуть ли не всю площадь, особенно со своими дебильно-огромными штанами. — Выглядишь ужасно, — с жалостью добавляет он и садится на край ванны. В его взгляде столько желания заботиться, что Эду хочется дать ему бодрящего пинка под зад мокрой пяткой — но сил на это нет. — Ты тоже не шедевр, блядь. — Когда мы поедем? — У него течет сопля из носа, и он шумно шмыгает, загоняя ее назад. Да уж, это не Арсений с его графскими манерами. Но Эду такое даже ближе — он сам такой. По крайней мере, был до встречи с Арсением. — Я не могу ехать, пока похож на говно. Пиздуй один. — Ага, бегу и подпердываю. — Шастун фыркает, вставая с бортика — на заднице остается мокрое пятно. — Пойду пиццу закажу. И тебе салатик, омегам же надо следить за фигурой… Эд всё-таки собирается с силами и хлопает ладонью по воде так, чтобы Шастуна обрызгало. Тот смеется и, подмигнув, уходит из комнаты. *** Целый день они валяются в кровати, уплетая пиццу и смотря дурацкое шоу про макияж. Шастун не затыкается, комментируя каждого участника и его работу — и ему не мешает ни кашель, ни сопли. Эд лишь изредка вставляет пару слов, потому что много болтать вообще не в его стиле — этим у них в паре занимается Арсений. Тот звонит пару раз и всё рвется приехать, но все трое понимают, что смысла в этом мало. О сексе он не спрашивает — но, судя по тону, уверен, что Шастун и Эд переспали. И, опять же, его это вроде как не беспокоит. Шастун уже не так бесит. В истинности ли дело или в том, что при ближайшем рассмотрении он оказался не таким самовлюбленным говнарем, каким Эд его считал, но находиться рядом с ним комфортно. И даже приятно. Эд наблюдает, как тот пытается засунуть в хлебальник бургер размером с его голову, соус течет по его подбородку и капает на предварительно расстеленную (Эдом) салфетку, и испытывает неуместную нежность к этому придурку. Раньше он испытывал нежность лишь по отношению к Арсению. И это пугает. Эд встретил Арсения в семнадцать лет — и сразу влюбился. До этого момента у него никогда не возникало симпатии к другим людям, и сейчас новое чувство вызывает смятение и ступор, а Эд не мастер копаться в себе. Психология тоже по части Арсения. — Что? — спрашивает Шастун с набитым ртом. — Тебе надо пожить с Арсом — через неделю будешь жрать как граф. Шастун смотрит внимательно, медленно откладывает бургер и вытирает рот — а заодно и текущий нос — рукой. Ему в глазах нарисованных вопросов не хватает, таким охуевшим тот выглядит. — Ты серьезно? — наконец уточняет он. — Нет, блядь, шучу. — Я… Бля, Эд, — это у него за «спасибо». Такой счастливый, глаза светятся, как гирлянда. Кстати, скоро же Новый год, надо думать над подарком Арсению… Скорее всего, Эд подарит дизайнерский шарф или новые часы. — Но это уже с Арсом обсуждай. За него я решать ниче не буду, так что если он тебя пошлет — хуй с тобой. — И, пока Шастун не успел что-то сказать, добавляет скомкано, кивая на телик: — Всё, рот закрой, там щас финал. Антон Они выезжают в ночь. Эда больше не колбасило, а Антон так и не разболелся, к тому же оба соскучились по Арсению — и тусить в отеле надоело. В этот раз за рулем Эд, и он гонит так, что подтверждает стереотип: омега за рулем как мартышка с гранатой. У Антона едва щеки не трепыхаются, хоть окна и закрыты — никакого ветра. А Эду, кажется, весело: он напряжен, возбужден — вжимает педаль газа в пол. Тачка на лысых шинах, и с учетом ночной октябрьской изморози на дороге это может привести к аварии. — Эд, помедленнее давай. — Не ссы. На очередном повороте их опасно заносит, но Эд и не думает останавливаться — разгоняется дальше, колеса визжат. Антон начинает злиться: всё-таки он не пацан с района, он привык, что его слушаются. — Я сказал — тормози! — рявкает он. Эд ухмыляется, кидает насмешливый взгляд. Его всё это явно веселит — Антон в бешенстве. А бешенство альфы ощутимо, оно пропитывает воздух, действует на рецепторы омеги: естественный механизм. Но Эд нетипичный омега, и он успешно его игнорирует. Не сжимается в комочек, не бормочет извинения. Наоборот, его это возбуждает сильнее — чувствуется запах смазки. Ебаный, блядь, фанат экстрима. Влюбленность Эда в риск — известная тема, из-за своего влечения к мотоциклам и машинам он одну левую руку раз семь ломал, придурок, блядь. А казался таким адекватным! Антон дергает его за руку, ногу просовывает к тормозу и жмет — тачку мотает из стороны в сторону, благо дорога пустая. Как только они останавливаются, Антон встряхивает этого ебанутого водителя за грудки — а тот лыбится. — Совсем ебанулся? — рычит Антон ему в лицо. — Ты мог нас убить к хуям! — Расслабься, ниче бы не случилось, — со смехом отвечает тот, и даже в ночном полумраке видны его расширенные зрачки. От возбуждения, не от наркоты: Эд не долбит. — Хотел тя встряхнуть. Он быстро и загнанно дышит, и от него так одуряюще пахнет, что сердце заходится в бешеном ритме, а перед глазами мутнеет. Антон теряет связь с реальностью — и находит ее лишь тогда, когда уже кусает чужие пухлые губы, трахает языком чужой рот. Они сталкиваются зубами, и Эд отвечает с тем же энтузиазмом — цепляет пальцами за толстовку, выгибается всем телом. Машина стоит посреди полосы, она всё еще заведена — и Антон тоже заводится. Мысль о том, чтобы оторваться от Эда, кажется смешной и нелепой, и он целует губы, подбородок. Узоры на шее выглядят темной бездной — и Антон ныряет в эту бездну, лижет солоноватую кожу, вдыхает запах, от которого кроет похлеще, чем от самой забористой травы. Эд пахнет не как все омеги, его запах чем-то отличается, он особенный. Колено упирается в бардачок, в попытке поменять позу Антон стукается локтем о подголовник кресла, потом — башкой о потолок. Эд ржет и откидывает сидение максимально, в лежащее положение — Антон буквально падает на него, выбивая воздух. Они замирают на мгновение, тупо глядя друг на друга — Антон видит смятение на чужом лице и чувствует такое же. Хочется спросить «Это че такое было?», но зачем, если у них обоих нет ответа. — Побрился бы, что ли, — хрипит Эд, отводя взгляд. — Колется пиздец. Антон трет заросшую щетиной щеку, приподнимается на руке, чтобы отстраниться, но Эд, схватив шнурок толстовки, тянет его назад — они сталкиваются носами — и целует снова. Этот поцелуй уже медленный, осознанный. В нем нет ни нежности, ни страсти, это похоже на знакомство: неторопливое, осторожное прощупывание почвы. Антон углубляет его первым, и Эд позволяет себя целовать, обнимает за шею. Это должно было случиться — два дня назад или через год, но случилось бы. И Антон решает: хорошо, пусть, это судьба, сегодня он фаталист. И, почти не разрывая поцелуй, он кое-как вырубает двигатель, откидывает и свое сидение тоже — становится удобнее, хотя с их ростом всё равно трэш. В салоне врубается свет: видно, как Эд раскраснелся, как лихорадочно блестят его глаза, как распухли губы. Антон запускает руку под его футболку, гладит впалый живот, выпирающие ребра, касается пальцами горошинок сосков: непроколотые, что после пирсингованных партнеров и партнерш кажется таким непривычным и милым. Эд на него не смотрит — только выгибается и кусает губы, не позволяя себе стонов. Отводит взгляд каждый раз, будто смущается того, что ему хорошо. А ему хорошо: у него стоит, это видно по вздыбленной ширинке. Светлая кожа с чернильными татуировками, хрупко-тонкие руки с длинными пальцами, острый кадык на шее, блестящие от слюны распухшие красные губы — всё это красиво. — Ты красивый, — озвучивает Антон. — Заткнись. — Эд хмурится, кидает на него гневный взгляд: явно недоволен комплиментом. — Что? Почему? — Можно без вот этих, блядь, «ты красивый», «ты милый», «ты пупсик» и прочей хуйни? Будешь Арсу такое говорить, он в экстазе ваще от такой ебалы. Антон удивленно хлопает глазами, а потом до него доходит: Эд избегает