the spring virus

Дайшо откровенно недолюбливает весну. С одной стороны, дышится легче, живется теплее, все вокруг оживает, птички поют, а солнце желтеет и белым радужки больше не обжигает. Слааавно. С другой стороны, люди стремительно сходят с ума. И так-то у человечества (по скромному мнению Дайшо, конечно) с разумом перманентные проблемы, а тут еще и гормоны. И носятся все эти обезумевшие люди с ошалевшими глазами туда-сюда, разбрасывают феромоны свои — как тут не удержаться от того, чтобы не натянуть на нос маску и не попшыкать в воздух антисептиком — бурно устраивают свою личную жизнь, а через полгода с грохотом разбегаются. Ну не дебилы ли, — раздраженно думает Дайшо, когда заходит в любимую кофейню на послеобеденное «утопиться в ведре с кофе», а все столики заняты несуразными парочками. Пробегающая мимо прехорошенькая официанточка мило подмигивает Сугуру (и его резко начавшейся изжоге). Не то что бы Дайшо было чуждо некоторое человеческое, просто по жизни заняться есть чем. А тратить свое драгоценное время и не менее драгоценные остатки нервов на то, что сначала создаст иллюзию счастья, а потом бесследно исчезнет, желания никакого не возникает. Кроме сезонного падения уровня интеллекта у человечества, весна приносит еще и новый учебный семестр, а также нового соседа в общажную комнату Сугуру. Дайшо уже заранее не в восторге; прошлого соседа с грохотом отчислили, и Сугуру счастливо доживал семестр в блаженном одиночестве. А теперь он уже полдня недовольно сидит на своей кровати, пытается читать, но на деле просто гипнотизирует ни в чем не повинную дверь — сосед должен приехать сегодня. Он уже придумал всевозможные требования, список условий проживания и пару мешков колкостей, смоделировал и прогнал в голове с три десятка возможных вариантов развития событий — и, конечно же, везде остался победителем. Дайшо в этом, вообще-то, ас — и не только в своей голове. Когда дверь, наконец — одновременно со скрипом и несмелым стуком — приоткрывается, Сугуру хватает книгу и за секунду приобретает безразлично-читающий вид. — Привет? — сосед оказывается непростительно приятного вида блондином; Дайшо быстро скользит взглядом на предмет придраться, но тщетно: парень аккуратный, хорошо одет, комната за секунду заполняется запахом весеннего ветра и легкого, едва слышного парфюма, — я Коноха. Акинори. Он улыбается бесконечно вежливо, и Дайшо теряется. Он с ужасом осознает, что докапываться не хочется, а это уже из разряда паранормальной херни. Паранормальную херню Сугуру, вообще-то, не жалует. От слова совсем. Когда сосед приземляется пятой точкой на свою кровать, осматривается и тянет за конец тонкий шарф с шеи, Сугуру прищуривает глаза и со скрипом все же пытается: — Дайшо. Сугуру. — Самым мерзким голосом из арсенала. — Я не переношу бардак и грязь. С места в карьер, окей. Отчаянные времена и все такое. Коноха смотрит с легким секундным удивлением. — Ну… здорово? Я тоже не фанат. — И сплю я очень чутко. — Я не шляюсь по ночам, а в выходные сплю до обеда, если ты к этому, — Коноха легко пожимает плечами и смотрит выжидающе. Дайшо хмурится, пытается ухватиться еще хоть за что-нибудь в попытке остаться самим собой и отработать приемы скверного характера, но не может. Спрашивается, куда делась вся эта язвительность и количество мешков с колкостями, куда их нахрен сдуло, вернитесь. Коноха опускает взгляд на обложку жутко умной книги, в которую вцепился Дайшо, и у него на секунду дергается уголок губ. — Извини, но, — Коноха все-таки улыбается, — у тебя книга вверх ногами. Дайшо чувствует, как стремительно краснеет до кончиков ушей, скорее всего — пятнами. Он ненавидит осознавать себя идиотом, и именно это сейчас происходит. Но Коноха не насмехается, а улыбается как-то так кошмарно хорошо, что Дайшо забывает возненавидеть