Артур
Наушники свисают с воротника куртки, звучит безобразный канкан Самойлова. У меня от этой музыки руки трясутся, знобит. Кажется, даже нутро сводит каким-то неестественным холодом. Я сижу на тумбе в коридоре своей квартиры, слушаю, как тихо перемещается по жесткому ковру на тонких ножках сквозняк. Зима заперлась в стенах, как только над городом показалось из-за свинцовых туч яркое весеннее солнце. Хочется укутаться во что-то теплое, закрыть глаза и понадеяться, что весь этот кошмар когда-нибудь прекратится. Мне кажется, за окном третью ночь идет нескончаемый черный снег, поэтому у меня по возвращению с плеч сыпятся тонны жгучего пепла. Странно. Почему. Я почти не слышу часов на кухне. Свет горит в туалете и едва касается моих ног. Что-то должно произойти, очень скоро. Меня знобит от ощущения надвигающегося зла. Не замечаю, как обрывается «Ураган» и телефон надрывно плачет по заснеженной тайге. Не успеваю ответить на звонок.***
Я уже в квартире Дикого. Сижу на стуле напротив Акулы, сгорбившись, точно на шею повесили груз весом не меньше трех кило. В отражении мерещится кошмар, каждое утро настигающий меня на пороге спальни. Куртку я сбросил в коридоре, а грудь все равно перехватывает на каждом вдохе. Взгляд невольно задерживается на окне. Спина затекает от долгого сидения. Дикой ругается, отмахивается от помощи. Он прижимает к щеке кусок мороженного сала. Синяк на левом глазу совсем опух, а через все лицо поверх старого шрама протянулась еще одна рана внахлест, как от ножа. Дикой уверяет, что драка была на кулаках. Возможно ли вообще врать с таким-то лицом? — Ты туда зачем полез? Жить надоело? Совсем мозги отшибло, а? — Не наседай. Ты мне что, мать? Отвали. О чем я и говорю. Дикой злится и улыбается одинаково скучно, я бы сказал, трагично. Сейчас у Акулы слишком поникший вид — я толком и лица его не могу рассмотреть. Чего он хочет добиться, прижимая к синяку кусок сала? Какой с него толк теперь? Капли стекают по руке, падают на не застеленную кровать, еще этот удушливый запах… Насильно отвожу руку Дикого в сторону. Кровь успела засохнуть под носом и на лбу, левая щека опухла. — Открой рот. Зубы все целые, смотрю. Опускаю кусок марли в таз с теплой водой и пытаюсь оттереть запекшуюся кровь, но та без должного усердия не смывается. Дикой крутит в руке бутылек с перекисью, поглядывает куда-то за мое плечо, может, на дверь. Послушай, я хочу сказать, я бы и сам с радостью ушел и без твоих намеков, но, черт, ты правда думаешь, что мне совесть позволит? Раны местами открывались от резкого движения — приходилось заново все обрабатывать, тратить кучу бинтов, а ведь я даже понятия не имею, что у парня под одеждой. Если бы я мог стащить с него футболку, может, и был бы толк в лечении. — Нет, я понять не могу, тебе острых ощущений не хватает? Тогда чего ты в баре не подрался? Профилактика этим идиотам хорошая бы вышла. Нет, тебе надо было найти неприятностей на свою задницу! А если бы тебя убили? — Ты сам в это веришь хоть? — Дикой улыбается одной стороной лица. — Закрыли тему. Я тебя звал не для того, чтобы ты мне, как заботливая женушка, мозги вправлял. Что мне теперь делать вообще? Девчонка спит на кровати с другой стороны от Дикого. Она с головой укуталась в одеяло и отвернулась к окну, поджав под себя ноги, почти не дышала, прислушиваясь к разговору. Акула хрустит шеей, и от этого звука у меня мурашки бегут по коже. Таблетки в заднем кармане брюк раскрошились, я думаю, как уйду отсюда и как будет смотреть Дикой, если меня вдруг скрутит прямо на полу в прихожей. — Она ничего не говорит, что бы я ни спрашивал. Видно, шок. Вещей с собой не было: потеряла или забрали. — Забрали. Те парни, с которыми ты дрался, случаем не… — у меня испарина на лбу, голос падает до очень тихого шепота, — Чуркин? — Не уверен, — Дикой косит в сторону спящей. — С другой стороны, больше некому. В коридоре тикают часы. Целые колонии пыли носит по квартире сквозняк, который задувает через огромную щель в оконной раме. Пыль оседает на белые в эмульсии стены, на стершийся линолеум и кучи сваленного на полу белья. На обшарпанной со всех сторон тумбе в окурках и пустых пачках от сигарет затерялись грязная кружка и заплесневевший в упаковке батон. На одной половине кровати спит девчонка, другую Акула определил под гардероб. Чтобы сесть, Дикому пришлось долго разгребать этот беспорядок. — Прибавил ты мне проблем. Ноги затекли от долгого сидения. Я рывком встаю, сжимаю зубы до болезненного хруста в районе висков. Походка как не моя, правда, что здоровье не то уже, и хорошо, что Дикой ничего не замечает. Я уже говорил, что парень восприимчив, как камень на дне Марианской впадины?.. Подхожу к окну, провожу по стеклу ладонью, но так и не могу разглядеть даже, где там улица: дома, машины, береговая линия, река в конце концов. Куда исчез мой кошмар? — Ты давно прибирался? Не удивлюсь, если к следующему моему приходу тут зародится новая цивилизация. Легкие распирает от смеха. Я скрючиваюсь, хватаюсь обеими руками за живот. Делаю вид, будто мне и правда смешно. Дикой кидает в меня ботинком и указывает большим пальцем на девчонку. Лицо спящей исказилось, кажется, ей снится плохой сон. — Отвянь. Дикой вытаскивает из кармана плаща сигареты и закуривает прямо в комнате. После он, конечно, встал и, шатаясь, побрел к балкону.