омежьих ассоциаций. Это омегам обычно говорят «красивый», а у альф другие комплименты: «сильный», «смелый», «брутальный». И от этого осознания волной захлестывает нежность, хочется, наоборот, говорить Эду, какой он трогательный и очаровательный, хочется называть его всякими дурацкими прозвищами типа «котенок» или «зайка». Но Эд за такое и въебать может, так что Антон лишь закатывает его футболку и лижет ребра, кусает соски, посасывает их, втягивая в рот. Эд гладит его по шее, затылку, ушам, словно на автомате теребит пальцами сережки — они звенят в тишине, нарушаемой лишь тяжелым дыханием. Антон коротко сжимает свой член через штаны, чтобы сбить возбуждение — и Эд это замечает, молча переворачивается, приподнимается на четвереньки. Раздвигает ноги, стараясь принять удобную позу в тесноте салона. — Хотелось бы видеть твое лицо, — упрекает Антон, пытаясь перевернуть его обратно, но не выходит ни в какую. В этих попытках Антон опять бьется головой о потолок и ойкает, Эд сдавленно ржет, уткнувшись лбом в обшивку кресла. — Не, давай так, — отсмеявшись, хрипит тот. — И побыстрее, мы посреди дороги стоим ваще-то. Антон вздыхает и, неудобно подогнув кисть, расстегивает его джинсы, стягивает их вместе с трусами до колен. Кожа молочно-белая (Антон помнит, он вчера видел), но отливает золотом в желтом свете салона, блестит от сочащейся смазки. Он пальцами осторожно растирает эту смазку — Эд рвано выдыхает, пытаясь шире развести ноги, но их сковывает одежда. Обхватив его таз рукой, Антон двигает его к себе ближе — Эд от этого сначала зажимается, а затем раскрывается, и из него вытекает густая прозрачная капля. Сто процентов, что Эд из-за такого взбунтует, но Антону по хуй: он наклоняется и, придерживая его за бедра, лижет эту мокрую дорожку. Конечно, Эд дергается, пытается вырваться из хватки. — Какого хуя? Не делай так! — рявкает он, но Антон держит крепко, покрывает ложбинку успокаивающими поцелуями. — Да расслабься ты, я просто хочу сделать тебе приятно. — Так достань хер и трахни, а не вот это вот слюнявое непонятно что! — Он оборачивается к нему весь красный, ноздри раздуты от гнева, и Антон под пылающим взглядом звонко чмокает его в ягодицу. — Придурок, блядь, ненавижу. — Неправда. — Сука ты. Это разрешение: Эд позволяет ему, и Антон вновь лижет, ласкает кончиком языка. Аккуратно толкается языком внутрь, гладит изнутри гладкие стенки, которые так туго обхватывают его. Утыкается в ягодицы лицом, стараясь ввести язык как можно глубже — и Эд наконец сдается, едва слышно стонет что-то среднее между «Бля-я-ядь» и «Не-на-ви-жу». Антон уверен, что в этом плане он у Эда первый. Арсений, наверно, никогда и не стремился стать жополизом: в сексе его больше прельщает роль принимающего. А кроме Арсения, у Эда наверняка никого и не было — и от этого распаляет еще больше. Его кожа отдает запахом мыла, потому что они оба принимали душ перед поездкой, а на вкус она сладковатая из-за смазки. Антон касается его члена: гладит ствол, пальцем очерчивает головку, нащупывает металлические шарики штанги. Член идеально ложится в ладонь, и Антон, не прекращая работать языком, неспешно ему дрочит, подстраивается под один ритм. Вторая победа — Эд сам толкается бедрами то к лицу, то к руке, стонет громче, поскуливает. Такой трогательно-уязвимый, что щемит сердце. В салоне жарко и душно, как в парилке, дышать нечем. По вискам и спине течет пот, толстовка кажется пуховиком. Мимо проезжают машины, но снаружи вряд ли что-то видно: стекла запотели, к тому же еще и тонированные. Даже если к ним менты подъедут — по хуй, Антон опустит стекло и кинет им пару купюр. — Хватит, — выдыхает Эд, когда Антон вытаскивает язык и снова принимается лизать. — Я больше не могу. У него такой сдавленный, несчастный голос, что Антон послушно отстраняется. Пытается заглянуть ему в лицо, но Эд не поворачивается, а подвинуться не получается: Антон и так согнулся как креветка. — Тут нечего стесняться, — с нежностью говорит он. — Ну заебись, блядь. Это же не тебе жопу лижут, как шлюхе. — Ты не шлюха. И нет ничего такого в лизании жопы, можешь мне тоже как-нибудь полизать. — Блядь, ты трахаться собираешься, или я завожу тачку? Антон тут же начинает возиться, пытаясь стянуть толстовку и расстегнуть штаны — чудом опять не стукается о потолок, но заезжает голенью в дверь так, что ее (голень, не дверь) простреливает болью. Эд терпеливо ждет, пыхтит раздраженно, царапая ногтями кресло. — Черт, — брякает Антон, уже достав член из штанов — раздеться полностью тут нереально, — а у меня презервативов нет. Эд всё-таки поворачивается к нему: и смотрит так, будто хочет убить. Сводит брови, губы поджимает, а потом всё-таки качает головой. — По хуй, я же на таблетосах. Но в меня не спускай, ок? И давай я сверху, ты же всю башку себе отхуяришь. Антон покорно ложится спиной на переднее сидение. Эд, предусмотрительно наклоняя голову, окончательно стягивает джинсы вместе с кроссовками, остается в одной футболке. — Не холодно? — заботливо спрашивает Антон. — Да я, блядь, щас воспламенюсь тут, — отвечает тот и, перекинув через него ногу, садится на живот. Наклоняется, прижимаясь торсом и выдает глухо: — Че-то не уверен в этом дерьме. — Из-за Арса? — Ага. Антон обнимает его, прижимая к себе плотнее. Он и не думал всё это время об Арсении, как-то не сходилось в его голове любовь к нему и влечение к Эду. Это разные категории, да и вообще разное. Простая логика: Арсений — это Арсений, а Эд — это Эд. — Ты не хочешь? — Если Эд сейчас скажет «Не хочу», то он отступит, несмотря на то, что собственный член упирается тому ягодицы — Антон течет похлеще любой омеги. — Хочу. — И сам целует его в скулу, рукой направляя член в себя — тот входит плавно, и это так горячо и так туго, что Антон запрокидывает голову, подставляя шею под поцелуи. Его прошибает не только то, как Эд двигается на нем, но и то, как тот доверяет, как раскрывается в прямом и переносном смысле. Антон кладет руки ему на пояс, помогая войти в ритм, сам толкается в него, приподнимая бедра. Эд отлипает от его шеи, потому что сам начинает стонать, ему не хватает воздуха, он тяжело и жарко дышит куда-то в ухо. Обмякает на нем безвольной куклой, переставая хоть что-то контролировать, позволяя себя трахать — и Антон трахает, как и положено альфе, подчиняется суке-природе. Пальцами Эд снова теребит его сережки — и, блядь, от этого совсем развозит: Антон и не знал, что уши — его эрогенная зона. Он срывается на какой-то бешеный темп, и омега на нем уже не просто стонет, а бессильно мычит в ухо. Кожа под пальцами влажная и горячая, Антон просовывает руку между их телами, обхватывает ладонью ствол Эда — и дрочит быстро, в такт толчкам. Член пульсирует в руке, такой горячий, раскаленный, и кольца на пальцах от этого будто тоже нагреваются до температуры центра Земли. У Антона ощущение, что он сам в этот центр Земли проваливается через все слои земной коры: через пласты почвы, через мантии, ныряет сразу в жидкое ядро, захлебывается в кипящем железо-никелевом сплаве — тот льется в горло, обжигая внутренности, не давая дышать. Они кончают одновременно, как в дешевом порно, как в плохих мелодрамах: Эд вскрикивает и стреляет спермой в кулак Антона, Антон — в Эда. Он лишь после вспоминает, что тот просил так не делать. Какое-то время они лежат, приходя в себя, пытаются выровнять сбившееся дыхание. Антон чмокает оказавшееся в поле зрения оттопыренное ухо с цифрой «13», и это оказывается сигналом к действию: Эд приподнимается, хмурясь. — Ты, блядь, бессмертный, шо ли? — В плане? — Антон хлопает ресницами, как ему кажется, невинно. — Я же сказал вытащить. Тебе че, десять? Не умеешь вовремя хер вынуть? — Прости, я забыл, — виновато говорит он, прикусывая губу — авось игра в дурачка и прокатит. Эд пихает