весь мир. Они почти не пересекаются следующие две недели: когда просыпается один, второй или еще не проснулся, или уже ушел. То же самое по ночам. Все общение сводится к неловким улыбкам, спотыканиям на ровном месте и всеобъемлющей злости Дайшо в свой адрес, из-за невозможности контролировать в себе дурную восьмиклассницу (откуда ты взялась вообще, уйди обратно). Дайшо уезжает на выходные к родителям, проветрить мозг и взглянуть на ситуацию со стороны. Анализ — все еще конек Дайшо. Даром, что хромой. На голову Сугуру тут же сваливается матушка скотины-Куроо, обладателя таланта доставать людей, даже не зная об этом. Но матушка его — женщина приятная, и у Дайшо к ней с детства уважение на уровне соболезнования. — Так здорово, что вы до сих пор дружите, Дайшо-кун! «Мы не дружим, я мечтаю сломать Вашему сыну чертову ногу», — Сугуру цедит это про себя, вслух лишь вежливо улыбается. — Я так рада, что вы близки! «На самом деле, для симметрии ломать надо обе», — Дайшо эстет вообще-то. — Тецуро говорил, ему нужны были кое-какие его книги… Как все-таки неудобно, что вы учитесь в другом городе, — начинает издалека Куроо-сан, — я завтра занесу пакет, передашь ему, Сугуру-кун? Создавать лишние проблемы окружающим — это у них семейное наследие. Дайшо честно не понимает, какого лешего он должен выполнять роль почтальона для этого дятла, но ладно, ок, он все еще хорошо относится к его матушке. Возможно, время пересмотреть старые симпатии? Он рефлексирует в сторону своей унылой жизни все выходные, и даже пропускает занятия в понедельник. Фантом Конохи поселяется в его голове, методично обрастает и д е а л ь н о с т ь ю. Дайшо уехал подальше, чтобы разобраться в ощущениях, мыслях и в своей сложной голове, но в итоге, просто расписывается в тотальной беспомощности перед соседом. Конец света не за горами. Идеальный образ Конохи дает трещину как раз в тот момент, когда Дайшо возвращается к вечеру понедельника в общагу. Он заходит по дороге в комбини, который ближе к запасному выходу из корпуса, за раменом и сигаретами: он вообще-то не курит — вроде как бросил — и мучное старается обходить стороной, но иногда душа требует горячего и вредного. «Горячее и вредное» приходит оттуда, откуда не ждали: Коноха стоит на крыльце запасного выхода, яростно жестикулирует зажатой между тонкими пальцами сигаретой и художественно матерится в телефон, прижатый к уху второй рукой. Тирада настолько эмоциональная и живописная, что Дайшо весело давится дымом. — Я переломаю Куроо ноги, слышишь, в трех местах каждую! Сугуру радостно отмечает, что в порыве усадить кое-кого в инвалидное кресло у него появился потенциальный сообщник. В том, что Куроо из ругательств Конохи именно Тецуро — Дайшо не сомневается ни секунды, потому что кто же еще, ну. Только он может вызвать у совершенно разных людей непреодолимое желание прописать ему костыли. Коноха, наконец, оборачивается на смешок Дайшо и вскидывает брови. — Я перезвоню, — сбрасывает звонок не глядя, убирает телефон в карман. — Не знал, что ты куришь. — А я и не курю, — Дайшо пожимает плечами и невозмутимо тянет к губам сигарету; он только что прогнал из головы «не знал, что ты тоже» голосом плохо флиртующей восьмиклассницы (уйди же ты уже, ну), — это так, временное явление. — Вот как, — пауза затягивается, оба начинают подозревать в себе умственную отсталость, но Коноха спасает ситуацию (близко даже нет), — а я вот ухожу. Хорошо, что встретил тебя, хотел предупредить, что вернусь сегодня поздно ночью, но шуметь не буду, обещаю. Коноха улыбается и не совсем понимает, зачем все это говорит. Внутренняя восьмиклассница Дайшо ползает на коленях, заламывает руки, умоляет проявить смекалку и предложить Акинори обменяться номерами, чтобы быть на связи как бы для таких вот случаев, но Дайшо горд и