его кулаком в бок: не прокатила. Арсений Арсений нормально не спал три ночи: когда Эд валялся в полубессознанке, когда Эд и Антон мирно спали и теперь, когда те едут домой. И дело не только в Эде, просто союз с Антоном принес много проблем, а Воля так и продолжает висеть дамокловым мечом. И вот он пьет третью кружку кофе, потому что заснуть всё равно не сможет, а кофеин — единственное, что способно удержать его во вменяемом состоянии. Возможно, еще смогла бы наркота, но максимум Арсения — это травка для поднятия боевого духа, а травка тут точно не помощник. Когда входная дверь открывается и из коридора слышатся голоса, сердце ебашит в груди — и совсем не от кофе. Арсений поднимается со стула и, чуть не врезавшись плечом в косяк, выходит из кухни. Оба выглядят и пахнут так, будто трахались совсем недавно. Арсений рассматривает Эда: тот помятый и пошатывается, скидывая куртку, но бодрый, цвет лица здоровый — не то что у него самого. Заметив его, Эд замирает с таким виноватым видом, словно убил всю его семью — если бы у него, конечно, была семья. Но его семья — Эд, и Эд как детский мультик: по нему всё ясно, всё понятно, никакого двойного дна и скрытого смысла, он не умеет притворяться. У него будто вместо «мнепохуй» на лице написано «простименяпожалуйста». Еще пару минут назад Арсению казалось, что он будет злиться или ревновать — да, сам разрешил, но чувства в жопу не засунешь (или не высунешь, тут как посмотреть). Но, глядя на такого несчастного Эда, Арсений не злится и не ревнует — он просто счастлив, что тот снова рядом. Он закрывает глаза и раскидывает руки для объятия — и Эд в два шага влетает в него, обнимает крепко, утыкаясь лбом в плечо, такой горячий и такой родной. Арсений не прижимает его к себе — он вжимает его в себя; чмокает в висок, ведет губами по колкому ежику волос. От него пахнет альфой, другим парнем, чужим, Антоном, но Арсению всё равно, даже если бы Эд вылез из-под роты солдат. Арсений зажмуривается, он внутри как аниме-заставка: всё рассыпается блестками и пестрит радугой, сияет падающими с небосвода звездами, которые ныряют в облака сахарной ваты. Как же он его любит, да и зачем вообще кофеин и травка, если есть Эд. — Я скучал, — едва слышно бормочет Эд в плечо, — куколка. — Я тоже, кролик. Арсений открывает глаза и видит Антона — тот стоит в коридоре, без стеснения глядя на них. Ему не хватает совести даже отвести взгляд: упрямый, словно он имеет полное право тут находиться. — Привет, — бросает Арсений, не выпуская Эда из объятий. Тот отстраняется сам, растерянно смотрит пинг-понгом то на одного, то на другого. Атмосферу сложно назвать гнетущей, но и вся волшебная хуйня внутри испаряется, и Арсений испытывает лишь усталость и сонливость. И абсолютно никакого желания разбираться с эмоциями Антона. И со своими тоже. — Арс, не убей его, — просит Эд со смешком, а потом, коротко поцеловав в шею, направляется вглубь коридора. — Я в душ. Арсений показательно трет воспаленные глаза, прислоняется к стене плечом, но на Антона такие невербальные сигналы не действуют. Тот прямо в обуви подходит к нему, останавливается в полуметре, давая подобие личного пространства. — Арс, — зовет он, хотя Арсений, вообще-то, на него и смотрит. У Антона слегка распухший и влажный нос, веки покрасневшие, слизистая по цвету как маринованные томаты. Заболел? Но он не выглядит обеспокоенным здоровьем, он выглядит обеспокоенным Арсением. Считается, что все альфы — хищники, но на самом деле все альфы просто упертые бараны. — Антон, — вздыхает Арсений, — я слишком устал, чтобы о чем-то говорить. — Я хотел сказать, — он делает шаг ближе, Арсений инстинктивно отступает, — что Эд не против. В подарок на Новый год Арсений хотел бы книжку о себе, которую открываешь — и там всё расписано. Что он чувствует, почему, из-за чего, с какой интенсивностью, что с этим делать и как поступать в такой ситуации. Жаль, что, скорее всего, под елкой он найдет дизайнерский шарф или новые часы. Он запутался в себе. Да, его тянет к Антону, и всё было здорово, пока оставалось на уровне симпатии, шуток и пошлых намеков, а теперь тот приходит и буквально предлагает встречаться. Сейчас предложит. Арсений к такому не готов. Арсений устал, он давно не спал, он давно не ел, из полезного для организма он только срал недавно, и на том спасибо. У него тахикардия и слабость в ногах, и, по ощущениям, последние трое суток не просто прошли — они прошли по нему. Он беспомощно смотрит на Антона, пока тот продолжает жечь его взглядом. — Арс? — опять зовет он. — Мы можем быть вместе. Я тебя люблю, ты меня… ну, я тебе нравлюсь. Эд не против. Всё идеально. — И ты что, готов вот так меня делить? — Ты же не апельсин, — смеется тот и становится ближе, Арсений ощущает на щеке его теплое дыхание. — Мне плевать на всё, лишь бы быть с тобой. Учитывая истинность, может, тройничок — это не такой уж плохой вариант… Непонятно, хочется обнять Антона или оттолкнуть. Поэтому, когда тот сам кладет руку ему на бок, проводит ладонью, забираясь под футболку, Арсений не шевелится вообще. Но Антона это не смущает: он встает вплотную, прижимается грудью к плечу, тыкается губами куда-то в макушку. — Я про тебя рэп написал, — бормочет он, обнимая крепче. — Правда, это не похоже на рэп. Арсений хихикает — не столько от того, что Антон рэпер, сколько от невроза. — А на что похоже? — На говно, если честно. — Тогда точно про меня, ведь я то еще говно. — А-а-арс, — осуждающе тянет Антон, вновь целуя в макушку, — между прочим, там о любви. — О том, как ты страдаешь? Все тексты пишут о разлуках, — отвечает Арсений на автомате, сам не понимая, что несет. — Ну, знаешь, как кто-то неимоверно страдает, а потом сжигает мосты и идет искать шлюх. — Ебать, че ты слушаешь, а. — Я живу с Эдом, и мне приходится слушать много русского рэпа. Тебе… тоже придется. Арсений не уверен в своих словах, он вообще ни в чем не уверен. Перед глазами мутно, и голова кружится, и стена вдруг перестает выступать поддержкой, кренится куда-то в сторону. «Лишь бы не ебнуться в обморок, — думает он, — это же пиздец как драматично». *** После того обморока все относятся к Арсению, как к ребенку, и это бесит. Ему почти не дают работать, кормят и поят насильно, а на улицу выводят только в кино или в ближайший парк. Хуже всего то, что Эд перестал брать его с собой на встречи, а Арсений привык получать всю информацию из первых уст, а не примерным пересказом типа «Короче, и я ему это, а он мне то». Ладно бы дело было лишь в Эде, так еще и Антон заделался его нянькой и проводит в их квартире всё свободное время. Спасибо небесам, что у него хотя бы не так много этого свободного времени: управлять сетью магазинов и барыжить наркотой — это не шубу в трусы заправлять. Но есть и плюсы: Антон, видимо, решил, что тот обморок был вызван не переработкой, усталостью и бессонницей, а сложным внутренним конфликтом, так что теперь он не начинает старую песню «Я тебя люблю, давай встречаться». Он ничего не говорит по этому поводу, никаких разговоров об отношениях. Ждет, наверно, что Арсений сам решит, а Арсений думает лишь о том, как быстро Воля даст им пизды за перекупку его барыг и сможет ли Крид по доброте душевной прикрыть их жопы. Поворочавшись в постели еще немного, Арсений понимает, что больше уснуть не получится. Впрочем, он и так неплохо поспал: за окном еще темно, но лег он рано, так что даже выспался. Постельный режим так или иначе приносит свои плоды. Эда рядом нет, значит, он с Антоном. Всего за месяц они так сблизились, что стали лучшими друзьями — Арсений чувствует себя лишним рядом с ними. Раньше он был лучшим другом Эда, они все делали вместе, а теперь он за бортом. И правда стал той бесполезной сучкой, которой притворялся, какая ирония. Возможно, ему реально лучше свалить. Эти двое истинные, они великолепно понимают друг друга, у них всё идет как надо. И по возрасту друг другу подходят, и вообще. Зачем им Арсений — непонятно. — Так, это кризис среднего возраста, — выдыхает Арсений в никуда и садится на кровати, нашаривает на полу пушистые тапки, которые подарил Эд. В темноте мерцает красным и желтым гирлянда над кроватью, потому что Новый год через месяц и праздничное настроение должно быть у всех. У Арсения нет праздничного настроения, и в украшенной квартире он будто кусок говна, завернутый в подарочную бумагу и посыпанный блестками. Он идет на кухню, чтобы попить, и, естественно, обнаруживает там Антона, ведь где ему еще быть, кроме как, сука, не здесь. Арсений поджимает губы и молча подходит к пурифайеру. — Почему не спишь? — заботливо спрашивает гость, который вроде как и не гость, замерев с палкой колбасы в руке. От него снова пахнет сексом, пахнет Эдом, и выглядит этот придурок довольным жизнью. Арсений злится на Антона, потому что с его появлением жизнь пошла по пизде. Это очень по-детски, ведь, на секундочку, Арсений сам заварил всю эту кашу. Да и тянет к Антону по-прежнему. — Ты разве не должен быть с Волей? — ворчит Арсений, наливая в стакан холодной воды. Оказывается, слишком холодной: от нее болят зубы, но он делает вид, что всё в порядке, и продолжает ее цедить. — Так я был у него вчера. Арс, вам надо заканчивать с этой темой про барыг. Не знаю, что там у тебя за покровитель, но Паша реально злится, а злой Паша может стать большой проблемой. — Он же не в курсе про меня? — Арсений пожимает плечами. — А с Эдом у тебя союз, плюс никто не знает, что это дело рук Тринадцатых. — Паша не тупой и докопается. И выйдет на тебя. — Он хмурится. — Арс, за такое он тебя убьет. — Кто не рискует, тот… — Не лежит с пулей в башке, — рычит Антон. — Что с тобой происходит? Ты перестал обсуждать с нами дела, мутишь какие-то свои, Эд переживает за тебя. Очень хочется психануть и крикнуть что-то вроде «Ну и что, вам же будет лучше без меня!», но Арсений слишком взрослый для такого. — Я знаю, что делаю, — упрямится «слишком взрослый». — Пожалуйста, не лезьте в это. Если мне будет нужна помощь, я скажу. — Окей. — Антон поднимает руки, мол, сдается — в одной руке зажата палка колбасы. — Как скажешь. На нем уродская рубашка с коротким рукавом: что-то среднее между арбузом и змеей. И такие же шорты, это, блядь, костюм. Арсений хочет этот ужас прокомментировать, но в голову не приходит ни одной смешной шутки, так что он просто допивает воду и ставит стакан. — Помнишь Саню? — спрашивает вдруг Антон, и Арсений застревает в проходе. Смотрит непонимающе на сгорбленную спину, на нож, плавно входящий в колбасу. — Ты про Гудка? — Нет, я про Саню из детдома. — Не помню, — всё еще недоумевает Арсений. Антон откладывает колбасу (еще и режет без доски, прямо на мраморной столешнице, ну как можно) и поворачивается к нему, складывает руки на груди. — Толстый такой мальчик, Саня. Мы с ним были ровесниками и жили в одной комнате. Арсений напрягает память изо всех сил, у него глаз едва не лопается от натуги, но никакого Саню он вспомнить не может. Он в детдоме вообще мало с кем общался, а из младших — только с Антоном, потому что тот сам приставал. — Не понимаю, к чему ты ведешь. — Короче, Саня был таким, знаешь, напердышем, с которым никто не хотел иметь дело. Ему было одиноко, но никто не знал, насколько. И однажды — это уже после твоего ухода было, поэтому ты и не помнишь — он так заебался быть один, что вылез на крышу и пизданулся оттуда. Самоубийства и попытки самоубийства в детдомах — не редкость. У детей слабая психика, не все могут выдержать ту токсичную атмосферу. Арсению жаль, но такова жизнь, се ля ви. — Насмерть? Кафель морозит ступни даже в тапках, Арсений переступает с ноги на ногу. Сквозняк тянет по открытым лодыжкам. — Нет, переломал ноги и руки, но остался жив. Его увезли, и больше он не возвращался, в психушке оставили. — История грустная, но не понимаю, зачем ты решил мне ее рассказать. Антон вздыхает и подходит ближе, и он слишком серьезен — Арсений не привык видеть его без улыбки и привычного беззаботного выражения лица. Или хотя бы маски карикатурного веселья. — Я тогда всё думал, почему Саня это сделал, а потом до меня дошло. Он не хотел кончать с собой, его просто ничего не держало. И тогда я подумал, а что держит меня? И понял, что ничего. — Антон… — Нет-нет, послушай. И я такой: «Блин, а это же вариант». В смысле, с собой покончить. Я даже продумал, как всё провернуть, у меня и заточка была. А затем мне в голову стрельнуло: «Ведь Арсений бы так не сделал. Арсений сильный, он бы ни за что, он бы нашел причины жить». И ты стал мерилом всей моей ебаной жизни. Мысль о тебе помогала мне держаться, что бы ни случилось, понимаешь? Сам того не зная, ты мне всегда спину прикрывал. — Ты был ребенком, неудивительно, что я стал примером для тебя, — сглотнув, говорит Арсений как можно спокойнее. От мысли, что Антон мог бы сейчас тут не стоять, ему становится дурно. — Да, стал. И я не могу смотреть, как ты раскисаешь и творишь какую-то хуйню. Ты не один, мы с Эдом тебя всегда прикроем. Вряд ли я смогу стать для тебя тем же, кем и ты для меня, но я постараюсь. Только не замыкайся, а? — Ты просто хочешь меня трахнуть, — натянуто смеется Арсений, пытаясь перевести всё в шутку. Антон криво ухмыляется. — Конечно, Арс. Всё это ради того, чтобы тебя выебать. Ты меня раскусил. — Просто я Бэтмен. — Арсений разводит руки в стороны. — Ладно, я спать. — Придурок ты, — вздыхает Антон и возвращается к колбасе. — Спокойной ночи. *** Спустя минут десять Арсений лежит, глядя в потолок, и думает: его и правда накрыло. И если обычно мужчины кризиса среднего возраста начинают встречаться со школьницами, то он ввязывается в авантюры и почти не разговаривает со своим парнем. И со своим вторым парнем. Или парнем своего парня, черт его знает. Решив, что «Арсений бы так не сделал», он снова встает с кровати и плетется к комнате для гостей. Дверь украшена мишурой, выложенной в форме хуя, и Арсений закатывает глаза — и жмет на ручку. Эда нет. Судя по шуму воды из-за двери прилагающейся к комнате ванной, тот принимает душ. Зато Антон есть: при виде Арсения он резко садится, сережки в ухе звенят. Он так и не снял змеиный костюм, и как же это забавно, ведь Эд — кролик. Хотя кто еще тут из них хищник, конечно. Медленно подойдя, Арсений садится на кровать, двигается по этому траходрому ближе. Простыни сухие и чистые, хотя комната вся провоняла сексом, запах спермы еще висит в воздухе. — Решил сказать, что твоя схема сработала. — А? — Антон удивленно хлопает ресницами: так же быстро, как бьется сердце Арсения. Так страшно не было никогда: ни когда мелкого Арсения запирали в тесном шкафу, ни когда он впервые толкал наркоту, ни когда он сорил взятками в полиции. Пальцы немеют от волнения, но он всё равно притягивает к себе Антона за ворот дурацкой рубашки и целует. В первый, самый первый их поцелуй, Арсений не испытывал никаких эмоций: он просто был не против. Сейчас же у него внутри всё замирает, и он, взрослый мужик, чуть ли не трясется, лаская сухие, горьковатые от сигарет губы. Антон отвечает осторожно, будто боится спугнуть, но это бессмысленно: решение принято, Арсений уже нырнул в этот бассейн, осталось только захлебнуться. Этой осторожности хватает секунд на пять: затем Антону срывает крышу, и он сминает его губы, опрокидывает его на кровать, накрывая собой. Он целует, целует, целует так, что Арсений не успевает отвечать, его руки под футболкой, сжимают, гладят. В какой-то момент он неожиданно замедляется и просто слюняво вылизывает его рот — именно в этот момент хлопает дверь ванны. — Хуясе, — выдает Эд со смесью радости и удивления, Антон хихикает в поцелуй, но не