непреклонен. — Ммм, окей, — Сугуру чуть склоняет голову к плечу, — постараюсь спать чуть менее чутко. Он уже тянет дверь на себя, когда Акинори за спиной выпаливает громче, чем нужно: — Может обменяемся номерами? Восьмиклассница отряхивает коленки и смотрит на Дайшо с превосходством, выкуси. Приехали. Следующие пару дней Сугуру пытается усмирить полыхающие внутри чувства уговорами, убеждает себя, что все это просто гормоны, просто хренова весна. И Конохе номер его понадобился исключительно для решения бытовых вопросов, ничего больше. Просто подожди, пережди и все пройдет. Коноха не помогает вообще. Он шлет Сугуру песенки в сообщениях, тот их слушает сразу, а потом тихо воет в сложенные на парте руки: он еще никогда не был так близок к вступлению в клуб сезонно-ошалевших. Коноха делает все только хуже. Он торчит весь день в комнате и, кажется, даже не планирует никуда уходить. Читает что-то, печатает в ноуте, хмыкает иногда себе под нос и улыбается противозаконно классно. И молчит. Дайшо не может сосредоточиться — полтора часа пытается осилить доклад, в котором кроме заголовка и одного абзаца так ничего и не появилось. Бесит страшно. Коноха красивый, он заправляет отросшие пшеничные волосы за ухо тонкими пальцами, а Дайшо с трех попыток уже не вспомнит, о чем собирался писать в докладе. Акинори носит в общаге песочные широкие штаны и свободную белую футболку, все это висит на нем как на вешалке, так вкусно, что хочется запустить руки — к коже — смять складками ткань, скользя ладонями по ребрам вверх. Носки он не носит, кажется, принципиально — Дайшо ловит себя на первом в жизни фетише: у Конохи красивая форма ступней и тонкие щиколотки с выделяющимися косточками. Сугуру не выдерживает, ныряет в рюкзак за сигаретами и сбегает на черное крыльцо. Он прикуривает с третьего раза и пытается вернуть мысли в норму, но нет. Дверь за спиной тихо скрипит, и раздается не особо удивленное: — О, ты здесь? — актер из Конохи такое себе. «Дай же ты мне хотя бы покурить спокойно», — думает скулящими интонациями Дайшо, а вслух говорит другое, своим обычным невыносимым тоном: — Ты знал, что я тут, — переводит взгляд снизу вверх на вытягивающего из-за уха сигарету Коноху, — ты не видел, что я взял сигареты, но мог догадаться, это не сложно. Ты не мог знать, взял ли я ключ. Я достаточно тебя наблюдал, чтобы сказать с уверенностью, что ты позвонил бы или дождался бы меня перед тем, как уйти и закрыть дверь. Но ты точно знал, куда я пошел, поэтому спокойно закрыл комнату и пошел следом. Дайшо смотрит человеком, у которого на лбу золотом выгравировано «шах и мат», а Коноха, так и не прикуривший сигарету, растерянно моргает пару раз, фыркает и качает головой, расплываясь в сложной улыбке. Садится на ступеньки рядом: — Перестань, — щелкает зажигалкой. — Перестать — что? Дайшо сканирует профиль скептическим прищуром. Коноха задумчиво затягивается между вариантами «губить в зародыше мою попытку подкатить» и «нравиться мне», но в итоге просто тихо смеется, выдыхая дым, и качает головой: — Да нет, ничего. Продолжай. В субботний вечер Дайшо все-таки вспоминает о совести и идет к Куроо отдавать пакет от матушки. Куроо, к слову, обитает в соседнем корпусе, и идти к нему — спасибо хоть на этом — недолго. Голос Бокуто слышно даже на лестнице этажом ниже, и у Дайшо уже заранее начинается мигрень. Дверь, конечно же, не заперта, а в комнате толпа. — Серпентарием, часом, не ошибся? — Куроо изображает недоумение на лице вместо приветствия. Дайшо закатывает глаза. — Даже если у меня и серпентарий, у тебя-то блядский зоопарк. — Сугуру блаженно улыбается, — если уж решил попробовать пошутить, дорогуша, делай это хорошо и без логических несоответствий. Я твои шуточки вытаскивать на собственном интеллекте не собираюсь. Не то что бы они не ладили, наоборот. Просто