отстраняется, а переходит к шее, покусывает нежную кожу. Кровать прогибается под весом еще одного тела, и Арсений открывает глаза, ловит взгляд Эда. Тот растягивает пухлые губы в ухмылке — совсем не ревнует. Кладет ладонь Арсению на колено, пальцами трет оборотную сторону, и от этого так приятно. Плюс долгих отношений: парень знает все его эрогенные зоны. Но Эд не ведет руку ниже, а, наоборот, убирает ее совсем, перекладывает на свой пах, на котором лишь белое полотенце. У него все еще мокрая кожа, капли воды стекают, прорезая влагой изгибы татуировок. Он наблюдает за тем, как Антон задирает футболку на Арсении, лижет соски, играет с колечками в них. Зажав одно зубами, тянет, и Арсений выгибается, закусив губу — взгляд Эда тяжелеет. — Блядь, какой ты охуенный, — шепчет Антон, опаляя припухшие, болезненно чувствительные соски горячим дыханием. — Так пахнешь, пиздец. Антон и сам пахнет охуенно — остро, свежо, и этот аромат смешивается с пряным Эда. Коктейль из запахов альфы и омеги заставляет нетерпеливо ерзать на простыне. Арсений течет, и член уже стоит, натягивая пижамные штаны в сердечко. — Полизать или пососать? — спрашивает Антон, кидая лукавый взгляд на Эда — тот улыбается в ответ и кивает. Арсений хмурится: в затуманенном разуме ни одной мысли, что бы это могло значить. А потом Антон переворачивает его на живот, ставит на колени уверенным движением, так же уверенно спускает с него штаны, под которыми ничего нет. И Арсений даже охнуть не успевает, как ощущает прикосновение горячего языка сзади. Ноги от этого разъезжаются, а бедра сами подаются назад, под ласку. И пока Антон его вылизывает, крепко держа за бедра, Эд ложится на спину и ползет под него, берет член в рот — только головку, потому что глубже лежа не выходит. Арсений стонет, толкаясь то к Эду, то к Антону, слушает эти причмокивающие и хлюпающие звуки и сгорает: от желания, от удовольствия, от стыда. Он ловит собственное отражение в настольном зеркале на тумбе: щеки красные, губы блестят от слюны, на шее красные пятна засосов. Чувствуется, сколько слюны Антон на него льет — и эта слюна стекает ниже, по яйцам, по члену, Эду в рот. Стоит это лишь представить, как Арсений опять стонет, прогибается ниже, комкает простынь. Он утыкается горящим лбом в эту прохладную ткань, вытирает пот, поднимает голову снова. В поле зрения попадает худая нога с татуировкой осьминога на бедре. Полотенце задралось, открывая головку с наливающейся капелькой смазки, и Арсений, притянув Эда за ногу к себе, слизывает эту каплю. Получает за это гортанный стон, вибрацией отдающей по члену. Он целует ствол, лобок, ведет носом по бедру, вдыхая родной терпкий запах, опять возвращается к члену — привычно берет в рот. Антон сзади заменяет язык пальцами, и это так охуенно после всех этих пробок и дилдо. С Эдом Арсений редко был в принимающей роли, и понимание, что его сейчас трахнут, заставляет скулить от нетерпения. Эд выпускает изо рта его член и, судя по стонам Антона, принимается сосать ему. Арсений тоже отстраняется и оборачивается. Происходящее около него горячее любого порно: пухлые губы, обхватывающие крепкий ствол, это что-то запредельное. С полминуты он просто наблюдает за этим, насаживаясь на пальцы Антона и глядя ему в глаза: тот смотрит на него, как на ебаное восьмое чудо света. Раскрасневшийся, вспотевший, с прилипшей ко лбу челкой, сложившейся колечками. Антон вытаскивает из него пальцы — все в вязкой прозрачной смазке, облизывает их, а затем вытаскивает член изо рта Эда. И, блядь, плетется к своему рюкзаку на кресле. — Ща. Презервативы, — поясняет он. — Ты че, сука, не можешь на тумбочку их положить? — закатывая глаза, фыркает Эд, вытирает ладонью мокрые растраханные губы. Арсений разворачивается и целует его в эти губы — мягко, нежно, даже без языка. И Эд отвечает так же ласково, приобнимает, потирается стояком о его бедро. — Арс, давай на спину, — вернувшись, не столько просит, сколько приказывает Антон, и Арсений повинуется: подложив подушку под таз, укладывается на спину, раскидывает ноги в стороны. — Я сяду тебе на лицо? — спрашивает у него Эд, краснея в момент, и это никак не сочетается с его хриплым, грубоватым голосом. — Что? Ты же не… — Арсений не успевает договорить, потому что захлебывается стоном: Антон, забросив его ноги к себе на плечи, толкается в него членом. При этом он притягивает к себе за шею Эда и целует его, и Арсений не знает, что возбуждает его больше: это или крепкий член в собственной заднице. Или, может, сама мысль о том, что его наконец-то трахают. А затем Антон наклоняется, сгибая его пополам, и целует уже его. — Люблю тебя, — шепчет в рот между поцелуями. — Ты мне нравишься, — быстро отвечает Арсений, уложившись в долю секунды между собственными тяжелыми вдохами. У него к Антону есть чувства, но пока не дошло еще до громкого «люблю». Эд ржет над нелепостью такого признания и, судя по звукам, дрочит точно в ритм толчкам — полная синхронизация. Тоже хихикнув, Антон еще раз целует и выпрямляется. Почему-то в фантазиях Антон всегда был приторно сладким и медленным, но теперь, в реальности, тот трахает его жестко, почти грубо, и это даже лучше. Арсения шатает по кровати, он едва не бьется макушкой об изголовье. — Не радуйся, он щас устанет, — фыркает Эд и перекидывает ногу через его живот, оказываясь лицом к Антону. Эти двое опять сосутся, и Арсений не знает точно, чья рука на его члене, но она делает всё идеально, всё как нравится — так что, скорее всего, Эда, который выучил его за проведенные вместе годы. Перед глазами тощие, трогательно безтатуировочные ягодицы. Арсений проводит по ним пальцами — аккуратно, потому что Эд всегда был против особого внимания к этой части тела. Но сейчас тот, наоборот, прогибается, давая лучший доступ. Он весь влажный, Арсений растирает смазку по ложбинке, массируя — Эд двигает рукой быстрее. И тогда Арсений прижимается к нему губами, усаживая на лицо, и это чертовски неудобно: из-за Антона его мотает по кровати как тряпичную куклу, будто тот задумал всю душу из него вытрахать. Эд по-шлюшьи елозит задницей по его лицу, пальцами разводит ягодицы, стонет глухо и прерывисто — всё еще сосется с Антоном. Арсений старается работать не только языком, но еще и рукой — но постоянно сбивается с ритма, в итоге просто сжимая его член. Жарко, как в аду, и за такое Арсений и правда попадет в ад. И по хуй, в данный момент ему хорошо, отлично, великолепно, превосходно. Антон мнет кожу на его бедрах, долбит его, а Эд дрочит ему и насаживается на его язык — это вообще, блядь, лучшее, что с ним случалось. Какого хуя он так долго ломался? Наверно, он произносит последнее вслух, а затем понимает, что он же не мог: рот занят. Но, наверно, Антон умеет читать мысли, потому что отрывается от губ Эда и говорит: — Ебать, я мечтал об этом каждый день хуй знает сколько, — запыхавшийся, он выдает по слову между толчками. — Обмудок, хоть бы сделал вид, что тебе меня хватает, — хрипит Эд в ответ. — Сука, щас кончу. Он отстраняется, садится рядом на кровати и дрочит, глядя то на него, то на Антона. Последний хмыкает, наклоняется и снова целует Арсения — жарко, мокро, глубоко. И Арсений стонет ему в рот, изгибается, пытаясь потереться членом о его живот, ему осталось немного — всё внутри пылает. Для гаммы он и так терпит слишком долго и на грани оргазма удерживается будто физически: цепляется пальцами за простынь, сжимает ее до побелевших костяшек. Антон кончает: больно кусает его за губу, дрожит всем телом, но не останавливается — продолжает трахать, пока член еще не опал. Арсению много не надо, и он, просунув между ними руку и едва коснувшись головки подушечками пальцев, кончает. Так выгибается, что спина надрывно хрустит, а Антон падает на него, утыкаясь лбом ему в плечо. Дышит так, словно обдолбался и в трипе марафон пробежал. Как там было в «Сумерках»? «Ты мой личный сорт героина»? Наверное, это оно и есть. Арсению стыдно, что он это смотрел, и еще стыднее, что ему, в целом, понравилось. — Ебать, ты норм? — спрашивает Эд над ухом. — Там у тебя сломалось чет, кажись. — Норм, — только и может ответить Арсений, потому что сил нет, плюс тяжелая туша новообретенного бойфренда давит на грудную клетку. — Ты кончил? — Ага, — довольно откликается Эд, будто и не запыхался. Омеги чувствительные, но выносливые: быстро отходят от секса и опять готовы трахаться. Не то что альфы, которые после напоминают скорее труп, чем живого человека. — Антох, ты как? Антон поднимает большой палец, а вот голову не поднимает, так и продолжает пыхтеть в плечо. Когда он приходит в себя, Арсений успевает уже задремать. — Арс, хочешь послушать мой рэп? Эду понравился. Арсений с трудом открывает глаз. Эд, вытирающий руку и живот влажной салфеткой, выразительно поднимает бровь и протестует: — Я же сказал, шо он хуйня из-под коня. — Не слушай его, рэп отличный, — отмахивается Антон и, привстав, оглядывается по сторонам, — сейчас включу с телефона… А где телефон? — Там же, где мое полотенце, блядь, на полу. Арсений закрывает глаз обратно — и под фон этих разборок засыпает. Наконец-то он выспится. *** Неделя выдалась дерьмовая: одного из Тринадцатых чуть не убили во время облавы, другой передознулся, третий напиздил фена столько, что можно выложить дорожку прямиком до рая. Такое по отдельности случается часто, но когда всё сразу — это напрягает. Вдобавок Антон ходит мрачный, а у Эда настроение скачет как бешеное: на днях так психанул, что чуть не прирезал Амчи за косяк. Не в смысле за траву, а за ошибку — так, по мелочи. Наверно, это всё предновогодний невроз. Но Арсений всё решит, он же всегда всё решает. Крид не слился, а, наоборот, готов к труду и обороне во всех смыслах слова — помнит, что сам вышел из Тринадцатых. Для омеги у него стальные яйца. Телефон разрывается трелью, когда Арсений думает насчет Воли. Действовать надо быстро, тут счет идет на дни: кто умнее и рискованнее. Трубку брать не хочется, но экран высвечивает емкое «Шастун», а этот дурак никогда не звонит без причины, обычно лишь пишет. — Да? — Арс, Эд в больнице, — говорит быстро, попутно явно затягиваясь сигаретой. За голосом шум, вроде дороги, какие-то дребезжания, щелчки. — Мы ехали в машине, и в нас шмальнули, прямо средь бела дня, Арс. Арс, это Паша, это точно он, я знал, но не думал… Я просил, он обещал… Сваливай быстро, слышишь? Если всё просчитать верно, то… «Эд в больнице» повисает над мозгом острым ножом, и Арсений не разбирает, что там Антон тараторит дальше. — Что с ним? — спрашивает Арсений так резко и твердо, что Антон от удивления затыкается на несколько секунд. — Не знаю, Арс. Он на операции. В плечо попали, но крови было до хуя, и я… — пауза, — и мне страшно, Арс. Столько было крови, всё в крови… Разум удивительно чист и ясен. Арсений не истерит и не бьется в панике. Наоборот, кажется, он никогда не был так собран и спокоен. Время пришло. — Ты один? — Нет, тут куча тринадцатых, мои тоже… Ментов толпа. Я сказал им, что сами разберемся, всё позже. Полный пиздец, я… — Что говорят врачи? — Ничего, вообще ничего. Я пытался, но они сказали, что будет известно по итогам операции… Ты меня не слышишь, я говорю, что тебе надо уехать, а я поеду к Паше, поговорю с ним. — Я сам, — бросает Арсений — и трубку тоже бросает. Антон Антон курит пятую сигарету подряд, во рту привкус горечи въелся, кажется, до мозга, голова кружится. Тошнит, но не от сигарет — от запаха крови, которым пропитана одежда, руки до сих пор липкие. Он не уловил, как всё произошло: вот он переключает радио, а вот он весь в крови, пытается удержать выскальзывающий телефон, чтобы вызвать скорую. Вокруг шум, все гудят, люди лупят по дверям, желая вытащить их оттуда, помочь. Эд был за рулем, после выстрела он потерял управление и, кажется, они влетели в кого-то — или в них кто-то влетел, черт его знает, не сильно. Эд долго был в сознании: взгляд осмысленный и без страха, он пытался привести его, Антона, в чувства, говорил что-то. Кажется, что-то об Арсении: что нужно быть с ним, позаботиться, не оставлять одного. Антон не помнит, все события смазались в один панорамный размытый кадр. Затушив сигарету о раковину, он стягивает с себя грязную одежду, кидает на пол, на белую плитку. В раздевалке для медработников пахнет хлоркой и почему-то лавандой, Антон глубоко вдыхает этот запах, стараясь успокоиться. Руки дрожат, и ширинка расстегивается только с третьего раза. Нельзя медлить: голос Арсения по телефону был как металл, тот в таком состоянии может дел натворить. Если он и правда поедет к Паше, станет трупом спустя две секунды разговора. Антон встает под душ. Ледяная вода становится теплее, но всё равно не греет, и это хорошо: немного отрезвляет разум. Он пытается понять, почему Паша решил убить Эда, если у них с ним союз — или, может, Паша хотел убить его самого, но какого черта вообще. За предательство? Антон ощущает себя очень глупым, маленьким мальчиком в детдоме, которого бьют ногами по почкам, а за что — непонятно. В такие моменты всегда появлялся Арсений, рявкал на пацанов и забирал его с собой. Грубо отряхивал от пыли и говорил, чтобы переставал влипать во всякое дерьмо, потому что заебал уже. Антон сжимает кулаки и думает: Арсений бы так не раскис. Он бы собрался, взял себя в руки и сделал всё как надо. Так что Антон стряхивает дрожь с конечностей и берет чей-то апельсиновый гель для душа. *** К моменту, когда Антон нажимает на звонок — продвинутый, с видеосвязью, — он абсолютно спокоен. На нем чистая одежда, он сам чист — совесть чиста тоже. Ему открывают без всяких разговоров, и Антон медленно поднимается по лестнице, лишь сейчас пытаясь решить, что делать. У него нет никаких рычагов давления на Пашу, так что он просто попробует его убедить, что Эд и Тринадцатые безопасны, как аквариум с рыбками. У Антона ощущение, что он чего-то не знает. Открывает ему сам Паша: мягко улыбается, жестом приглашая пройти. Значит, Ляйсан дома нет. Не то чтобы это на что-то влияло, но в теории можно было бы заручиться ее поддержкой — ее степень влияния на Пашу безгранична. Сука, раньше надо было думать. Он так погрузился в отношения, что совсем потерял деловую хватку. — Благоверная с детьми в отпуске, сам понимаешь, время не очень удачное. Пойдем ко мне в кабинет, — благодушно говорит Паша. — Можешь не разуваться. Кажется, дома никого. Ни повара, ни уборщиц, ни телохранителей — те только внизу у входа стоят. Видимо, Паша не считает его за возможную угрозу, и Антон внутри горько усмехается: вот тебе и наркобизнес, даже тут он не авторитет. — Зачем, Паш? — глухо спрашивает он, так и не дойдя до кабинета. Останавливается посреди гостиной, разводит руки в стороны, мол, какого хуя. — Мы же обговорили всё с тобой. — Антош, так мы ведь решили, что ты на моей стороне. — Паша пожимает плечами, подходит к мини-бару, задумчиво разглядывая содержимое. — Четыре часа дня: не рано ли пить, как думаешь? — Днем пьют или алкоголики, или богема, — на автомате отвечает Антон. — Паш, я и так на твоей стороне. Я следил за ними, они не представляют угрозы. Это мелкая шайка, торгующая наркотой по чатам, ну. — Эта мелкая шайка перекупила половину моих людей, — отвечает Паша жестко, хмурится, и весь флер дружелюбности слетает без следа. — Ты, видимо, так увлекся, трахая своего Арсения, что пропустил этот небольшой факт. Кто же виноват, что Паша такая расчетливая мразь, что ему никто не верен? Антон и представить не может, что кто-то из его людей продался бы за бабки. — Ты прости, — продолжает тот, — что всё так неудачно вышло. Я хотел сразу, быстро и безболезненно, а