как-то так вектор исторически сложился. — Не знал, что живу в серпентарии, — раздается сбоку самым опасным для кое-чьей психики голосом, Дайшо почти роняет книги Куроо. Коноха улыбается уголками, сидит с ногами на одной из кроватей, потягивает пиво из стеклянной бутылки с самым довольным на земле видом. Вот уж кого Дайшо точно не ожидал здесь увидеть. — Прости?! — Куроо выкатывает страшные глаза на Коноху, — ты хочешь сказать, что вот это вот тот твой новый сосед?! Куроо — скотина такая — делает ударение на уничижающее «вот это», рядом Бокуто с таким же лицом смотрит на Коноху не менее вопросительно, и Дайшо резко интересно, в каком это контексте Акинори упоминал его, но момент рушится вместе с ворвавшимся в комнату Ойкавой с двумя бутылками текилы и горящими глазами. — Забери уже, матушка твоя передала, — Дайшо протискивается-таки через хаос к Куроо. — Надо же, бывает и от тебя польза, — Куроо ржет над выражением лица Сугуру, — да ладно, спасибо, правда, они мне позарез, — проверяет, не вынимая из пакета, убирает на подоконник, — как там матушки наши? — Как обычно. Счастливы, что мы с тобой дружим, — Дайшо приваливается к стене плечом, скалится и поигрывает бровями. Куроо ржет неприлично громко. — Ты же не шутил членовредительские шутки в мой адрес? Нет, подожди, не говори, я верю в твою силу духа, — Куроо досмеивается, хлопает Сугуру по плечу, — пиво, кстати, на балконе. — Да я пойду, наверное, — в планах у Дайшо попойка сегодня не числилась. — Ой, да ну будь ты человеком хоть раз, а, — Куроо морщится кисло. Дайшо не успевает ответить, потому что его хватают за рукав сбоку, и Куроо успевает слинять к текиле. Коноха соскальзывает пальцами с рукава на запястье Сугуру и заглядывает в глаза заговорщически. — Останься? Дайшо вздыхает обреченно и — остается. С Конохой он остался бы и на вечеринку в племени людоедов в качестве пикантной закуски, если бы тот попросил. Клиника, — уныло думает Сугуру. Вечер стремительно катится к чертям в пекло. Куроо кидает Бокуто гитару (правда играет на ней, в итоге, менее пьяный Цукишима) и перепевает почти весь репертуар их группы, в которой кроме них троих еще Акааши на клавишах. Тут же Дайшо узнает, за что Коноха хотел переломать кое-кому ноги: их барабанщик неожиданно ушел из группы, а Куроо уже согласился на несколько выступлений до того, как спросил Акинори, сможет ли тот вообще сыграть на замене. Дайшо пытается героически пережить у себя в голове образ Акинори за барабанами, но получается откровенно херово. Он прямо-таки видит, как сезонный клуб умственно-поехавших торжественно вручает ему членский билет. Руки жмут, с уважением смотрят, фотографируют на доску почета. Ужас какой. Коноха феромоны не разбрасывает — все больше сарказмы и висельнические шуточки, которые не все понимают. Дайшо понимает. Коноха ему кошмарно нравится. После пива идет текила, потом опять пиво, опять текила, и Дайшо теряет себя в пространстве и во времени. Когда он себя находит — буквально на несколько минут — уже глубокая ночь, в общажной комнате все еще хаос, а он сам на промерзшем балконе с окнами нараспашку лезет холодными пальцами Конохе под худи, сжимает бока до синяков и выдыхает резко, потому что Акинори прихватывает зубами мочку его уха. Последняя адекватная мысль не успевает позвучать в голове, потому что Коноха забрасывает свою ногу Дайшо на бедро, вжимается стояком недвусмысленно и целует сразу с языком, мокро и горячо. Утро встречает головной болью и желанием удавиться. Дайшо с трудом разлепляет глаза и пытается осознать себя в пространстве. Как минимум, он в одежде. Как максимум, он в своей комнате, и — даже — в своей кровати, судя по периодической таблице с кучей заметок над его головой. Последнее, что он помнит, это какая-то там по счету текила, а теперь он вот лежит в своей кровати