теперь вся эта история с долгой и мучительной смертью… А вы со Скруджи вроде друзья, да? Ну, что ж, сочувствую. Антон скрипит зубами и думает, в какой же момент Паша поехал крышей. Когда-то он был умным, всегда имел четкий план. А последние годы он бросается на всё подряд, использует любую возможность — и ничего хорошего в этом нет. — Эд тут вообще ни при чем, — цедит Антон сквозь зубы. — Знаю-знаю. Думал, я не пойму, что твой Арсений всем заправляет? — он оборачивается к нему со стаканом виски или коньяка, черт его знает. Делает глоток, удовлетворенно кивает. — Я всё думал, когда же ты мне расскажешь. Ты ведь сам говорил, что… Короткий звук выстрела — и пуля входит Паше четко в центр лба; выходит через затылок вместе с кусочками кости, мозгами, кровью, забрызгивая Хайн, Маккалан, Реми Мартен, Гленфарклас, Балвэни, разбивая вдребезги зеркало за бутылками. У Паши не выпадает стакан из руки — он валится куклой вместе с ним, разливая содержимое по паркету черного дерева. Антон медленно оборачивается, цепенея от ужаса, и видит Арсения. Тот, положив пистолет на тумбочку, стягивает перчатку и встряхивает рукой. — Пиздец, ну и отдача от него, — жалуется он, а потом мягко улыбается Антону: — Ты как? Не обосрался? — Ты… Ты пизданулся, Арс? Тебя же пришьют? Как ты… Там же внизу… В коридоре слышатся шаги, мимо Арсения протискиваются три бугая, которые из-за мускулов еле могут пройти через дверной проем, а следом — Егорка, сука, Крид. Когда-то он был протеже Паши, вроде Антона, но затем они разосрались и больше не общались. Тот вроде сколотил свою банду. — Необязательно было самому, — вздыхает Крид, но коротко обнимает Арсения, на секунду прикасается губами к его щеке. — Надо было нанять Соболя. — Мне в радость, Егор. — Прости, что за твоим не усмотрел, — виновато говорит он, бросая взгляд на Пашу — на труп Паши. Тот грудой лежит у мини-бара, глаза открыты, лицо замерло в злом выражении: будто до сих пор укоряет. — Об этом потом. — Арсений качает головой. — Если что, я не при делах. С Бульдогом общайся сам, не знаю, что ты там ему наплетешь. — Конечно. Антон снова чувствует себя ребенком, который наблюдает за Арсением и другими взрослыми ребятами, пока те решают, где взять сигареты и как пронести их через охрану, за сколько потом продать остальным. Всё без его, Антона, участия, он просто маленький и глупый. Крид проходит мимо, утешающе похлопав его по плечу. Арсений кивает на выход, мол, пора идти. *** — Прости, другого выхода не было. Я не знал, насколько ты привязан к Воле, боялся, что заведешь шарманку про «У него же есть дети», — рассказывает Арсений, следя за дорогой. Антон сидит рядом, на пассажирском, и курит — вернее, держит тлеющий бычок в пальцах, потому что это была последняя сигарета. — Крид давно в теме, мы с ним этот план продумывали полгода… Всё по пизде в итоге пошло, как всегда. Мы ждали, что Воля где-то облажается, хотя никто не думал, что он закажет Эда. Но он совершил ошибку: Эд не умер. — Он хмурится, крепче сжимая руль. — И мы с Кридом поняли, что пора. — А Эд… — Всё с ним будет хорошо, Антон. Ты его знаешь мало, но он и не из такого дерьма выбирался. Его жажда к жизни бесконечна. — Надо было сказать мне, я бы тебя поддержал. — Да я тебя берег, малыш. Если бы Воля что-то заподозрил, он бы тебя убил без раздумий, а ты, в отличие от кролика, не родился в рубашке. Антон думает о том, что Паша давно подозревал его в измене, но всё равно ничего не сделал. Наверно, тот действительно воспринимал его как сына или как брата, верил ему даже после того всего. Впрочем, по хуй. Поебать абсолютно, что там считал Паша, нет больше Паши. — Король умер, — усмехается он горько. — Да здравствует король. Арсений останавливается у больницы: он гнал с такой скоростью, что общую сумму штрафов страшно посчитать. Хотя Антона, естественно, никакие деньги не волнуют, в пизду это всё. Но всё-таки правду говорят, что омегам лучше за руль не садиться, пусть Арсений и омега лишь наполовину. Но его слова действительно успокаивают: Антон верит, что Эд поправится, хотя залитые кровью сцены всё еще мелькают перед глазами. Но Арсений уверен, и он идет за ним по лестнице, давя в себе желание взять его за руку. На этаже собиралась вся верхушка Тринадцатых: даже Хвост, который вроде как отошел пока от дел и решил заняться своим рестораном на колесах, дурак. А еще здесь Ира — сидит рядом с каким-то дредастым чуваком, Амчи вроде. Она ловит его взгляд и ободряюще улыбается, Антон кивает ей в знак приветствия. Арсений вдруг начинает рыдать — закрывает лицо, сгибаясь пополам, истерит, что-то приговаривая. Антон успевает рвануть к нему, как до него доходит: тот играет. Даже в такой ситуации продолжает поддерживать иллюзию послушной сучки. Все наблюдают за ним брезгливо, и только Терри пытается как-то его утешить: добрый малый. Около него вьется светловолосый мальчишка в очках, наверно, его омега. Когда врач — седой мужчина в очках и с похожими на пушистых гусениц бровями — выходит, то слегка стопорится от такой толпы в отделении, тем более что большинство из них выглядят угрожающе, а остальные — просто неблагонадежно. — Есть близкие? — спрашивает он осторожно. — Да, я, — вытирая слезы, говорит Арсений. Вот же актер погорелого театра: всё лицо мокрое, нос распух, губы дрожат. — Я его парень. — Пойдемте, — врач кивает обратно на двери. Арсений идет за ним, кидает извиняющийся взгляд на Антона, но тот тоже приспускает следом. — Простите? — Я его истинный, — шепотом объясняет ему Антон. — Долго объяснять, но я имею право. На это тот поджимает губы, но не протестует — лишь поправляет очки и идет дальше по коридору, позволяя следовать за собой. Врач проплаченный, из своих, так что он что угодно разрешит, можно и не церемониться. — Для начала, — начинает тот, открывая им дверь кабинета, — не беспокойтесь, жизни ничего не угрожает. Артерии не задеты, важные органы тоже. Антон слышит облегченный вздох Арсения — вместе с этим тот устало падает на диван, потирает заплаканное лицо ладонями. Такой вымотанный, уязвимый. Хочется взять его на руки и покачать, как ребенка, но это уже дома. Врач закрывает дверь кабинета и садится за стол, кладет на край белую папку с надписью «Эдуард Выграновский 05.11.92». — Мы вытащили пулю, промыли рану, зашили. Ничего серьезного, но подвижность левой руки какое-то время будет затруднена. Скоро он отойдет от наркоза и после контрольного осмотра при желании сможет поехать домой. — Да, мы заберем его, — уверенно говорит Арсений. — Нам нужен будет кто-то из больницы на всякий случай, сиделка там, или еще кто. Молчаливая. — Сделаем, — кивает врач. — Но я хотел поговорить о другом. Эдуард принимает что-то гормональное, верно? Антон не участвует в диалоге, но и лишним себя здесь не чувствует. Молча садится рядом с Арсением, касается кончиками пальцев его спины в знаке поддержки. И тот расправляет плечи, выпрямляется. — Принимает. Мы думаем отказаться от этого, планируем завести ребенка. Не сейчас, попозже. — Завести ребенка… — задумчиво. — Тогда, как я понимаю, вы захотите сохранить плод. В таком случае рекомендую прекратить прием гормональных. Это не моя сфера, но я могу позвать специалиста, который вас проконсультирует. — Что? — Арсений хмурится. — Вы о чем? — У Эдуарда беременность четыре недели. Такое при приеме таблеток иногда случается: достаточно пропустить день-два приема. Срок маленький, ранение не повлияло, и это большая удача. Но наблюдение не помешает. — Но мы… Вы не ошиблись? — Мы сделали снимки УЗИ. — Он раскрывает папку — и Арсений встает, плетется к нему. Выражение его лица непередаваемо: Антон понимает, что ему сейчас вставят пиздюлей. Сука, ему явно надо было научиться вытаскивать хер вовремя. Они с Эдом предохранялись от случая к случаю: тот же всё равно принимает таблетки, так какой смысл? Ну ничего, Арсений ему покажет мастер-класс: сам трахнет, причем без смазки. Вот тебе и новогодний подарочек. Э(д)пилог — Я люблю Антона, но кто-то должен ему сказать, что его рэп ужасен, — вздыхает Арсений, поправляя тент. Сейчас самый пик солнца, а яркий свет Арсения бесит. Если точнее, в период беременности его бесит почти всё, начиная от солнечных лучей и заканчивая рэпом Антона, который долбит из блютуз-колонки. Сам Антон строит замок вместе с Аней — причем Анина половина замка выходит куда симпатичнее, а ей всего три года. Пятилетний Артём бегает вокруг них с огромной ракушкой, делая вид, что это пистолет. — Не нравятся мне такие игры, — ворчит Арсений, глядя на ребенка. — Сегодня ракушка, а завтра Беретта девяносто два. Зря мы ему на Новый год автомат купили. — Куколка, завали, это просто игры, автомат игрушечный. Щас всё спокойно. Детей всё это ваще не касается. Конечно, рано или поздно коснется — Эд это понимает. Но случившаяся шесть лет назад ситуация с Волей его многому научила, так что теперь они всё делают по-умному — и вместе. Ошибка Воли в том и была, что он всё тянул в одиночку. Да и, начистоту, их бизнес уже почти превратился в самостоятельный механизм, работающий без их участия. — Да что за бешеное животное, — стонет Арсений, пытаясь улечься набок. — Невозможно. — Толкается? — Эд кладет руку ему на живот, гладит ласково — получает пинок прямо в ладонь. — Это всё ебучие гены Шастуна, с Артёмом было то же самое. А Анечка была очень спокойной. Беременность Арсения запланированная, хотя они с Антоном и ссались из-за того, что Арсению, вообще-то, поздновато. С другой стороны, физически он будет покрепче их двоих вместе взятых. — Выключи этот рэп, иначе я сейчас прям тут рожу. Из колонки Антон вещает про любовь, и это полный трэш. «Кровь-бровь» — это еще неплохая рифма, у этого придурка там рифмы нет вообще. Белый стих, блядь. Эд целует Арсения в щеку и, поднявшись с шезлонга, шлепает к троице. Ноги утопают в раскаленном песке — жара адская, но на такой ад он согласен. Ничего, на следующий Новый год они поедут в другой дом, в Швейцарии, детям там будет весело. Снежки там, снеговики, снегопады. Малыш Алекс тогда как раз достаточно окрепнет для перелета. — Шо строим? — ласково спрашивает Эд у Ани и, повинуясь какому-то детскому порыву, щелчком пальцев сносит бумажный флажок с ближайшей песочной башенки. Дочь смотрит на него как на предателя — вряд ли даже Иисус так смотрел на Иуду. — Почему-у-у? — вспыхивает она, глядя на башенку. — Па-а-ап! Папа тут же исправляется, втыкая флажок на место, но просранное доверие не вернешь: Аня, елозя задницей по песку, отползает подальше. — Ну ты подонок, — осуждающе говорит Антон, качая головой. — Просто мразь, Эд. Был о тебе лучшего мнения. — Млазь! Млазь! — радостно кричит Артём, подбегая к ним и тыкая ракушкой Эду в щеку. — Папа, сдавайся, ты алестован! — Я буду оказывать сопротивление, — уверяет Эд, а в следующую секунду хватает Аню и прикрывается ей как живым щитом. Та смеется и выворачивается из захвата, но Эд обнимает ее крепко. Антон, тоже решив не оставаться в стороне, обливает Эда морской водой из детского ведерка. И это становится началом потасовки: все гоняются друг за другом по берегу, пытаясь не увязнуть в песке. Эд, конечно, поддается детям, падая нарочно, а вот Антон падает благодаря природной грации — причем на Анечкин замок. Дочка, естественно, начинает остервенело забрасывать его песком, а брат ей помогает, потому что семейные узы в помойку не выбросишь. За этим всем Эд напрочь забывает о просьбе Арсения — и тот сам подходит к ним вразвалочку, но с грозным видом. Вырубает колонку, а потом упирает руки в боки, глядя на всё это безобразие. — А папа млазь, — заявляет ему Артём. — Еще какая, зайчонок, — кивает тот ему в ответ. — Так, давайте все в дом, а то вы сгорите. Там уже обед готов наверняка. Аня послушно подбегает к Эду, чтобы тот отряхнул ее от песка, а Артём истерично падает на землю и начинает колотить ногами, крича, что домой он не хочет. Успокаивать его берется Антон: он для сына авторитет, альфа же. В итоге он просто закидывает ребенка на плечо и, бросив игрушки, идет по дорожке к дому — попутно умудряется шлепнуть Арсения по заднице. Тот фыркает и, аккуратно взяв Аню за руку, направляется за ним. *** Арсений сидит в кресле-качалке на террасе и ворчит — вылитый дед. За его спиной всеми цветами радуги сверкают гирлянды, неровно вырезанные детьми снежинки прилеплены к окнам. Это выглядит смешно, учитывая окружающие дом пальмы, но Новый год есть Новый год. — Как можно было не закупить таблеток, это же самый ходовой товар в клубах, — говорит Арсений, глядя в планшет, подставкой которому служит его собственный живот; восьмой месяц, как никак. На нем очки, но это для понтов: со зрением у него всё нормально, не настолько еще он старый пердун. — Это Дэни облажался, — бормочет Антон так виновато, будто лично он не заботился закупкой. — Не переживай, до новогодних вечеринок успеем. Он сидит на полу в его ногах, пытается упаковать детям подарки. Пока выходит кошмарно: на коробке с домиком для кошечек больше скотча, чем блестящей оберточной бумаги. — Уж надеюсь. Пусть Ира ему поможет. — Ира сказала, что больше не занимается наркотой, на ней же теперь только косметика. Эд наблюдает за ними краем глаза, но в основном смотрит на небо. Тут оно чистое, не задымленное городскими выхлопами. На черно-синем фоне бисером рассыпаны сияющие звезды — красиво. — Арс, эт че за созвездие? — тыкает Эд пальцем ввысь. — Персей, — задрав голову, отвечает Арсений. — Звездочетом заделался, кролик? — Да просто интересно. — Отхлебнув пива из бутылки, отвечает он и пожимает плечами. — А рядом? — Овен. Видишь, на крюк похоже? — Я не вижу. — Антон тоже всматривается в небо. — Покажи? — Да вот же, — Арсений чертит пальцем в воздухе, — нет? — Не. — А Треугольник рядом видишь? Три звезды? И правда: на небе ярко выделяется одна звезда, две рядом — чуть тусклее. Острый пик напоминает нож, и Эд думает забить себе такую татуировку, было бы прикольно. И символично, учитывая их треугольник; как оказалась, самая стойкая фигура. Люди неправильно понимают значение «любовного треугольника» — обычно это что-то про неприятие, измены. Но ведь в треугольнике всё взаимосвязано, а у них он вообще равносторонний. — И что, этот Треугольник Бермудский? — тупо шутит Антон и сам ржет над своей шуткой. — В нем пропадают космические корабли? — Может быть, — хмыкает Арсений. — Черная дыра там определенно есть, и я даже не про задницу Эдика. — Ой, иди в жопу, — вяло отбрыкивается Эд. — У самого очко размером с галактику. — Пойду только в твою, кролик. А так там своя галактика есть, М33 вроде. — Думаешь, там есть жизнь? — спрашивает Антон, снова вернувшись к упаковке подарка. Лучше бы он не трогал его, конечно: с каждым движением домик выглядит всё паршивее. Арсений поправляет очки, задумчиво глядя в небо. В голубом освещении планшета он такой красивый, что Эд невольно засматривается на его профиль. — Исключать нельзя. Возможно, там сидит какой-нибудь Антон и заворачивает своей дочери подарок, который она будет распаковывать три недели, — вздыхает он, переводя взгляд вниз. — Антон-руки-из-сраки, это что вообще такое? — Ой, ну простите, пожалуйста, что такой криворукий. И за что ты только меня любишь? — Сам удивляюсь, Антон, — Арсений кое-как (еще и с кряхтением, ему тяжело двигаться из-за живота) наклоняется, целует его в макушку. — Но, знаешь, любят ведь не за что-то, а просто так. Эд, улыбнувшись, делает еще один глоток. Как говорится, и жизнь хороша, и жить хорошо.
Отношение автора к критике
Не приветствую критику, не стоит писать о недостатках моей работы.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.