переодетый в домашнее — он ловит боковым зрением длинный рукав футболки, когда трет пальцами глаза. Черт знает что. Дайшо с внутренним скрипом садится в кровати и пытается понять, как жить дальше. За спиной тихо смеется Коноха, и Дайшо отчего-то становится хуже. Акинори вполне себе свеж и бодр, сидит одетый на выход в водолазке с горлом и невозмутимо прихлебывает из кружки. У Дайшо при виде его закрытой шеи что-то глубоко внутри отчаянно долбит в бессознательное, но он только трясет головой, отгоняя несформировавшиеся мысли. — А собственно, — голос скрипит мерзко и ужасно, Сугуру даже всерьез думает не продолжать и замолкнуть до лучших времен, но любопытство, — как я здесь оказался? Коноха откровенно веселится, судя по выражению лица. — Что ты помнишь последним? Дайшо как-то очень несинхронно закатывает свои глаза к потолку, вспоминая. — Так… Куроо надрывался под аккомпанемент своего занудного бойфренда, Акаа… — С чего ты решил, — Коноха перебивает, в глазах интерес, — что Цукишима и Куроо вместе? — А что ли нет? — Дайшо выгибает бровь и возвращает свое, в целом, мерзкое выражение лица. Коноха смеется. — Что ли да. Гейский радар? Дайшо закатывает глаза теперь уже синхронно и манерно. — Я вообще по девочкам, — выпаливает Сугуру из вредности и не совсем понятно еще зачем. — Ну да, — Коноха кивает, — точно, — у него в голосе веселье, во взгляде осведомленность во всех тайнах Дайшо. Какого, спрашивается, черта. Сугуру передергивает плечами. — Так. Дальше. Я помню, как пришел Акааши, потом Ивайзуми… И… И ничего больше не помню? — Ну, — Коноха выглядит подозрительно веселым, — мы напились: ты очень, я — меньше, поэтому, в итоге, я притащил нас домой и уложил спать. Это все. Дайшо щурится на Коноху, не понимает, в чем подвох. — Ладно, допустим. Сугуру — все еще со скрипом — поднимается и плетется в душ. Вчерашний день жужжит в голове осиным ульем, обрывками кадров — полной кашей. Дайшо стягивает футболку через спину и ошалело замирает у зеркала. След от зубов между шеей и плечом, два живописных засоса с другой стороны. Он очень быстро все вспоминает. Моментально. — ОХТЫЖБЛЯТЬ! Дайшо готов поклясться, что перед тем, как мягко щелкнула входная дверь, он ясно слышал, как тихо смеялся Коноха. Всю следующую неделю Акинори ведет себя так, будто ничего не произошло, Дайшо же наоборот — разве что в стены на полном ходу не влетает. Сугуру ждет подвоха, наблюдает, грызет колпачок ручки и ерзает на своей кровати. Коноха мягко улыбается, светит хитрыми морщинками в уголках глаз — и ничего не говорит. Дайшо сначала подумывает о провокации, а потом принимает правила игры: делаем вид, значит делаем вид. Коноха, очевидно, только этого и ждал. В пятницу Дайшо опаздывает на пары и принимает непопулярное в его жизни решение — воспользоваться лифтом, чтобы не бежать через две ступеньки на семинар шесть этажей вверх, не лошадь же. Но судьба к нему неблагосклонна с самого утра, поэтому на втором этаже в абсолютно пустую кабину подсаживается Коноха. Акинори хмыкает, глядя на обескураженное лицо стоящего в центре пространства Дайшо, и проходит в дальний левый угол. Сугуру где-то на подкорке очень не нравится идея пускать Акинори за спину, но он не успевает ничего сказать, оглянувшись, потому что на третьем этаже в лифт вваливается целая толпа студентов и пара преподавателей. Поток вытесняет Сугуру — по закону подлости, не иначе — в чертов левый угол. Между ним и Конохой расстояние почти вытянутой руки, это терпимо, но все же неуютно — Дайшо ведет лопатками под внимательным взглядом Акинори. Резкий толчок — лифт останавливается, вместе с тем гаснет свет, начинается испуганная суматоха. Дайшо вдруг ощущает цепкие пальцы на своих бедрах и сильный рывок — он врезается в бедра Конохи и чувствует шеей ухмылку, Акинори ведет кончиком носа по линии роста волос на его затылке. Дайшо дергается в попытке вырваться, но Коноха сжимает пальцы сильнее и Сугуру неожиданно для себя издает какой-то сомнительный скуляще-булькающий звук, Дайшо одновременно хочет Конохе вломить и попросить сжать так пальцы еще раз, боже, пожалуйста. Акинори будто слышит его внутренние метания и тихо смеется, оседая горячим дыханием между шеей и плечом — у Сугуру мурашки по позвоночнику и обратно. Он потерянно озирается во тьме по сторонам, но никто на них не смотрит, все заняты паникой и попытками связаться с диспетчером. Дайшо пропускает момент, когда Коноха пробирается пальцами под свитшот, когда он укладывает холодные ладони на живот и прижимает к себе ближе. Сугуру ведет, он закусывает губу и держит себя из последних сил, чтобы не откинуться затылком на плечо Акинори. Коноха улыбается, Дайшо его улыбку кожей чувствует, впитывает каждой клеткой. Коноха царапает короткими ногтями под пупком и откровенно тащится с того, как поджимается живот Дайшо. Акинори прихватывает зубами мочку уха почти нежно — Дайшо выдыхает рвано и не очень-то осознанно прогибает чуть поясницу, вжимаясь задом в пах сильнее. Коноха перемещает одну руку снова на бедро Сугуру и прижимается губами к шее под ухом. Дайшо еле сдерживает стон, когда Акинори чуть подается бедрами и выдыхает в ухо горячее, смешливое: — Нравится, Сугуру? Дайшо ведет с того, что по имени, ведет с нервно-крепкой хватки на бедре одной рукой и с касания холодных пальцев другой руки сразу над ремнем, ведет с мягких укусов в шею, ведет с рваного дыхания, выдающего возбуждение с головой — ведет с Конохи. Свет включается так же неожиданно, Акинори мягко отстраняет Дайшо, чуть отталкивая вперед ладонью между напряженных лопаток. Сугуру чувствует, как горит румянец на лице, он поправляет свитшот, оттягивая края ниже, чтобы скрыть возбуждение. Хочется удариться головой о стену, довелся как школьник. Как только открываются двери, толпа вываливается из лифта: все, кроме Дайшо и Конохи. Дайшо тоже с удовольствием вывалился бы вместе со всеми, но ноги слегка не ходят. К Конохе все еще много вопросов. Он обходит Сугуру и останавливается напротив — Дайшо снова — в который раз за последние минут двадцать — теряется: у Акинори глаза темные, голос низкий, глухой и звучит медленнее, чем обычно — в каждом звуке едва заметное придыхание. — Только попробуй сегодня не прийти на выступление, — усмехается тонко, чуть вздергивает подбородок и бьет ребром кулака по кнопке следующего этажа. «Черта с два», — думает Дайшо, стекая по стене, как только Акинори выходит из лифта. «Черта с два, да?» — язвительно спрашивает себя Дайшо несколькими часами позже, гипнотизируя вывеску клуба, в котором выступает сегодня группа Куроо. И Коноха. Чертовы барабаны. — Ебаный Коноха Акинори, кто его придумал вообще, — тянет Дайшо убитым полутоном, щелкая зажигалкой вхолостую. — Мама с папой, — раздается сбоку с нескрываемым весельем в голосе, — такие придумщики. Неплохо получилось, скажи? Дайшо оборачивается на голос с крайне недовольной миной и… да. Неплохо получилось. Коноха затягивается с хитрым прищуром и улыбается, когда выдыхает. Ему ужасно идет образ: джинсы, футболка с отрезанными рукавами и конверсы — все черное. Сугуру не доверяет своему зрению в темноте, но Коноха подходит ближе, и да — глаза подведены тонкой черной линией. Ну что за человек. Дайшо хочет его поцеловать. Мысль должна шокировать, но какого черта? Они ведь уже целовались. Дайшо хочет поцеловать его снова. Коноха делает еще один шаг и останавливается близко так, что Дайшо чувствует его тепло. Акинори смотрит со смешливым вызовом, но замирает, когда Сугуру кладет ладонь на его щеку и нежно проводит большим пальцем под глазом — Коноха смотрит удивленно, как-то немного испуганно вдруг даже. Что-то неуловимо меняется в атмосфере. Дайшо перемещает руку на его талию и сокращает расстояние между их лицами в критическое, он чувствует сбивающееся дыхание Конохи на своих губах. Сугуру чуть наклоняет голову вбок и — — Почему ты никогда не делаешь так, как я говорю?! — Со стороны парковки раздается возмущенный вопль приближающегося Ойкавы. — Потому что чаще всего ты говоришь невообразимую дурь, — невозмутимо отзывается Ивайзуми. Коноха роняет голову лицом в шею Дайшо и издает звук, средний между смехом и всхлипом, а Сугуру не дает себе оцепенеть от такой близости и чуть поворачивает голову, чтобы задеть растерянной улыбкой светлые волосы. Это все странно. Очень, очень странно. Дайшо со скрипом едва ли верит в реальность момента, но… так хорошо. Коноха вдруг такой обезоруживающе простой, теплый и совсем близкий… — Черти бы тебя побрали, Дайшо. …и так кошмарно мило сквернословит на каждом шагу. — По имени мне понравилось больше, — Сугуру хмыкает в светлый висок на грани слышимости. Коноха поднимает голову резко и смотрит чертятами: — Понравилось, значит? — он ухмыляется так провокационно. Воспоминания утра обжигают уши Дайшо, Сугуру думает, что если он не сляжет в конце всего в психушку — будет победителем. В клубе свет приглушенный, а на небольшой сцене подсветка неоново-красная. Дайшо залипает безбожно на Коноху, как неон рефлексирует на влажной коже, как он отбрасывает со лба потемневшие пряди, как крутит палочки между пальцев в паузах. Невозможно, такого Коноху пережить просто невозможно. Дайшо залипает так безотчетно, что не замечает как сбоку усаживается Ойкава и начинает о чем-то тараторить, не замечает, как он затыкается и прослеживает взгляд до Конохи, не замечает, как довольная ухмылка наползает на лицо Тоору. Дайшо не останавливается, и не замечает, как с другой стороны подсаживается Ивайзуми и о чем-то спрашивает, не замечает даже, когда он водит раскрытой ладонью перед его лицом: — Земля вызывает, ответьте Хьюстону. Ойкава с другой стороны радостно гиенит нараспев: — Хьюстон, у нас Коноха. Ивайзуми прослеживает взгляд Дайшо до сцены и: — Ооу. Дайшо предпочитает их игнорировать. В конце концов, стратегически важнее сейчас Коноха, который подмигивает Сугуру через весь зал. Дайшо уходит до того, как выступление заканчивается — сбегает на середине. Нужно подумать. Он долго слоняется по ночным улицам и взвешивает все «за» и «против», начиная с того, что охмелевший от Конохи мозг отказывается выдавать свои «против». В принципе, Дайшо с ним солидарен. И это напрягает его больше всего. Дайшо бродит по округе не один час, даже заходит в какую-то раменную перекусить — черт с ним, с мучным. Признаться самому себе, что чувства взяли верх над разумом не так-то легко. Что-то внутри твердит противным голосом, что все неправильно. Что Дайшо лучше будет одному. Привычнее. Правильнее. Что в итоге его все равно бросят, и будет очень больно, если не сказать хуже. Ладно. Дайшо выдыхает. Ладно. В любом случае, им нужно поговорить. С этим хаосом в голове он доходит до общаги. Дайшо прикуривает у черного крыльца и лезет в карман за телефоном. Глубокая ночь и ни одного пропущенного звонка, ни одного непрочитанного сообщения. На самом деле, Дайшо надеялся. Он сует телефон в карман обратно и затягивается глубже. И заходится в кашле, потому что сзади раздается тихий голос: — Так и знал, что ты тут. Дайшо пытается ответить что-то особенно колкое, но ободранное горло провоцирует новую волну кашля. — Мозги остужал столько времени? — Коноха смотрит на циферблат наручных часов, а потом куда-то в сторону и на небо, только не на Дайшо, — раздумывал, как бы закончить все это аккуратнее? Коноха как чувствовал все эти метания Дайшо, прикладная чертовщина. В голосе ни капли осуждения, только легкий налет грусти. Даже не разочарования. Кто из них двоих больше занимался самокопанием? Дайшо справляется с кашлем, но сказать ни слова не может, только смотрит зачарованно, как Акинори подходит ближе. Подводки нет, смыл все. Осталась только уязвимость и усталость. — Я бы сказал, что пойму… Но нет, Сугуру. Если ты собираешься сделать вид, что ничего не происходит, или сказать, что все это не правильно, я- — Боже, да замолчишь ты уже или нет? — Дайшо не выдерживает, хрипит покоцанным горлом, Акинори смотрит очень настороженными глазами. Дайшо качает головой, обхватывает лицо Конохи ладонями и целует. Так, оказывается, это просто. Совсем легко. И так правильно. Коноха стоит онемевшей статуей, а Дайшо улыбается ему в губы. — Так, с-стоп. М-мне покурить надо, наверное, переварить, — Акинори шокированно-выбитый из колеи, интонации дают сбой и звучат вопросительно. Видимо, он готовился к худшему. Дайшо смеется тихо. Коноха садится на ступени и прикуривает с четвертого раза, Дайшо приваливается к перилам и смотрит с легкой улыбкой. Стоило столько грызть себя мыслями и сомнениями, когда вот оно — родное, хорошее, твое — рядом совсем, сидит, паникует так умильно. — То есть это что, — Акинори поворачивает голову, цепляется взглядом, — мы вм-вместе? — Перестань заикаться, ты чуть не трахнул меня сегодня в лифте среди кучи людей, не строй из себя Деву Марию, — Дайшо скалится и пожимает плечами, — если хочешь, да, мы вместе. Коноха переваривает информацию со скоростью компьютеров из 90-х, Дайшо тянет его за руку внутрь. Когда они добредают до своего этажа, комнаты и закрывают дверь изнутри, Коноха выпаливает очень невпопад: — Я влюбился. Дайшо увлечен неторопливым стягиванием толстовки с Конохи, он отбрасывает ее в сторону и запускает ладони под футболку, жмется близко, урчит довольно в ухо: — Надеюсь, что в меня, но если нет — не проблема, я просто запру тебя здесь и влюблю в себя, — Коноха фыркает, — главное, чтобы не в Куроо, я без понятия, что делать с похеренным чувством прекрасного. Коноха смеется. — В тебя. — Тогда все хорошо. Потому что я тоже, — целует мягко за ухом и цепляется за край футболки, задирая. — Тоже в себя? — Не без этого, конечно, но в тебя, кажется, сильнее. — У Конохи волосы растрепаны узким горлом футболки и взгляд пронзительно беззащитный, — боже, ты такой красивый, Акинори. Коноха улыбается и смотрит лукаво вдруг снова, тянет Дайшо к кровати, попутно стягивая его свитшот. Кожа к коже так хорошо и так честно, Конохи так много, он одновременно везде, Дайшо пытается быть тихим, но задумка заранее проигрышная, если твое нижнее белье стягивает зубами Коноха Акинори. Дайшо смиряется на утро оказаться в синяках и кровоподтеках от укусов, но Коноха вообще-то нежный. Просто отбитый немного. Утро приносит немного боли в голову и во все остальное тело — тоже. Дайшо со скрипом продирает глаза и пытается сфокусироваться. Он в комнате один, а на стене над головой периодическая таблица — порядок, на месте. Пока Дайшо не без труда пытается сопоставить болевые очаги на своем теле с событиями вчерашнего дня, из уборной выкатывается подозрительно прихрамывающий Коноха и целенаправленно лезет к Дайшо под одеяло. — Доброе утро, слишком рано, выходной, спи, — целует в щеку, натягивает одеяло до ушей и укручивается под бок большим сонным ретривером. Дайшо моментально все вспоминает. Даже пугается по инерции. — Сугуру, я вломлю тебе сейчас, у меня черный пояс по хапкидо, — скрипит недовольно Коноха из недр одеял, — все уже случилось, поздно паниковать, просто обними меня, уткнись своей заумной головой между лопаток и усни уже, а. Дайшо ржет. Скрипуче и немного истерично. Влюбиться в Коноху было самой отбитой идеей за всю жизнь, и самой правильной, на самом-то деле. Дайшо обнимает его, целует за ухом и утыкается мордой в лопатки — как просили — и засыпает.